Годы испытаний. Книга 1

Тут уж Миронов не мог сдержать того порыва, который крушит преграду стеснительности в отношениях между молодыми людьми. Он бросился к Наташе, обнял, прижал ее голову к груди. Хмелем ударил в голову запах ее волос, чем-то напоминавший воздух в сосновом лесу после дождя.

- Я хочу к тебе в роту, - прижимаясь к нему, говорила Наташа. - Будем всегда вместе. На глазах друг у друга.

«Любит, любит», - ликовал Миронов. И тут же холодок тревоги затуманил радость: «Но ведь там опасно, могут убить».

- Наташенька…

Она с беспокойством взглянула ему в глаза.

- Ты против?

- Что ты? Мне очень хочется быть с тобой, но, понимаешь, как бы объяснить? - Поймав на себе вопросительный и настороженный взгляд Наташи, он подумал: «Говорить ли, она гордая, обидится».

- Наташенька, мне страшно за тебя.

Наташа тотчас же отстранилась от Миронова.

- А как же ты? Мне тоже, если хочешь знать, страшно за тебя. Вот мы и будем вместе.

«Отговорить, отговорить, непременно отговорить, - думал Миронов. - Надо рассказать, как много погибло санинструкторов». И вдруг он сказал Наташе:

- Главное, Наташенька, понимаешь, нелегко сейчас осуществить нашу мечту. В роту только что назначили санинструктора…

- Кого?

- Таланову.

- А, это демоническая красавица? Теперь мне все ясно… Ока тебя устраивает?

- Что ты, Наташа?

И прежде чем Миронов успел продолжить разговор, девушка выскочила из землянки. Миронов выбежал за нею вслед. Но она точно растаяла во тьме. Крикнул. Она не отозвалась.

С тяжелым чувством возвратился Миронов к себе. «Вот и встретились…»

4

Канашов сидел в блиндаже и, пользуясь затишьем, просматривал свои заметки о тактике немцев - их он начал вести с первых дней боев. Он еще раз с удовольствием прочел сводку Информбюро, в которой за все эти безрадостные дни отступлений и частых неудач сообщалось, что «наши войска нанесли противнику сильный контрудар в районе г. Ельня, в результате которого немцы понесли большие потери в людях и технике».

Эта радостная весть натолкнула Канашова на мысль о том, что уже теперь надо нацеливать командира на изучение опыта первых боев с немцами, чтобы использовать его в боевой практике. Чепрак отнесся к этому неодобрительно. «И чего это Канашов придумал, чтобы штаб занимался обобщением боевого опыта. У нас и без того дел по горло».

- Ты что, против боевого опыта, Гаврила Андреевич? - спросил Канашов.

- Да нет, товарищ подполковник. Просто я пока не представляю, с чего начинать? Ведь не теоретические же конференции устраивать? А воевать за нас кто будет?

Канашов в его тоне уловил скрытую иронию.

- И конференцию устроим, и в военные журналы статьи писать будем. А сейчас надо копить опыт, отбирать наиболее ценное, поучительное. Твоя задача - точно вести журнал боевых действий. Понятно? Да, а как с материальной частью, с оружием? Когда пришлют? Большинство пулеметных и минометных подразделений полка стали стрелковыми. Погубим кадры, а когда новые учить? Да и разве в спешке их хорошо выучишь?… И вот еще что: почему ты тормозишь выдвижение молодых командиров?

- А откуда это видно? - удивился Чепрак.

- Как откуда? Аржанцев написал рапорт, выдвинул Миронова па должность командира роты, а ты положил его в планшет. А рота-то без командира.

- Товарищ подполковник, политрук этой роты Куранда категорически возражает против назначения Миронова.

Чепрак порылся в планшете и протянул Канашову какую-то бумагу. Тот отмахнулся.

- На кой черт мне эта бумажка? Разве ты не знаешь, как Миронов воюет. Ты что, забыл, что мы представляли его к ордену?

Их разговор прервал ворвавшийся врач Заморенков. Вид у него был потрепанный. Козырек на фуражке лопнул, гимнастерка в грязи, порванная в нескольких местах. Он слегка прихрамывал на правую ногу.

- Прошу извинить, товарищ подполковник, - развел он руками. - Не по форме…

- Где это ты попал в переплет? - встревожился Канашов. - Что с тобой?

