Ручьи весенние

«Полеводство в горах Алтая должно быть полностью подчинено интересам животноводства. Использование горных пастбищ для развития молочного и мясного животноводства в кратчайший срок даст стране много больше, чем она получает от зернового хозяйства в этих районах. Товарное земледелие в горах мешает развитию животноводства и ведет к разорению богатейшего края. Об этом здесь говорят все колхозники и руководители районов. Если деды и отцы наши в тяжелые годы победили голод, разруху, интервенцию, то мы обязаны убрать с дороги кожанчиковых всех мастей…»

Уже перед рассветом Андрей переписал письмо начисто, запечатал, надписал адрес. Можно бы соснуть, но сон бежал от него.

Андрей не знал тогда, что в ЦК уже подготовлялось важное решение об изменении принципа планирования, что через несколько месяцев не в одних высокогорных колхозах Алтая, а и по всей стране по-новому будут всматриваться в каждую цифру плана, что с казенно-бюрократическим планированием скоро будет покончено.

Глава двенадцатая

Тяжелый чемодан Груни Ворониной пригодился: книг по агротехнике и механике сельскохозяйственных машин на целине действительно не хватало. Груня начала читать их еще в поезде, который вез ее на Алтай, и продолжала в каждую свободную минуту. Механика давалась трудно, но это только еще больше подстрекало ее: «Одолею! Не школа выучивает, а охота».

Над ней подтрунивали:

— В главные инженеры метит наша Груня…

Но она не поддавалась.

— Советую и вам, девчонки, не терять времени. Нельзя быть безграмотными в деле, за которое взялись.

Только Саша Фарутин отлично понимал девушку и охотно помогал ей.

— Ме-ха-ни-за-а-ция! Ме-ха-ни-за-тор! Слова-то какие, Сашенька!

— Мертвой хваткой вцепилась Груня и в технику и в Сашку — не отступит, пока не одолеет того и другого, — пересмеивались между собой девушки, а сами втайне восхищались упорством своей подруги.

К моменту уборки Груня уже неплохо разбиралась и в технике и в агротехнике.

— Пока вы вперегонки храпели да болтали о пустяках, я столько узнала из этих книг! — с гордостью говорила она подругам.

Эта жадность познания была порождена и охватившим девушку большим чувством к Саше Фарутину. «Подняться до него! Сравняться с ним! Быть достойной его!»

В посевную Груня научилась управлять трактором. Не раз прицепщица под предлогом «погреться в кабинке» садилась на место Поли и вела «ДТ-54». «Ура, веду! Управляю полсотней лошадей!» Груня смотрела вперед, а сама представляла, как за плугом по целинной бурой слепи все шире и шире, словно огромный черный поток, разливается пашенное половодье.

Пылкая фантазия уводила ее далеко. Она уже видела себя в безбрежном разливе желтых хлебов на комбайне. «Поначалу и плуг был страшен, а вчера трактор вела. Добьюсь — и к штурвалу встану. Захочешь добра — убьешь бобра», — писала она Саше.

Страсть Груни Ворониной к машине подметили Маша Филянова и Боголепов.

— Из этой Груни большой толк может получиться. Ты ее, Маша, натаскивай потихоньку. А в страду, буду прямо говорить, нам каждый такой работник дорог.

Готовить людей и машины к страде Боголепов начал с весны. Продумать всю технику уборки урожая в трудных условиях «мокрого» лета (а что лето будет дождливым, Боголепов не сомневался) — вот чем жили он и главный инженер Ястребовский.

— Насчет уборки в сырую погоду я уже кое-что придумал, Константин Садокович. И вот тебе мои соображения… — Илья Михайлович стал подробно рассказывать, какие изменения необходимо сделать в комбайнах, чтобы мокрая солома не накручивалась на битер, как переоборудовать хедер.

Илья Михайлович говорил и в то же время чертил рисунки кронштейнов, на которых будет укреплен дополнительный нож.

