Старый дом (сборник)

— Вы, гражданин, и вы — пройдемте со мной!

Двое других парней незаметно выбрались из толчеи и скрылись. Я схватил свой чемодан и направился вслед за милиционером, но в дежурную комнату меня не пустили, пришлось ждать Арсения возле дверей. Наконец он вышел, лицо у него было немного смущенное, он махнул рукой и кивнул:

— Пошли, из-за меня на поезд опоздаешь.

По пути на перрон объяснил:

— Лейтенант там… стал нравоучение читать, дескать, нельзя кулакам воли давать. Это, конечно, верно, но… смотря где и с кем! Тех подлецов одними лекциями в нашу веру не обратишь. Их двадцать лет воспитывали, а что получилось? Э, да чего там! Считаю их личными врагами, бил таких и буду бить в дальнейшем! Так и сказал товарищу лейтенанту. Ну, кажется, он понял меня: как видишь, обошлось, отпустили… Вон, стоит твой поезд. Какой у тебя вагон?

Мы влезли в битком набитый вагон, я с трудом устроился на самой верхней полке и попрощался со своим новым другом. Арсений крепко стиснул мою руку, встряхнул и сказал:

— Счастливо доехать! Смотри, если что, не раскисай, Лешка. Пиши… Думаю, еще увидимся. Желаю удачи, механик!

Поезд тронулся, Арсений на ходу соскочил с подножки, в окошко я еще раз увидел его, помахал рукой, а через минуту уже замелькали станционные здания, ларьки, буфеты, склады.

Мой новый друг — человек быстрых решений и немедленного действия — занял в моем сердце полагающееся ему место. Я был уверен, что надолго запомню Арсения. Мне положительно, везло на хороших товарищей. А может быть, происходит это по той простой причине, что на земле хороших людей неизмеримо больше, нежели дурных?

Сойдя с поезда на своей станции, я часа два прождал попутную машину до Чураева. Оказалось, что дорога "стала", машины не ходят. В конце концов я готов был ехать на чем угодно, но кто выедет в такую пору в дальний путь? Дороги развезло, в низинах под снегом скопилась талая вода, вот-вот она прорвет непрочную запруду, и пойдет шуметь большая вешняя вода. Весна. Уже прилетели скворцы, по обочинам дорог важно вышагивают дубоносые грачи, смахивающие на строгих ревизоров: неторопливо ковыряются в земле, затем внимательно оглядываются и будто прикидывают, записать председателю колхоза штраф за подмокшую озимь или погодить?..

Незнакомый мужчина — посоветовал справиться на почте: может, подвезут. Так оно и оказалось: в дальние отделения весной почту перевозили на тракторах. "Пожалуйста, поезжай, — сказал мне начальник, — но если случится принять холодную ванну, мы за тебя не в ответе…"

Выехали утром по звонкому застылку. Гусеничный ДТ-54 с веселым громом тащит огромные, сколоченные из цельных бревен сани, на которых грудой высятся кипы газет, баулы с письмами и множество фанерных ящиков с посылками. На случай непогоды все это прикрыто тяжелым, гремящим, словно жесть, брезентом. Кроме сопровождающею почту, на санях сидят пассажиры: женщина с грудным ребенком, паренек-ремесленник, едущий к больной матери, грузная баба с какими-то мешками и я. Наш громоздкий "экипаж" ползет по дороге со скоростью семь километров в час. Если все пойдет нормально, примерно через восемь часов я буду дома.

Трактор, урча, скатывается под уклон, впереди — длинный некрутой подъем. На самом гребне холма одиноко маячит старый дуб с причудливо изогнутыми сучьями, точно от долгого стояния на пронизывающем сыром ветру дерево тяжко переболело ревматизмом, и безжалостная болезнь скрутила ему руки… Дуб этот доводится мне старым знакомым: как раз возле него прошлым летом меня нагнала машина Захарова, и на виду у него круто в сторону повернула дорога моей жизни. Для остальных путников дуб этот ничем не интересен: разве мало попадается их по дороге? Но для меня это скрученное жестокими ветрами, но упрямо продолжающее стоять на самом горбу холма дерево стало приметным знаком на большом жизненном перепутье, Точно в народной сказке: "Направо свернуть — коня потерять, налево свернуть — головы не сносить…"

Осторожно, будто пробуя прочность наста своими широкими гусеницами, трактор стал сползать по крутому спуску. Впереди должна быть глубокая промоина, через нее сооружен бревенчатый мостик без перил. Летом промоину заметно издали. Но сейчас она до краев занесена снегом, и со стороны не видно, что тут затаилась какая-то опасность. Перед самым мостом трактор встал, из кабины выскочил немолодой водитель, озабоченно прошелся по настилу, постукивая каблуком, заглянул под мост. Затем подошел к саням.

— Ненадежный он… Не ездил я тут раньше. Попробуем ниже моста проехать, прямиком.

Мы с ремесленником соскочили на дорогу, стали утаптывать в снегу дорожку.

— Ладно, попытка — не пытка! — сплюнул тракторист и полез в кабину. Трактор двинулся вперед. Местами снег оседает, но это трактору не так страшно — на широких гусеницах он держится хорошо. Вот он уже взобрался на противоположный край промоины, гусеницы яростно скребут выступившую из-под снега землю. Машина высоко задрала нос, кажется, что вот-вот скатится обратно; меня охватило нестерпимое желание взобраться в кабину к водителю и до боли и пальцах ухватиться за рычаг, рвануть вперед. Ну же, скорей, еще полметра!.. Трактор, действительно, резко рванулся вперед, выскочил на ровное место, но сани… остались на месте. Выкованный из железа мощный прицеп не выдержал и оборвался, точно это был кусок гнилой веревки… И надо же случиться такому как раз на этом месте! До Чураева остается еще больше половины пути, с тяжелым чемоданом пешком не пойдешь, а кроме того, не могу же я оставить этих людей здесь посреди поля. Вот женщина с ребенком испуганно и с надеждой посматривает на нас, троих мужчин. Нет, надо как-то вытащить сами!

Тракторист вытянул из-под сиденья стальной, свитый из проволок, трос, молча принялся сцеплять сани с трактором. Почтальон безучастно сидел на своих ящиках: ему было вменено и обязанность "не отлучаться от груза ни при каких обстоятельствах". Женщина с ребенком также осталась на месте. Не думала слезать и толстая баба, продолжая с полным равнодушием разглядывать пустой горизонт.

Наконец, трос был кое-как прикручен. Солнце неумолимо поднималось все выше, начинило ощутимо пригревать, снег становился рыхлым, предательски провяливался, стоило лишь шагнуть с дорожки в сторону. Где то под толщей снега еле слышно журчала вода…

Снова взревел дизель, трос натянулся. Из-под гусениц летели комья грязи, мокрого снега, трактор буксовал и медленно оседал в снег. Он напрягал всю свою мощь, дрожал всем корпусом, но сани не двигались. Широкие полозья, точно намертво, были схвачены плотным, начинавшим подтаивать снегом. Тракторист сдал машину чуть-чуть назад, затем включил передний ход и дал рывок. Стальной трос лопнул, точно его срезало ножом. Тракторист выругался и принялся все делать сызнова. Мы с пареньком-ремесленником помогаем ему, он молча, как должное, принимал нашу помощь. Трос не поддается, стальная змея вырывается из рук и скручивается обратно, Острый конец проволоки мстительно рассек мою ладонь, из раны сразу начала сочиться кровь. Странно, но я не чувствую боли, торопливо вытаскиваю из кармана подаренный Аннушкой носовой платок и завязываю им рану. Через минуту на синей материи проступают ржавые пятна. Тракторист сочувственно замечает:

— Лучше автолом смазать. Моментально затягивает…

Все готово, трос привязан к саням. Снова тракторист лезет в кабину, дает полный газ, и снова — о, черт побери! — сани остаются на месте, а трос, оборвавшись, стремительно скручивается. Сели!.. А солнце припекает все жарче, снег стал совсем рыхлым, того и гляди, он не выдержит тяжести саней. Сколько еще нам предстоит сидеть? Выручки ждать неоткуда — днем никакой смельчак не отважится собраться в дорогу: бесполезно, кругом тает…

Тракторист стоит в раздумье, опершись рукой на гусеницу. Я подошел к нему.

— Лопату про запас имеешь?

— Есть лопата. Для чего она сейчас?..

— Надо подкопать под полозьями. Сани крепко сидят в снегу, а он сырой, прилипает… И спереди тоже надо расчистить. Не сидеть же до утра!