Знойное лето

По работе и настроению бригады чувствовалось: все устали. Да и как не устать, ворочая на руках эти соломенные тонны. К прессу. От пресса. На машины. С машин. В вагоны. Одна тонна оборачивается пятью…

Первым заныл, как бы давая сигнал, Иван Скородумов. Нашлись подпевалы и пошло: сколько можно… нашли дураков… жилы вытягиваем… загнали.

Начальник районного штаба Федулов вызвал Рязанцева для объяснений. Назвал его сопляком, слюнтяем, пригрозил, что если через два дня не будет прежней производительности пресса, он отправит Рязанцева домой как не справившегося с обязанностями и дезертира.

— С-собственно, кто вы такой, чтобы так р-разговаривать? — не выдержал Саша Иванович. — Почему вы х-хамите?

— Что такое?! — закричал Михаил Сергеевич. — Я руководитель штаба и послан мылить шею таким работничкам, как ты!

— Оскорблять людей вам тоже поручили районные организации? — уже не заикаясь спросил Рязанцев. — Или это собственная инициатива?

— Ты у меня еще попляшешь! — пригрозил Федулов.

— Прошу не тыкать, — ответил ему на это Саша Иванович и ушел, хлобыстнув дверью.

Александр Рязанцев, Саша Иванович, в нынешнее лето прошел сложнейший и труднейший курс науки — работать, общаться с людьми, убеждать, доказывать, действовать примером, брать на себя, взваливать на других, — на который в обычных нормальных условиях потребовалось бы несколько лет. Наверное, вот так же во время войны краткосрочные курсы выпускали дельных и боевых командиров.

…Рязанцев вернулся от Федулова взвинченный, и Егор Харитонович впервые услышал из его уст не слишком ругательное, но звучное слово, сказанное не походя, не в привычку ругаться, а специально.

— Ну даешь ты, Саша Иванович! — восхитился Басаров. — Хороший мужик, между протчим, со временем из тебя получится.

Рязанцев не отвечал. Сидел на голубой скамейке подле клуба, предназначенной для любовных встреч, и отрешенно смотрел в кубанские дали, окутанные вечерним сумраком.

— Этот Федулов что, облаял тебя? Ругань по работе это вроде лекарства, полезная вещь, — начал рассуждать Егор Харитонович. В его чуть раскосых глазах (это заметно, если долго и внимательно наблюдать) играла какая-то коварная усмешка. — Не привыкший ты, Саша Иванович, вот и расстроился.

— Я на дельную ругань не обижаюсь. Но оскорблять…

— Слушай, Саша Иванович, — заволновался вдруг Басаров, — подмени меня завтра у пресса. Я быстренько смотаюсь и начищу ему морду.

— Тебя послушать, так ты только и делаешь, что морды чистишь, — засмеялся Рязанцев. — Поди ни разу не дрался.

— Дрался! — ответил Басаров. — И по молодости, и после. Для закалки нервов и протчее… Ладно, про это мы после поговорим, поделимся опытом. Пока ты катался к своему Федулову, мы тут с мужиками кумекали. Я думаю, надо сменить маленько наш распорядок работы. Можно сделать одну сплошную смену с подсменами. На ударных стройках, между протчим, при авралах и других стихийных бедствиях этот способ хорошо помогает…

Рязанцев быстро уловил идею «непрерывки». Молодой цепкий ум его в течение следующего дня обкатал ее, разглядывая с разных сторон. К вечеру идея уместилась на листочек бумаги, расчерченный на колонки. Показал свои расчеты Басарову, поскольку главная нагрузка ляжет на машиниста пресса. Егор Харитонович только хмыкнул.

— Не голова у тебя, Саша Иванович, а черт-те что! За Егора не волнуйся, Егору самому рекорды нужны для успокоения нервов.

Тут подвернулся и повод для разговора. Из областного штаба пришел пакет. В нем были листовки с письмом-обращением ко всем, кто работает на соломе.

После ужина, спев частушку, из которой можно повторить только слова «распроклятая солома, что ты не прессуешься…», Егор Харитонович объявил, что главный инженер колхоза Александр Иванович Рязанцев собирает митинг.

Собрались, расселись по кроватям-раскладушкам. Лица у всех черные, руки черные, опаленные южным солнцем. Хмурые, сердитые, поскольку знают, что митинги здесь собираются с одной целью: усилить темпы, мобилизоваться, использовать резервы, равняться на передовиков, укреплять трудовую дисциплину.

Рязанцев вышел к сцене, постоял, посмотрел на невеселых соломозаготовителей.

— Сегодня получено, — тихо заговорил он, — обращение областного штаба. Ко всем нам, кто приехал на Кубань, лично к каждому из нас. Прочитайте, подумайте, а потом обменяемся мнениями.

Он раздал листовки, сел на свою раскладушку и тоже стал перечитывать обращение.

Прочитали. Молчат, ждут, кто первый заговорит.

— Нашли дураков! — подал голос Скородумов. — Ты, Рязанцев, лучше бы сказал, когда смена приедет? Пускай они под это обращение вкалывают, а мы свое отработали, наглотались пыли. Так ведь, мужики?

Иван вскочил, забегал, замахал длинными руками.

«Вот, началось» — подумал Рязанцев.

— Погоди, Иван, не мельтеши, — Семен Ипатов тоже вскочил. — Мы твою веселую музыку с первого дня слушаем. А я вот что скажу. Устали мы — да! Надоело нам — да! Но все равно надо работать. И не так, как сейчас, а лучше!

— Семен прав! — подал голос Костя Петраков.

— Да что тут говорить.

— Как на дядю работаем!

— Порядка мало, а мы виноваты!

— Домой надо ехать! — это опять Скородумов кричит.

— Заткнись!

— Не хапай меня руками!

— Погодите, мужики, дайте Егору речь толкнуть, — это Басаров возник на сцене — босиком, в майке. — Зачем базарить, между протчим, когда всем ясно, что работаем мы плохо, если не сказать — хреново. Что у нас получается на нонешний день? Каждая смена два-три часа нормально идет, а потом шаляй-валяй. Прошу не гудеть, потому что оно так на самом деле. Вот тут, — Егор Харитонович потряс листовкой, — одно очень хорошее слово есть. Надо! И мы должны сказать себе, что надо — и никаких гвоздей! А чтоб вы не думали, что Егор треплется, так я вам говорю: если нужда заставит — Егор еще смену отработает. И отработаю, между протчим! А инженеру нашему товарищу Рязанцеву давно пора бы подумать насчет хорошей организации работы. Тебя зачем сюда направили? Руководить! Обеспечивать! Так ты берись и руководи!

«Спасибо, Егор Харитонович» — поблагодарил его Рязанцев, понимая, что хитрый Басаров готовит почву для объявления о новом распорядке работы.

Еще пошумели, покричали, поругались. Потом только снова поднялся Рязанцев.

— С завтрашнего дня, — заговорил он как о решенном, — работать будем в одну смену. Предлагается такой порядок. В шесть часов начинает первая группа. Три человека у пресса и двое на укладке тюков. Они делают ровно сто тюков, это двенадцать-пятнадцать минут. Затем к прессу встает вторая группа, потом — третья. Они меняются тоже через сто тюков. Пресс будет работать практически без остановки весь день. Чередование отдохнувших звеньев позволит все время держать высокий темп.