— Грешник, — умерив голос и покосившись на дверь, увлеченно заговорил Ястребовский, — не могу помириться с допотопными черепашьими скоростями комбайна. А при нынешней конструкции чуть увеличь — барабан не промолачивает. Пять километров в час! Да это же темпы старого мерина! И вот я думаю, давно думаю над новым принципом работы молотилки в комбайне. Современная молотилка работает на дедовском принципе цепа, бьющего по колосу. А ведь можно же создать совсем иную молотилку, вылущивающую зерно из колоса стремительной струей завихренного воздуха!

Когда Ястребовский говорил о машинах, он неузнаваемо изменялся. Голубые, обычно грустноватые глаза его юношески разгорались, становились красивыми. Движения слабых, тонких рук быстры и выразительны. Чем больше Боголепов работал с Ястребовским, тем больше инженер нравился ему. И чем глубже, как казалось директору, Ястребовский влезал в жизнь МТС, тем реже стал он ездить в город к семье.

— До зарезу необходима, Константин Садокович, вот такая практика инженеру! Если бы заводских конструкторов в обязательном порядке хоть на годочек в эмтээс, сколько бы они внесли нового в машины! Каждый конструктор должен в совершенстве знать агротехнику, чтобы к ней приспосабливать свои машины, а не нам, практикам, переделывать их машины к требованиям агротехники…

— Илья Михайлович! Ты не обидишься на меня?

— Говори, не обижусь.

— Работаю я с тобой, слушаю тебя — душа радуется, а как подумаю, что одной ногой ты у нас, другой — в городе, буду прямо говорить, все во мне переворачивается. Решать надо и тебе и Софье Давыдовне…

Ястребовский откинулся на стуле.

— Уже решил, Константин Садокович. Теперь пусть решает она. Не могу я бросить эмтээс. Да я не только сам не собираюсь удирать, а и кое-кого из города думаю перетащить сюда… — Ястребовский замолчал, перевел взгляд на окно. — Софью же… Соню городская квартира не удержит. Дело и ей тут найдется. В Предгорном открывается десятилетка. Будет преподавать свою математику.

Боголепов ничего не сказал, только облегченно вздохнул. И оба снова углубились в работу. С особенным увлечением изучали они схему электрооборудования комбайнов для работы в ночных условиях. «Предусмотреть все до мелочей!» — вот чем жили Боголепов и Ястребовский перед уборкой.

Но всего предусмотреть не удалось. Лето оказалось не просто «мокрым», как предполагали (с перемежающимися дождями), а летом небывалых ливней. Непрерывные дожди ученые объясняли протуберанцами — образованием на солнце пятен, появляющихся примерно раз в сто лет. Но от этого объяснения не было легче механизаторам. Комбайнеры и штурвальные проклинали погоду.

— Весной хлебнули горя ложкой, а осенью — поварешкой.

Ливни сопровождались штормовыми ветрами и грозами. Некоторые утра были так ужасны, что ни пастух, ни хозяйки никакими усилиями не могли выгнать скот на поле. Крутя головами, напуганные, ослепленные дождевым водопадом, коровы устремлялись обратно во дворы и стояли голодными иной раз до полудня.

В редкое затишье с гор все ползли и ползли косматые туманы. И, точно под тяжестью их, никли до самой земли набухшие водой спелые, желтые колосья. От гор, от полей тянуло такой погребной, мозглой сыростью, что казалось, в природе стоял не солнечный, знойный август, а нудно влачился темный, слякотный октябрь. В болота обратились проселки. Бездорожье захлестывало Алтайский край. Машины с хлебом буксовали на жнивнике, в деревнях и даже на токах. Тракторы переключились на вспашку, но цифры поднятой зяби никого не радовали: наспевшие массивы редкостных по урожайности хлебов в равнинных колхозах стояли нетронутыми.

Андрею вспомнились строки, не забытые со школьной скамьи:

Нависла опасность потери богатейшего урожая. Прибывающая с юга техника не спасала положения.

Кое-кто из председателей, боясь попарить на токах хлеб, сознательно сдерживал косовицу: «Надо ждать вёдра. Да и пшеничка зеленовата. В хорошую погоду спелый хлеб смахнуть — раз плюнуть…»