Великий тайфун

В детстве Виктор любил бродить здесь. Запахи нефти, пеньки, бананов и еще чего-то незнакомого, чужого исходили от ящиков и тюков, выгружаемых из трюмов. Он мечтал поступить юнгой на пароход, поплыть по синему морю в страны, откуда пароходы привозят такие незнакомые, тревожащие воображение запахи. Как далеки были сейчас эти ощущения! С каждым лязгом лебедки на пристань опускались не корзины с бананами, а ящики со снарядами, патронами, винтовками. Не плыть по синему морю хотелось Виктору, ему хотелось, чтобы это синее море, омывающее берега родного края, разверзлось и потопило бы все эти «Явата-мару», «Роккоза-мару», «Хозан-мару», привозящие из-за океана смерть русским людям.

«Может быть, Сакович прав, — думал Виктор, — топить надо было вражеские суда, приближавшиеся к гавани. Не стали бы они бомбардировать город, полный иностранного населения и консульств. Конечно, японцы обложили бы город с суши. Пришли бы из Кореи, из Маньчжурии. Ну и что ж! Несколько судов с войсками и снаряжением все-таки пошли бы ко дну. Надо было бороться с оружием в руках. А то пустили врагов без боя!»

Злоба, бессилие что-либо предпринять душили его. Теперь оставалась борьба печатным словом, распространением листовок, как бывало при царе. В юности Виктор вкладывал в подобные дела весь пыл своей романтической натуры. Сейчас все это казалось пустяком. Хотелось уничтожить врагов физически. Не раз он говорил с товарищами по подполью о своем желании пробраться на Уссурийский фронт. «Что вы там будете делать? — спрашивали его. — Командовать отрядом? Вы не военный. Быть политработником? А здесь? Нас здесь — раз-два и обчелся. Каждый дорог. Пропаганда здесь сейчас главное оружие борьбы. Несомненно, придет час и для восстания. Мы должны готовиться к этому. Мы выйдем из подполья, и каждый сделает свое дело».

Все это Виктор сам прекрасно понимал.

Товарищи его знали, что был еще один мотив, побуждавший Виктора рваться из города: он не раз говорил о своем желании пуститься в поиски бесследно пропавшей жены. Но об этом не говорили, отводя этот вопрос на второй план. Это было больно, но Виктор понимал, что как опытный подпольный работник в прошлом, знавший к тому же английский язык, он нужен был во Владивостоке, где образовалась вражеская цитадель. Это соображение отнимало у него право покинуть город.

Штабом подпольной организации сначала была коммуна, носившая название «Светланка, 99». Но с некоторых пор за «Светланкой, 99» контрразведка установила бдительную слежку, и вторым штабом стала квартира Марии Владимировны Сибирцевой.

Педагогическая деятельность Марии Владимировны — она была начальницей гимназии и преподавала ботанику — сочеталась теперь с революционной работой: в ее квартире хранилась литература; она выполняла поручения Красного Креста, созданного при подпольной организации; навещая Всеволода в лагере, передавала информацию от подпольного комитета и уносила из лагеря советы узников… да многое она делала, что можно было делать в то тяжелое время, когда в городе властвовали интервенты, белогвардейцы и бывшие революционеры — эсеры и меньшевики. Именно с этого мрачного момента в истории края и началась та деятельность Марии Владимировны, благодаря которой имя ее вспоминается теперь рядом с именами ее сыновей.

Однажды Виктор зашел к ней поздно вечером, чтобы передать записку для Кости Суханова — на следующий день она должна была пойти в лагерь, на свидание к Всеволоду. Мария Владимировна предложила выпить с ней стакан чаю.

Виктор сидел против нее за столом, пил крепкий, хорошо заваренный чай, смотрел в ее мужественные глаза, вслушивался в ее не по годам молодой голос. Он всегда восхищался этой замечательной русской женщиной, не знавшей в жизни никаких радостей, кроме радости воспитания «зеленых обезьян», как она любовно называла юношей и девушек, слетавшихся к ней в дом, как слетаются пчелы к липе во время цветения. Девушки особенно любили Марию Владимировну и липли к ней, как к родной матери. Да что к матери! У иных родные матери не давали для духовного роста столько, сколько давала эта, казалось бы, чужая им маленькая, сухонькая женщина с теплыми, одухотворенными глазами.

