Старый дом (сборник)

Девушки отступились, я вырвался из круга, сказать точнее — выскочил пробкой. Ну, Генка, попадись ты мне сейчас, посчитаю твои ребрышки! Должно быть, он нарочно все подстроил, заранее подговорил девчат. Это на него похоже! Ишь, ухмыляется в сторонке, прячется за спины ребят. Спасибо Анне, иначе, пожалуй, и в самом деле пришлось бы выкидывать диковинные коленца! Где же она сама? Ага, вон, сидит с двумя подругами, о чем-то шепчутся. Вот они разом покосились в мою сторону, чему-то засмеялись. "Верно, про меня…" — догадался я, и от этой мысли сердце забилось чаще. Анну я впервые вижу такой: она в голубом шелковом платье, а поверх платья — белый расшитый передник. И глаза у нее, оказывается, под цвет платья — голубоватые. Почему-то до сих пор они казались серыми. Может быть, это просто от платья… Интересно, о чем они там? Анна снова украдкой посмотрела на меня, встретила мой взгляд и, стушевавшись, опустила глаза. Вот подруги опять тесно склонились, переговариваются между собой, Анна о чем-то смущенно просит соседку справа — толстушку с ярко-румяными круглыми щеками. Та закивала головой, засмеялась. О чем все-таки они шепчутся?

А в клуб, все идут и идут. С гвалтом и смехом ворвалась целая ватага ребят и девушек, все в снегу: устроили на улице "кучу малу". Ого, сколько в нашем Чураеве молодежи!

Бригадир Вася напрасно просил тишины: здесь его бригадирская власть оказалась бессильной, его не слушают. Наконец, он в отчаянии растянул меха, гармонь рявкнула и, перекрыв все голоса, грянула задорная плясовая. Стали вызывать: "Генка! Киселев! Генка!.."

Упрашивали его недолго, он сам вышел на середину круга, скинул полушубок, снял галоши, поправил шапку и, лихо присвистнув, — пошел, пошел! Вот уж никогда бы не подумал, что плотно сбитый, низенький ростом, мой дружок может так здорово, с удальским перестуком "оторвать" пляску! Генку долго не выпускали из круга, он плясал до пота, пока, наконец, не сменила его пара девушек. Киселев отошел в сторону, стал утираться платком. Я хотел подойти к нему, но не успел сделать шага, как кто-то ущипнул меня за локоть. Смотрю — а это круглощекая подружка Анны, тянет за рукав: "Пройдем в стороночку, слово есть к тебе". Отойдя подальше от танцующих, она быстро зашептала:

— Выйди на минутку, ждут тебя… Понял? Ух ты… Ну, иди, иди, чего уставился? Да не смотри ты так, глаза засмотришь! Иди уж…

Она почти силком вытолкала меня за дверь. Очутившись в темном коридоре, так толком ничего и не поняв, я застыл, прислушиваясь. Темно, тихо, никого… Думаю, подшутить снова решили, и уже повернулся было, чтобы зайти обратно, в этот момент из темноты кто-то шепотом позвал: "Алеша, постой…" По голосу догадался — Анна… Она в темноте отыскала мою руку, потянула за собой.

— Здесь ходят, — шепнула она, — заметят…

Все еще не догадываясь, в чем дело, я покорно двинулся следом за девушкой. Она дошла до угла, дальше не пошла. Отпустив мою руку, заговорила еле слышно:

— Алеша, ты не думай, что я такая… будто сама к тебе… Слышала, уезжаешь завтра, вот и решила поговорить. Только не сердись на меня, Алеша, прошу… Не могла я по-другому, после сам поймешь.

Я стою перед ней пень пеньком и не знаю, что сказать в ответ. Затем у меня вырвалось первое, что пришло на ум:

— Я и не сержусь, Анна, пожалуйста…

Она рывком вскинула голову, заглянула мне в лицо, и в это мгновение, искорками блеснув в лунном свете, быстро скатились по ее щеке две слезинки. А она стояла, словно застывшая, потом встрепенулась и вздохнула, быстро сунула руку за пазуху, торопливо вытащила небольшой сверток и вложила в мою ладонь.

— Возьми… Только не спрашивай ни о чем. После сам поймешь… До свидания, Алеша, счастливой тебе дороги!

Круто повернувшись, она кинулась бежать по улице. Опомнившись, я позвал ее:

— Анна! Подожди…

Она, не оглядываясь, махнула на бегу рукой и скрылась за домами. Потом я вспомнил о свертке, в волнении развернул бумажку — в руке у меня лежал аккуратно сложенный синий платочек… На одном уголочке я прочитал вышитые красным шелком слова: "Всегда с тобой". А выше — крохотный зелененький цветок.