- Вышло так, - уклончиво ответил Заморенков. - Срочное дело привело меня сюда.

- А ты иначе и не заходишь, как по срочным.

- Помоги, Михаил Алексеевич. Этот твой помощник по снабжению - чтоб ему ни дна ни покрышки! - под продовольствие машины дает, а для тяжелораненых - нет. «Вывози, - говорит, - своими». А у меня только что автомашину с медикаментами разбило прямым попаданием. Начальника аптеки и шофера - в куски.

Канашов тут же позвонил своему помощнику по телефону:

- Вы что там бузите? Немедленно вывезти раненых и доложить мне. Ничего не хочу слышать. Вывезите раненых, а потом все остальное.

И, взглянув на Заморенкова, слегка улыбнулся.

- Присядь на минутку. У меня большая радость… Наташа окончила курсы и прибыла служить в медсанбат дивизии. Правда, мы еще с ней не виделись. Горячее время. Да ты чего не садишься? Присядь, присядь, Яков Федотович!

На полном лице Заморенкова появилась виноватая улыбка.

- Нельзя мне, Михаил Алексеевич. Осколки у меня там, сзади. Некогда мне с ними возиться. Сначала надо эвакуировать тяжелораненых.

- Не будешь в другой раз спину врагу показывать. Мне рассказывали злые языки, как ты бежал без оглядки от минометного обстрела. Уж лучше юркнул бы в яму и лежал. От осколков и от пуль не убежишь.

- Не потому бежал - за медикаменты боялся. Машину шофер, балда, бросил на дороге, а ведь рядом глиняный карьер был. Не догадался ее туда спрятать. Тут и начали за мной охотиться немецкие минометчики. Пришлось тикать от них.

- Но ты благодари судьбу: легко отделался. Канашов тут же позвонил в санроту и приказал старшему военфельдшеру:

- Как только врач Заморенков эвакуирует тяжелораненых, оказать ему медицинскую помощь и доложить мне.

- Так как же дело с наградой Миронова? - снова спросил Канашов.

Чепрак опять порылся, в планшете и положил перед Канашовым наградной лист. Поперек листа была наложена резолюция красным карандашом: «Представить подтвердительный материал. Отказать». И внизу заковыристая неразборчивая подпись.

Канашов рассердился.

«Конечно, сидит там, за сто километров от фронта, какая-то чернильная душа и требует, а что - и сама не знает, А я-то, грешный, - схватился за голову Канашов,- думал, ну хоть на войне бюрократов не будет».

Вошел подполковник Муцынов. Чепрак, забрав бумаги, оставил их вдвоем,

- Здравствуй, Канашов! А я к тебе за помощью. Выручи, голубчик: мои хозяйственники опять оставили полк без продовольствия.

- Поделюсь, чем богат, Захар Емельянович…

- Эх-хе-хе! - вздохнул Муцынов. - Сейчас нагоняй от Русачева получил.

- За что?

- «Никто, - говорит, - к тебе в полк не хочет идти служить. К Буинцеву идут, к Канашову идут, а к тебе не хотят. Объясни - почему?» А я и сам не понимаю. Ты вот скажи мне, Михаил Алексеевич, что у тебя люди, из другого теста? Ведь под Минском из одного запасного полка их получали.

Канашов, прищурившись, улыбнулся.

- Конечно, лучше.

- Это почему же?

- Стойкости у них побольше. Неудобно как-то о себе говорить, но, если откровенно сказать, то злее они у меня дерутся. За землю крепко держатся, уцепятся, как репьи за собачий хвост, и ничем их не возьмешь, пока пулей или осколком не сразит… А почему так? Умную мысль подсказал мне вовремя Бурунов: надо заставить бойцов и командиров больше ценить их жизнь и не допускать таких настроений: мол, все равно погибнем.

- Так ты что же думаешь, - моим жизнь не дорога?

- Нет, не думаю… Когда Бурунов сказал мне об этом, я его демагогом назвал. Легко учить: надо сделать так. А как это сделать? Вот тут-то он и помог. «Жизнь солдата, - сказал он, - по-умному беречь надо. От пули-дуры или осколка шального не спрячешься, не убережешься и тем более не убежишь. Бежит он от нее сдуру и думает: спасусь, а осколок клюнул его и свалил».

Канашов закрутил папиросу, потом продолжал: