Полк прорыва

Слышно, как разговаривают Марина и Климов.

— Разве вы не знаете, что в машину с рацией нельзя заходить посторонним?

— Всё мы знаем, Мариночка. Поэтому и предлагаем прогуляться. Где ваша подружка? Пусть подежурит. Скажите, что я просил.

— Уходите!

— Не надо так категорически.

— Что же делать, если вы не понимаете русского языка.

— Все ясно. Ухожу.

Мы втроем направились к дороге.

— Тебя тоже выдворили? — спрашивает Климов.

— Тоже.

— Ничего, еще не все потеряно. — Он посмотрел на свои танковые часы со светящимся циферблатом. — Можно навестить госпиталь. Хорошим шагом два часа туда, два обратно.

— А зачем?

Он рассмеялся:

— К девочкам, старина! К девочкам.

— К тому времени девочки уже спать будут.

— А мы разбудим.

Я решил любой ценой задержать их: попадутся на глаза корпусному начальству, будет шум.

— Напрасно, хлопцы, — говорю. — Все девочки там давно уже заняты.

— Вполне возможно, — соглашается Климов. — Люди не терялись. Только мы лопухи. Так идем или нет?

— Нет.

Шевчик колеблется, молчит.

— И ты трусишь? — говорит ему Климов. — Подержи себя за коленки, если не хочешь подержаться за коленочки какой-нибудь сестрички в белом халате. Ты не смотри на Михалева, он отправит нас спать, а сам к ней… Я все понял! — погрозил он мне пальцем. — Но я тебе не завидую. Не та ты птица, чтобы она тебе досталась. Зря стараешься. Или лови момент. Промедление смерти подобно! Но ты всегда был не от мира сего. Представляю, о чем ты с девушками толкуешь, когда остаешься с ними наедине. Наверное, стихи читаешь? А потом они перед тобой недотрог изображают. А женщина есть женщина. Что ты с ними на нежность нажимаешь?

— Может, ты в чем-то и прав, но хватит.

— Я молчу. Только не обижайся. Я ведь мелю всякий бред не от хорошей жизни. Если бы я кого-нибудь любил и меня любили, может быть, и я пел бы соловьем. А так… Пока не поцелует болванка. Она нас не чурается — и ротных и взводных. Пропахших газойлем и пылью. Ты ведь сам все знаешь, такой же, как и мы.

— Идемте, ребята, спать. Наши девушки от нас не уйдут.

Климов стал обнимать меня:

— Разреши, я тебя поцелую за это!

— Не стоит.

— Нет, стоит. Ты сам еще не знаешь, что ты сказал!.. А теперь можно и по домам. Подурачились, и хватит. Уснем с верой в любовь… И на кой черт эти девчата на фронте! Только мутят души у нашего брата. Моряки мудрее, они на флот баб не пускают. Будь здоров! — Климов взял Шевчика под руку, и они зашлепали мокрыми сапогами по лужам.

14

Чернова отправили в роту. На марше у колымаги отказало рулевое управление, и она врезалась в дерево, радиатор пробило насквозь в нескольких местах. Ремонтировать ее не стали, бросили на дороге. Глотюк верит, что Чернов умышленно разбил колымагу, чтобы избавиться от нее, — трофейная, никакого ответа.

Еду на танке. Дремлется, поэтому на всякий случай пристегнул себя ремнем к скобе на башне, чтобы не свалиться под гусеницы следом идущей машины. Качает и бросает. И пыль, и грязь, и мазут — все на мне.

Часто со мной едут на броне десантники. Ребята неразговорчивые, их тошнит без привычки, держатся за жалюзи двумя руками. Молча сидят, не отвлекаются, не спят. Видимо, боятся танка. И уважают его, броневого дьявола.

Ночью, в темноте, на каждом привале командиры стрелковых взводов бегают от танка к танку и пересчитывают своих десантников.

— Раз, два, три, четыре… Все!

И опять едем дальше.

Рычат двигатели, вздрагивают лесные опушки, качается луна в небе. Едем и едем вдоль линии фронта. Что там задумали наши генералы? Наверное, какой-нибудь новый котел готовят для фрицев.

На обочине дороги машина с рацией. Такая же, как у Марины. Громоздкая, напоминает нашу колымагу-покойницу, за которой гонялись немецкие самолеты. Ехать в кузове такой машины все равно, что в железном ящике. Ничего не видишь и не слышишь. Без привычки жутко. А девушки ездят.