…Из клуба мы шли с Киселевым. Он был возбужден, болтал без умолку, но я не прислушивался к его словам. Тогда Генка рассердился, встряхнул меня за плечо:

— Оглох, что ли? Или влюбился с первого взгляда?

— Влюбился? Точно, Генка, что-то в этом роде… Хочешь, расскажу? Только условие — зря не трепаться!

Генка надулся и обидчиво заявил:

— Не веришь — не рассказывай. Мог и не предупреждать!

— Ладно, я пошутил, Генка… Видишь ли, в этом случае худо придется не мне, а ей. Генка, я тебе как другу…

И я рассказал все, как было, ничего не утаив. О Рае Березиной тоже рассказал. Кто знает, может, о таких делах положено молчать, но в тот вечер я просто не мог оставаться один на один с самим собой, мне был нужен совет друга. А если не Генка Киселев, то кто же мой самый близкий друг? И разговор у нас был очень серьезный, самый настоящий мужской разговор.

— Правильно! — сказал под конец Генка. — Дело это — нешуточное. Выходит, понравился ты ей, если она сама решилась открыться. Это, брат, не часто бывает, чтобы девушка сама осмелилась. Насколько я разбираюсь в событиях, за ней ухлестывал бригадир, но счет сегодняшнего вечера: один ноль в твою пользу! Бита бригадирская карта!

Услышав эти Генкины слова, я живо почувствовал, как на голове у меня вырастает петушиный гребешок, честное слово! Но об этом, разумеется, Генке я ничего не сказал, хотя и распирало закричать на всю улицу: "Ага, Васька, не вышло! Ого-го, так и знай, Аннушки тебе не видать!"

— Вот везет чертовой кочерге! — незлобно ругнулся Генка. — Везет! Девушки сами ему на шею вешаются, а другой, может, нарочно старается, и хоть бы одна догадалась подарить свою утирочку! Эхма…

Дойдя до угла, мы стали прощаться, и здесь Генка заговорил без смеха.

— Жаль, не знаю доподлинно, что за девушка твоя Рая. Но про Анну я ничего плохого не могу сказать. Конечно, ей не угнаться за красотками из кинофильмов, но это дело десятое. Было б сердце хорошее, а остальное — наживется! Смотри сам, Лешка, только… девушку зря не обижай! Она, судя по всему, к тебе серьезно, от всей души. Я бы на твоем месте от счастья ревел! Ну, поживем — увидим… Ты завтра собираешься ехать? Провожать не приду, трактор на ремонте, а раз так, то давай попрощаемся. Будь здоров, желаю удачи!

Мы крепко стиснули друг другу руки, тряхнули разик-другой и разошлись. Шагая к дому, я привычно полез в карман, рука нащупала что-то мягкое. А, дареный платок! "Всегда с тобой"… Я вытащил его, долго разглядывал, ощупывал, наконец, не удержался и понюхал. Нет, он был совершенно чистый, свежий и не надушен духами. От него шел еле уловимый запах чего-то такого, чему я, как ни старался, найти названия не смог. Шевельнулось смутное сожаление, что завтра надо уезжать.

Да, завтра я уезжаю…

Курсы механиков по сельхозмашинам открывались впервые. Занятия начались с опозданием, а экзамены и вовсе отодвинулись на середину апреля.

Нас, курсантов, около полусотни человек. Народ подобрался пестрый: одни, подобно мне, окончили среднюю школу год-два назад, работали кто где; другие получили аттестат зрелости гораздо раньше, но по разным причинам не могли попасть в вуз. Двое из курсантов лишь минувшей осенью демобилизовались из армии, донашивают солдатское обмундирование — на службе не успели. С одним из них, русским парнем Арсением, я познакомился в первый же день: койки наши в общежитии оказались рядом. Он невысок ростом, худощав, на лине выпирают скулы, но весь точно свит из мускулов. Затевают ребята борьбу на ремнях — Арсений подряд гнет всех.

Арсений рассказал о себе. Среднюю школу закончил в армии, сдавал экзамены экстерном.

— Договаривался с дневальными, после отбоя, пробирался в ленинский уголок, гонял сам себя по учебникам, Старшина унюхал это дело, несколько раз ловил "на месте преступления", сыпал внеочередными нарядами. Понятное дело служба…