В этот вечер Виктор засиделся у Марии Владимировны. Они говорили все об одном и том же: об интервенции, о лагерных узниках, о боях на Уссурийском фронте.

О том, что делалось на фронте, известно было только по оперативным сводкам чехословацкого штаба, часто неверным. Но точно было известно, что красные части отступили уже до реки Уссури. В газетах писали: «Австрийские офицеры Сакович и Шрейбер установили на правом берегу Уссури дальнобойные орудия, которые не дали возможности при обороне Каульской сопки развернуться нашим броневым поездам».

— Лгут-то как: Сакович и Шрейбер — австрийцы! — говорил Виктор. — Сакович, кажется, поляк, а Шрейбер — латыш. Отрадно, что они на фронте. Под Каульской сопкой, говорят, чехи разбиты и началось наступление наших войск.

Радостные вести пришли и с Забайкальского фронта. Сергей Лазо разгромил семеновскую армию, очистил от нее Забайкальские степи, прижал Семенова к самой маньчжурской границе и у Пятиглавой горы, или, по-бурятски, Тавын-Тологоя, наголову разбил его, загнав за китайскую границу.

Но потом поползли другие слухи. После наступления красные войска начали снова отступать. С запада продолжали двигаться эшелоны мятежных чехословаков. Почти вся Сибирь была в их руках. Подняла голову контрреволюция. Высшие советские власти Сибири из Иркутска перекочевали в Забайкалье, в город Читу. Сергей Лазо был вызван с Тавын-Тологоя. Советские части, теснимые тысячами хорошо вооруженных мятежников, опирающихся на богатейший сибирский тыл, на Францию, Англию, Америку, отступили к Байкалу. Священная кровь русских людей уже окрашивала берега великого озера.

— Если Сергею Лазо не удастся остановить чехов, — говорил Виктор, анализируя обстановку, создавшуюся на Прибайкальском фронте, — положение на Уссурийском фронте станет безнадежным. Судьба этих двух фронтов зависит от судьбы каждого из них. Разгром одного принесет гибель другому.

Мария Владимировна сосредоточенно слушала и не переставая набивала одну папиросу за другой (свой душистый табак она по-прежнему хранила в стеклянной банке).

— Правительство Японии, — продолжал Виктор, — опубликовало декларацию об отправке в Приморье «некоторого» количества войск в целях, как говорится в декларации, «облегчения положения чехословацких войск, выносящих давление превосходных сил неприятеля».

— Русские люди на русской земле — неприятели! — с возмущением воскликнула Мария Владимировна.

— А Америка? — говорил Виктор. — Одновременно с декларацией правительства Японии Соединенные Штаты объявили о своем решении помочь чехословакам и «русскому народу, если он попросит». Под русским народом, конечно, подразумеваются белогвардейцы. Подлую роль играет «демократ» Вильсон! А Англия? На днях из Гонконга прибыл двадцать пятый батальон Миддальсекского полка английских войск. Англичане прямо с парохода отправились на Уссурийский фронт. Спешат.

— Я видела, — сказала Мария Владимировна, — парад французских войск, прибывших из Индокитая.

— Главнокомандующим всеми войсками союзников назначен японский генерал Отани, — заметил Виктор. — Какая нужна сила против них?

— Сила эта — непобедимый дух русского народа. — Во взгляде Марии Владимировны, и без того твердом, казалось, отобразилась та сила духа, о которой она говорила.

— Русский народ велик, это верно. Его покорить нельзя. Но сейчас решается другой вопрос, Мария Владимировна. Русская революция — не только национальное движение, она имеет характер интернациональный. С иноземными войсками борется не просто русский народ, как, скажем, в наполеоновскую войну, а революционный народ, и при этом, Мария Владимировна, с нами против интервентов и мятежников борются те же чехи, венгры, румыны, сербы, латыши, китайцы, корейцы. Вот что сейчас главное: интернациональность русской революции!

— Главное ведь — японцы, — возразила Мария Владимировна. — А они ужасные националисты и, по-моему, очень далеки от революции.