15

После марша капитан Климов поставил танки на окраине леса. Как всегда, пушками на запад.

Впереди голая высота, а что там за ней, не видно, наверное, лес. За эту высоту вечером прошла пехота.

— Ты бы все же установил связь с соседями, — посоветовал я Климову.

— Отдохну немного и схожу, — ответил Климов, залезая под брезент, разостланный у машины.

Я пожелал ему спокойной ночи и направился к лейтенанту Косыреву: давно взял себе за правило ночевать у своих комсоргов.

Под утро меня разбудили пулеметная трескотня и глухие, но недалекие орудийные выстрелы. Прислушался: за высотой ревели двигатели.

Солнце еще не взошло, но над поляной звенели жаворонки. Небо было белесое, облака-перышки неподвижно висели над самым горизонтом.

Я подошел к Климову:

— Ты не знаешь, что это там за перестрелка?

— Наверное, наша пехота в атаку пошла, — зевнул и потянулся Климов, передернул кобуру с пистолетом с живота на бок и улегся поудобнее. — Эх, храпануть бы еще минуток двести!

Стрельба не прекращалась.

— Ты ходил вчера к пехотинцам? Что за подразделение расположилось там?

— Пусть они к нам приходят, если им нужна связь с танками.

— Странно ты рассуждаешь.

— Как уж могу.

Кто-то закричал:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!..

— Что там такое? — вскочил Климов.

— Бегут…

Не выходя из-за деревьев, мы стали смотреть на высоту, — по ней бежали наши пехотинцы. На плащ-палатках тащили раненых.

— Это что еще такое! — закричал Климов, — А ну, назад!

Но пехотинцы не остановились. Может быть, они даже не слышали слов Климова. Взмыленные, тяжело дышат. И не говорят, а хрипят:

— Там — танки… «Тигры»! Много!

— «Мно-о-го»! — передразнил Климов. — Трусы несчастные! Где ваш командир?

— Я — командир, — ответил сержант, которому два бойца перетягивали бинтом раненую руку.

— Я спрашиваю, где офицер?

— На офицерскую землянку наехал танк. Мы держались, сколько могли. А потом решили отходить.

— Сами решили?! — усмехнулся Климов. — Паникеры! А ну, марш на свои позиции. Бегом!

Пехотинцы побежали назад, навстречу мелькающим цепочкам трассирующих пуль.

— Никакого порядка! — сказал Климов. — Никаких там «тигров» нет. У страха глаза велики.

— Я не думаю, что здесь только страх.

— Ты всегда думаешь особенно.

— Ты бы прикрыл их огнем.

— Прикроем, — и он полез в башню.

«Тигров» мы не видим, слышим только рычание двигателей и грохот, лай пулеметов.

— Что-то ты побледнел? — смеется Климов. — Или и у тебя…

— Да, и у меня… — Я прошу его примирительно: — Готовь роту к бою.

Климов мимо ушей пропускает мои слова.

Стрельба усилилась, она была теперь где-то рядом, за бугром. И вдруг из-за него снова побежали наши пехотинцы. Сержант, раненный в руку, показывал солдатам в сторону наших танков: надо, мол, туда, они нас прикроют.

Климов зло выругался и стал спускаться в башню:

— Сейчас я им порядок наведу!

— Да ты с ума спятил? — Я ухватился за люк.

— Паникеров защищать?! — Он оттолкнул меня.

И тут же раздалась пулеметная очередь.

— Климов!..

Широкие башни «тигров» поднимались из-за высоты. Я бегу к пехотинцам, кричу им, чтобы они отходили скорее в лес, но они меня не слышат, лежат и окапываются прямо на голой высоте. Только мелькают лопатки. Через несколько минут здесь пройдут «тигры»!

— Ребята! Эта позиция не годится.

Но они лежат. Наконец мне удается отвести пехотинцев в лес. Туда же отводит свои танки и Климов. Но, видимо сообразив, что делает глупость, дает команду: «Отставить!» Зовет меня:

— Представитель! Что будем делать?

Глаза у него бешеные, челюсти дрожат.

Болванка свалила сосну рядом с танком Климова и засвистела рикошетом. Климов стал почти зеленым.

— А ну свяжи меня немедленно со штабом! — кричу я.