Честь смолоду

От Чабановки до центрального лагеря соединения, как выяснилось, было не так уж далеко. Яков обещал доставить нас к утру.

Крутые горы, густые леса, грозные обнаженные скалы – тут было свое царство.

Двигались вперед цепочкой, осторожно, по уверенно, по едва приметным чужому глазу тропам, через взбухшие потоки. Бойцы Молодежного отряда были хорошо подготовлены к горному маршу, их мышцы натренированы, глаза видели остро и ночью различали всякие условные заметки.

Обычно в подобных условиях страшны камнепады, вызываемые естественным разрушением горных пород. Но я заметил, что комиссар, идущий в голове колонны, избегает проходов над крутизнами, быстро пересекает желоба, обходит ломкие скалы.

Дождь усилился. Пришлось итти медленней, осторожней. Тропинки, травянистые склоны стали скользкими, одежда еще больше намокла, затрудняла движение. Бойцы Якова не суетились, не перекликались, а уверенно и ловко шли один за другим. Якову досталась отлично сработавшаяся часть. Я сказал ему об этом.

Яша ответил:

– Почему ты. думаешь – досталась? Мне, знаешь ли, самому пришлось срабатывать отряд… Правда, это мне было легче сделать, потому что у меня молодежь, комсомольцев среди них больше семидесяти процентов, и партийное ядро весомое. Люди привыкли и в мирной жизни к дисциплине, к организации. Но все же пришлось поработать, чтобы все детали притерлись…

Мы прошли молча по осклизлым камням, миновали их, начали подъем.

– Видишь, Сергей, – сказал Яков, – камни у подошвы склона без почвенного покрова, без травы, и жолоб, заглаженный камнепадами, – это, по-нашему, «ведьмина щель»: месяц назад в этом местечке одному хорошему солдатику начисто голову камнем срезало.

– Значит, потери бывают у вас не только от пуль?

– Да, надо следить и за природой. Тут. брат, птичек не слушай, на цветочки меньше заглядывайся – не степь. – Тропинка расширилась, и Яков пошел рядом со мной. – Вот что, Сергей, отряд относится ко мне, как к… командиру, – он старался подыскать слова, – приличному командиру, доверяет мне…

– К чему этот разговор, Яша? – спросил я, почти догадываясь сам, к чему он клонит.

– Ну, следовательно, командир отряда для них не тот Яшка, который… Ты понимаешь меня?

– Понимаю, Яша…

– Нет, нет, ты только ничего такого не подумай…

– Я ничего плохого и не думаю. Да и в самом деле, ты теперь не тот…

– Тот, Сергей, тот… но… – Яша опять замялся, – не пойми меня превратно… еще раз прошу…

– Понимаю тебя правильно. Каждый из нас, не только ты один, вырос, вступил в жизнь. Вот я приехал домой, в нашу Псекупскую, пошел на то место, где ты, помнишь, ловил бычков и чернопузов…

– Ну, как же не помнить.

– И представь себе, ребятишки мне говорят: «Здравствуйте, дядя!» Ты тоже стал дядей, Яков.

– Хорошо, что ты меня понял и не рассерчал на меня. Иногда находит на меня такая вот душевная робость, как затмение. Вдруг покажусь я себе таким ничтожным мальчишкой, заморышем… Даже пот прошибет. Думаю: а не обманщик ли я? Обманул людей – ни много ни мало восемьдесят пять человек, целый отряд, командиром прикинулся, а кто я? Закрою глаза и увижу ту самую нашу Фанагорийку, камешки, мордатых бычков и мальчишек – Виктора и Пашку Фесенко… Ну, что тебе рассказывать, у тебя такие же негативы в мозгах отложены. Вдруг кто-нибудь узнает, каков их командир. Вот действительно пот прошибет, Сергей. Все же эта забитость в детстве нет-нет, да и отрыгнется…

– Кстати, Яша, – спросил я его, – Баширов рассказал мне про Пашку Фесенко. Значит, он в твоем отряде?

– В порядке нагрузки.

– Точнее.

– Его прислали к нам с Большой земли. Вначале я ему обрадовался, как никак земляки. А когда я принял Молодежный отряд, напросился он ко мне. Пристал и пристал, ты же знаешь этот пластырь! Взял его и мучаюсь по сей день, Сергей.

– Плохой боец?

– Иногда ничего, ведь у него медаль есть «За отвагу», на первом этапе войны получил. А больше шелопайничает… Продовольственные операции ему еще доверяем, а боевые… не очень. Дисциплинка у него хромает. Прибыл к партизанам, как на курорт.

