Веселое горе — любовь.

Неделю у меня под окнами было сравнительно тихо. Мальчишки кричали только изредка, мирно согласуя планы приручения и облёта птиц.

Но уже в следующее воскресенье я проснулся от свирепого свиста, воплей и криков. Выглянул в окно: Гошка и его приятели гоняли птиц. К вечеру я ходил с мокрым полотенцем на голове и ругал жену за пересоленный суп.

Жена тоже сердилась и говорила, что у нее дрожат руки от бесконечного шума под окнами, — и что в таких условиях только бесчувственный робот может не пересолить суп.

Еще через неделю я обращался к дочери:

— Пойди-ка ты, доня, к Гошке — и дай ему рубль на кино. Скажи — нашла. Только обязательно — на кино. Понимаешь?

Леночка отправлялась вниз и, вернувшись, сообщала довольная:

— Гошка очень, обрадовался. У него денег на корм нету.

— Господи, какая бестолковая! — сокрушался я. — Ведь сказал: на кино.

— И я говорила — на кино, — обижалась дочь. — А он говорит — голуби лучше кино. Он знает. Он в шестом классе.

Я долго ломал себе голову — что́ делать? — и наконец нашел прекрасный выход. Выспался днем, а вечером сел за машинку и стал работать. И даже не верил — так бесшумно было кругом.

Но в это время железная крыша над головой стала греметь и вздрагивать, будто по ней топали большие африканские слоны.

— Боже мой! — воскликнула жена. — Это злоумышленники!

Я старался сильнее бить по клавишам машинки, чтоб заглушить гром на крыше. Но машинка у меня маленькая, а железо наверху скрежетало так, точно на слонов шли облавой и раздразнили до крайности.

— Я вот сейчас пойду и покажу им, этим злоумышленникам, как шуметь! — сказал я в сердцах. — Безобразие какое-то!

— Возьми хоть оружие! — взмолилась жена. — Они там тебя убить могут!

Я залез на крышу и сказал Гошке:

— Мало тебе дня, Гошка?! Ты еще ночью у меня по голове бегаешь!

— Понимаешь, тучерез один не слетает... — зашептал Гошка. — А на крыше оставить — коты съедят. Ведь сам говорил: ночью голуби ничего не видят...

— Ну да — говорил, — смутился я. — Только ты побыстрей давай.

— Антенна оборвалась, — сказал я жене, вернувшись, — так ее Кузьма Антоныч чинит.

— Смотри-ка, — удивилась жена, — такой маленький сухой старичок, а топает, как гвардия на параде.

Вот так случалось каждый день и почти каждую ночь. Жить еще было можно, но на работу, выходило, надо махнуть рукой. Я пытался бороться: привязывал даже подушку к голове, надевал зимнюю меховую шапку сушами, но свист и крики прорывались через эти ненадежные препятствия.

И тогда меня осенило.

Я спустился вниз и подошел к Гошкиной компании. Сначала она не замечала меня, увлеченная гоном птиц. Но потом Гошка подмигнул мне и сказал, улыбаясь:

— На большой палец птица. По твоим советам выбирал.

— По моим, верно, — попытался я улыбнуться. — Исключительная птица у тебя, Гошка. Что правда — то правда.

Потом я вздохнул и покачал головой.

— Что ты? — поинтересовался Гошка.

— Завидую! — сказал я со всей пылкостью человека, решившегося на отчаянный шаг. — Мне бы таких голубей.

Мальчишки прищурились. Они полагали — над ними посмеиваются.

Но я не дрогнул ни одним мускулом лица.

— Ты почем их покупал, Гошка?

— Каких — по двадцать, каких — по тридцать копеек, — как истый голубятник, соврал мальчишка. — Только теперь такие дороже. Может, даже по сорок копеек штука.

Я предложил с ледяной решимостью:

— Знаешь что? Продай мне своих птиц. По рублю за штуку хочешь? Всю голубятню куплю.

— Хе! — засмеялись мальчишки, не веря моим словам. — Шутишь, небось, дядя!

— То есть — как это шучу! — покраснел я от искреннего возмущения. — Вот вам честное слово!

На физиономии Гошки отразилась сильная борьба. Шесть рублей за птиц — такого богатства он еще не имел в своем кармане. Но мальчишке не верилось, что опытный и даже известный голубятник может купить его беспородных птиц за такую баснословную цену.

На всякий случай прижмурив глаза и иронически улыбаясь, что должно было свидетельствовать о том, что он отлично понимает шутки своего брата-голубятника, Гошка сказал:

— Ладно, только для тебя уж. Забирай по рублю.

Я дрожащими руками отсчитал деньги, сунул их обомлевшему Гошке и, запихав птиц за пазуху, побежал домой.

Вечером того же дня приехал на вокзал, нашел отходящую электричку и, увидев маленького мальчишку, отдал ему корзинку с птицами.

— Забирай, парень. Только придержи их как следует, чтоб не улетели от тебя.

Десять дней под окнами стояла неслыханная беспробудная тишина. Сначала я даже не мог работать с непривычки. Я бы даже сказал: это была громкая тишина, утомлявшая, как сильный шум. Но под конец я свыкся с ней, и работа пошла как следует.

В воскресенье сел за машинку, вставил в каретку чистый лист бумаги — и вдруг вскочил, как обожженный. Из-под окна неслись вопли и свист такой силы, будто весь двор заложил пальцы в рот.

Бегом спустился вниз и увидел: у голубятни, задрав головы, стояли Гошка и его приятели. Над ними без всякого строя, еще не привыкшие к кругу, носились птицы.

«Боже мой! — застонал я про себя. — Значит, они купили их в прошлое воскресенье!».

Увидев меня, мальчишки как по команде повернули головы, вперили в меня голубые, серые и черные глаза, сияющие невинностью, и Гошка сказал:

— Вот уж большое тебе спасибо! Я на те деньги двенадцать птиц купил. А то откуда бы у меня деньги?..

Я глотнул воздух, пробормотал: «Пожалуйста, я очень рад...» — и уныло побрел к себе на второй этаж.

Поднимаясь по лестнице, я вдруг вспомнил, что в детстве у меня вот так же купила птиц тихая красивая студентка — соседка по дому. И я тоже на вырученные деньги приобрел голубей. Не только себе, но и всем приятелям во дворе, чтоб нам веселее было гонять компанией.

От этого у меня стало полегче на душе, и я подумал, успокаивая себя: «Значит, голуби — высокая страсть, и мальчишкам без них никак невозможно.

И пока шел домой — мне это стало совершенно и окончательно ясно.

На этом я стою и теперь, даже тогда, когда у меня очень болит голова от свиста Гошки, его воплей и криков.

ЦЕНА ПЕНИЦИЛЛИНА

Аркашка Ветошкин всю жизнь воевал с Колькой Три Глаза. С Чебыкиным.

А как можно с ним мирно жить? Всегда Колька глазами шарит, где не надо.

Скажем, купил ты новую голубку, подержал ее, и вот — тихонько выпустил на крышу. А Чебыкин уже все это видит, торчит у твоего двора. И только-только дашь волю птице, как Три Глаза уже швыряет в небо голубей, и твоя чайка или плекая — у Кольки. Как там и родилась.

И все же в одном деле Чебыкину здорово не везло. Ничего он не мог поделать с Аркашкой.

Чтоб сразу понять, о чем речь, давайте заглянем к Аркашке в голубятню. Она приткнулась к сеням. Кто там?

Ну, конечно — обычные мальчишечьи птицы. Вот старый кривой Жук, повыше — пара желтых гонных. Не чисто-желтых, — с помарками. Пятьдесят копеек пара.

А еще выше... Что это?! Вот так да! Не может быть!

Когда вы отдышитесь от удивления и зависти, можете разглядеть голубей как следует.

Сидят в гнезде кроваво-красные птицы, с клювами, как спичечные головки, с бантиками на груди. Фигурки у них — будто из красного дерева выточены.

Аркашке бантовых отец привез еще в прошлом году, на именины. Говорил: чистые бразильские почтари. Вот тебе и мальчишечья голубятня!

Три Глаза, когда узнал об этом, усмехнулся, сказал презрительно:

— Обуем в лапти.

Это значило: «Никуда им от меня не уйти!».

Только на этот раз Чебыкин здорово засекся. Сколько он ни подкидывал своих птиц, красные маленькие голуби даже не сходили с круга.

Однажды Три Глаза совершенно оскандалился. Заметив, что Аркашка поднял красных на крыло, Колька выхватил из своей голубятни черную молоденькую птицу и, перебежав переулок, метнул ее в воздух.

Испуганный Ветошкин сразу дал осадку, выкинув на крышу кривого Жука, и чебыкинская голубчешка, вместе с красными, преспокойно опустилась в Аркашкин двор.