Три колымских рассказа

Открыв, Ирина восторженно закричала:

— Люба! Легка на помине. Я все думала, как плохо, что в коровнике нет телефона. Вчера мне из дома прислали и кофе и халву. Проходи! Сейчас угощу.

— Не могу. Спешу.

— Ты сердишься? Все с тех пор…

— Да помолчи ты, ради бога, сейчас не до этого. Я за делом пришла. У тебя дома сухое молоко есть? Или сгущенка?

— А зачем?

— Опять беда. Цыганка заболела. Я утром и кринки не надоила. К вечеру, чую, и того не будет. Другие перебьются, а вот тебе труднее…

Люба виновато глянула на Ирину. Та быстро сняла наушники и начала причитать:

— Что теперь делать? Легко сказать: «сухое». У кого детей нету, те не понимают… Он сгущенку выплевывает. А дядя Ефим что говорит? Он же колдун, все травы знает…

Но Люба только рукой махнула.

— Лечить — все-равно время надо.

— Слушай, может, ты ее за болотом пасла? Там эти голубые цветочки… сон-трава, что ли. Она ядовитая… — Люба охнула, а Ирина продолжала. — Что охать? Уж если скотина дурных цветов поела, все равно падет…

Доярка стрем глав бросилась к двери.

— Учти! Полигон заливает! — крикнула ей вдогонку Ирина и обернулась к Николаю. — Ну, а ты небось теперь и кофе не станешь ждать? Побежишь за ней?

— Да, побегу. — Николай взглянул Ирине прямо в глаза и вышел. Минуту спустя Ирина увидела из окна, как Артемьев уже шагал рядом с Любой.

— Промокла? — негромко спросил Николай, догнав Любу. Он стал стаскивать с себя дождевик.

— Не надо! Сам простудишься! Давай вот так… Я одну полу на себя накину, и тогда нас обоих не промочит…

Небо было таким черным и клубящимся, что ближней кочки не различить. Николай чувствовал тепло Любушкиного плеча, но в то же время была она какой то далекой и отчужденной. Шла задумавшись. Вздыхала потихоньку.

— Ты все о Цыганке?

— Обо всем. Говорят, паводки эти опасные… А Роман, когда опасность какая, он как черт! Пока в самое пекло не влезет, не успокоится. Да что тебе говорить! Ты и сам… не как все люди. Чудной какой-то…

— Почему чудной?

— Ходишь, ходишь за мной, как тень. Думаешь, я не вижу? И другие не видят? Был бы ты нахал какой, я б тебе давно от ворот поворот показала. А ты… чудной просто. И жалко мне тебя почему-то…

— Жалко? И всего?

Люба ничего не ответила.

— Дождинки у тебя на волосах, как бисер висят, — сказал ни с того ни с сего Николай.

— Эх ты, дождинка! — вздохнула она. — И где вы все красиво говорить учитесь? Вам только поверь!

Николай бережно поправил на ней плащ, плотней обнял за плечи.

— Неужели и мне не веришь, Люба?

Но она опять ничего не сказала в ответ.

На конбазе толпились люди. Начальник участка, двое взрывников и кучер с водовозки седлали коней, собираясь на полигон.

Пинчук суетился больше всех.

— Не гоните! Дорога тяжелая… Не затягивай, не затягивай! Там не парад, а стихийное бедствие… Спирт не забудьте! Пригодится. Кто-нибудь обязательно в воду свалится. Там такие канавы… О-хо-хо! Я ж всегда говорю: в тайге без лошади амба! Машина хороша, пока все хорошо…

Люба, увидев, что всем не до нее, не до больной Цыганки, вдруг заплакала.

— Вот так-так, — подошел к ней Пинчук. — Ревем, значит? Воды подбавляем. Вместо того чтоб пойло варить. Я ж тебе объяснял: есть трава целительная. Иди возьми торбочку у меня. Подумаешь, молока сбавила животная! Все обойдется!

— Напугали меня. Говорят, здесь цветки есть на лугах…

— Новость какая! Ну и дальше?

— Ядовитые они…

— Языки здесь есть ядовитые! Буровишь такое. Сказано тебе — затопляй печь и ставь чугун. Травы возьми с горсть, не больше. Домой уж сегодня тебе идти не придется. Мы все — на паводок.

— Я останусь. Только как там Роман?

— Вечером вернусь — доложу, как там твой воюет.

— Дядя Ефим! Может, вам тоже не ходить? У вас же ревматизм!

— Спасибочки, что напомнила, — недовольно буркнул старик. — Сам знаю, где мне быть. Найди лучше мои резиновые скороходы.

Заметив Николая, старик строго вскинул глаза:

— И ты здесь?

— Пришлось Любу проводить. А теперь — на полигон.

— Вот и кстати! Бери лопаты. Вместо на паводок пойдем. Ну, Любава, оставайся за хозяйку, лечи коровушку, а мы пошли воевать с нашим ключиком, чтоб ему пусто было! Ишь, дождь разошелся. Льет как из ведра. Спешить надо.

К полигону их подбросил грузовик, в котором стояло, тесно сгрудясь, человек двадцать. У людей были лопаты, топоры, кайла.

Паводок наступал… Бурно катились горные воды речной поймой, неся торфяные кочки, коряги, сучья. Вода поднимала песок, будоражила гальку, расшатывала огромные валуны, подтачивала стволы одиноких лиственниц, с корнем вырывала кусты зеленого тальника и все это с победным ревом стремительно несла вниз к реке.

Начальник участка проскакал на лошади к старым отвалам. Оттуда надо было начинать руслоотводную канаву. Загремели гусеницы бульдозеров. Там была главная схватка с Отчаянным. Десятки людей швыряли в воду камни и грунт. Люди что-то кричали, но голоса их тонули в шуме потока. Они жестами показывали, что кому надо делать, и каждый быстро понимал друг друга.

Сколько кубов грунта было брошено в поток, никто не знал. Не считал никто. Четыреста мужчин на «Отчаянном». Четыреста пар рук. Четыреста лопат. Казалось, один великан встал грудью против другого, разбушевавшегося великана. Кто — кого?

Николай с двумя какими-то парнями, стоя по колено в воде, насыпал защитный вал. Парни оказались теми самыми кузнецами, которые как-то волочились за Любой по дороге к конбазе. Оба они копали и копали, не разгибаясь, не разговаривая, забыв все свои остроты. Сейчас никому было не до шуток. Вода то здесь, то там прорывала защитную дамбу. Ей преграждали путь — она выискивала его рядом. Неожиданно в одном место рухнул подмытый вал, и широкий поток хлынул к промывочному прибору. Рядом оказался Роман Симонов. Он не дожидался команды. Его трактор стал карабкаться на старый отвал, подминая высокие стебли трав у подножья. На мгновенье все замерли. Это было жутко: казалось, блестящая от дождя огромная машина встала на дыбы и вот-вот опрокинется. С откоса то и дело срывались и падали в сумасшедшую воду крупные камни. Не было слышно шума мотора, и поэтому страшный, крутой подъем был как кадр из фильма, где на время пропал звук. На темной вершине откоса булыжники будто сами ложились под нож бульдозера: Романа не было видно. Казалось, машина, как разумное существо, сама по себе выбирает плитняк покрупнее, сбрасывает его, а он, падая, увлекает за собой лавину песка и щебня. Каменный поток грохотал так, что перекрывал шум воды.

И стихия отступила.

Машина Симонова спускалась с отвала медленно, осторожно. Все бульдозеристы высунулись из кабин и с тревогой наблюдали за спуском, каждую минуту готовые прийти на помощь…

Но Симонов отлично знал свою машину и уверенно вел ее по откосу. Через несколько минут Роман стоял у подножья отвала и говорил с недоумением, поглядывая вверх:

— И как я туда, лисий нос, забрался. Сам не знаю! Крутизна ж! Вот скажи сейчас — ни за что б не залезть. И машине каюк и себе гроб с музыкой…

Но долго рассуждать было некогда. Вон еще три бульдозера подбрасывают грунт к краю руслоотводной канавы. Надо торопиться. И Лисий Нос ведет свою машину туда же. Он, будто пробуя холодную воду, загоняет трактор дальше и дальше. Но Отчаянный сопротивляется, спорит с ним, старается вырвать из-под ножа тяжелые окатанные кремни, поднятые со дна. Вода бурлит и подбирается к кабине… Но еще два-три заезда — и с канавой будет покончено. И тут одна из гусениц подвела — лопнула и «расстелилась» под слоем воды, доходившей до колена. И какой воды! Ледяной, бурлящей, грязной, ворочающей тяжелые камни и деревья. Только стань на дно потока, и тебя в любую минуту может сбить с ног, а упадешь — едва ли встанешь.

Все это видел Ефим Пинчук. Вот когда ему пригодились его «скороходы». На ходу подтягивая высокие раструбы, он первым ринулся в воду. Лисий Нос уже спрыгивал со второй гусеницы. Машина застыла на месте, хотя дизель продолжал работать и словно сотрясал ее изнутри. Остановил свой бульдозер и друг Романа — Саша Уралец. Высоко поднимая ноги, балансируя, будто он шел по канату, Саша добрался до машины и стал искать в воде край растреклятой гусеницы. Пинчук орудовал ломиком. От холода сводило ноги, руки, но все трое не отошли от бульдозера, пока не «обули» его. Роман, бросив на ходу «спасибо, братцы», — снова вскочил в свою машину. Опять заскрежетал песок под ножом. Началось новое наступление на Отчаянный.