– А где он сейчас?

– Баширов разве не все тебе рассказал?

– Я понял, что Пашка ушел с поста. Так я понял?

– Так, – Яков нахмурился. – Ведь он тоже тебя встречать вышел, под Чабановку. Двое из заставы вернулись, а он где-то отстал. Если не вернется – дезертир.

– А может, его убили или он попал в плен, как радист?

– Убить не могли, мы бы знали. Он ушел вперед из заставы и как в воду канул. Ты представляешь, какой позор для отряда? Я тебе даже не хотел говорить, Сережа. Ну, раз Баширов сказал… Лелюков такого березового пару нам задаст…

Мы вышли на узкую тропинку с боковыми ответвлениями. Яша пропустил меня вперед, отдал по цепи команду подтянуться. Теперь близко от меня дышали поднимавшиеся в гору люди.

Тропинка сузилась, и приходилось буквально пробиваться сквозь колючий кустарник. Рассветало. Где-то кричали мелкие птички. Дождь почти перестал, кусты были мокры, от прикосновения к ним осыпались листья, пахло прелью, сыростью и размоченным известняковым камнем.

Я очень устал, мне хотелось, наконец, закончить поход. Яша неутомимо шел вперед. Я наблюдал, как он ловко несет на себе оружие, будто всю жизнь с ним не расставался, и так же ловко и сноровисто ступает своими буйволовыми постолами по корням, обходит камни. На его давно не стриженных, черных с курчавинкой волосах щегольски сидела суконная пилотка подводника – черная с белым кантом. Короткая курточка подпоясана широким ремнем, «вальтер» в кобуре из толстой кожи, кинжал с самодельной ручкой из авиастекла, на груди автомат, шаровары из парусины, шарф на шее, левая рука вразмашку, а правая – согнута в локте, и пальцы накрепко охватили шейку ложа пистолета-пулемета. Рядом с кинжалом запасной диск, низко спущенная на наплечном ремне сумка-планшет. У пряжки пояса две гранаты, а курточка приотстегнута, чтобы быстрее выхватить из кармашка капсюли; виден мех надетой под куртку безрукавки.

Это шел совершенно другой Яша, совсем не похожий на моего друга детства, к которому до последнего класса все же стойко удерживалось среди нас покровительственное отношение.

Туман после дождя скрывал пейзаж. Горы потеряли яркие цвета и поднимались серые, как осенние облака. Сейчас не отыскать Чатыр-Дага! Справа от меня кусты поредели. Заглянув, я увидел пропасть, острые скалы, поднимавшиеся снизу, как гигантские кактусы. Шумел поток.

– Мы подходим, – сказал Яша. – Видишь теперь, куда нас черти занесли.

Где-то послышался отдаленный, сходный с грозой, гул артиллерии. Яша высказал предположение, что это утренний бой в партизанском соединении Кузнецова, и похвалился, что ему удалось познакомиться лично с ним и с прославленными партизанами, командирами его соединения – Котельниковым, Федоренко и каким-то Октябрем Аскольдовичем.

– Прочес за прочесом, – сказал Яша. – Нас стараются завинтить, как гайку. Сужают район действий.

– Чего добивается германское командование?

– Вытеснить все партизанские отряды в трущобы. Они боятся сейчас активных десантных операций черноморцев и Приморской армии и дрожат за свои коммуникации.

Очевидно, это была та самая Джейлява, где располагался последнее время лагерь Лелюкова. Каменистое с неровной поверхностью плато, кое-где поросло ковылем. С западной стороны поднимался утес, весь в трещинах, и возле него росли большие дубы с сильно разветвленными кронами, с толстыми ветвями, искривленными от восточных ветров.

Наконец мы остановились на поляне.

К нам подошел какой-то белобрысый заспанный парень в плащ-палатке. Это был телохранитель Лелюкова – Василь. Он, позевывая, перебросился с Яковом несколькими словами, сказанными с украинским акцентом, и попросил меня итти за собой.

Василь молчал, сопел и, несмотря на мои попытки, не ответил мне ни на один вопрос. Поляна была пустынна и невытоптана: ходили только обочь ее, чтобы не открывать лагерь воздушной разведке. Мы же шли, не считаясь с общими правилами, и дошли до скалы и дубов. Невдалеке из-за кустов яростно захлебнулась лаем собака. Василь цыкнул, и она молкла.