Рябиновый дождь

— Здравствуй, герой дня, — осторожно прикоснулся пальцем к здоровому локтю Саулюса и поинтересовался: — Говорить можешь?

— Нет, — пошутил больной, — падая, язык откусил. Но если дашь закурить, буду болтать до полуночи, — обрадовался, увидев, как смутился милиционер. — Я понимаю, что здесь нельзя, но если вы прикажете, нашу койку придвинут к окну. Ну как?

— Я попытаюсь, но из принципа не поддерживаю твоей глупой привычки всегда и всем перечить, — поправил сползающий с плеч халат и на цыпочках куда-то вышел.

А когда вернулся, в палате даже светлее стало.

— Разрешают, — улыбался, счастливый. — В особых случаях они могут сделать исключение. Даже указание такое есть. — Изображал дурачка и толкал койки. Потом, вспотевший, присел и заявил: — Знаешь ли ты, что ваша авария произошла в начале месячника за безопасность движения?

«В начале моей жизни», — хотел поправить его Саулюс, но сдержался. Сильнее, чем глупость, он ненавидел сочувствие.

— А какая разница? — спросил, разочаровавшись в собеседнике, и дрожащими пальцами прикурил сигарету.

— Большая, дружище, очень даже большая, — встревожившись, стал объяснять Милюкас. — Общественность к работе подключена, корреспонденты на ноги подняты, комсомол активизирован, значит, и ответственность больше. Будем разбираться по всем параграфам. Уже установлено: с вечера ты был выпившим, а Моцкус — в рот не брал. Ехали со значительным превышением скорости. — Он знал, что иным способом ему ничего не добиться от этого упрямого и хитрого парня. Откровенно говоря, ему ничего и не требовалось. Все было ясно: вмешался парень в старый спор двух зубров и так глупо угодил им на рога, и такой молодой!.. Он смотрел на Саулюса и видел себя. «Так завершаются все слишком активные поиски правды», — хотел он добавить, но промолчал, потому что в последнее мгновение вспомнилась глупая, от случайных людей услышанная сплетня: «А может, на самом деле он — сын Моцкуса?.. Ведь чертовски похож…» Но Саулюс прервал его мысли:

— А что еще вы знаете? — Изголодавшись, тянул вторую сигарету, пускал узкую струю дыма в окно и, снисходительно улыбаясь, думал, что никто на свете уже не в силах ни увеличить, ни уменьшить наказание, выпавшее на его долю, что пришло время рассчитаться даже за то, чего он еще не успел сделать. И эта разница в положении вдруг так возвысила его над человеком, листающим бумажки, что Саулюс решил больше не мелочиться: — Скажите, что вообще вы знаете о людях?

— Очень много, мой милый, даже слишком много… Когда человек перестает быть первым, только тогда он начинает понимать, что он уже не десятый и даже не тридцатый… Или, скажем, что он сам есть та правда, которую он все время искал и не мог найти… Но это уже не входит в мои обязанности, — сказал и подумал: «Парень ты, парень, если бы сегодня ты знал хотя бы столько, сколько знаю я, не петушился бы так». А потом преувеличенно деловым тоном добавил: — С правой рулевой тяги скручена или сама открутилась гайка. Вот почему вы на повороте слетели с насыпи.

— Я так и думал, — Саулюс вздохнул с облегчением и, не скрывая радости, спросил: — Значит, виновата машина?

— С выводами торопиться не будем. Все посмотрим, проверим, а не хватит фактов — с людьми побеседуем, вас с Моцкусом допросим, и виновный сам найдется… Да, а ты машину на дворе у Жолинаса ремонтировал? Залезал под нее?

— Нет.

— Хорошо помнишь?

— У нас в гараже механики что надо. Я только на шоссе останавливался, когда колесо спустило. А почему вы спрашиваете?

— А потому, что виноватым может оказаться третий, которого в машине даже не было.

Саулюсу стало интересно. «Странно, — рассуждал он, — я только что списал себя и помирился со страшной иронией судьбы, а этот человек, отыскавший скрученную гайку, еще хочет что-то изменить», — и усилия Милюкаса показались ему более чем смешными.

— А сколько за это полагается? — озорно поинтересовался, выпустив изо рта цепочку правильных колечек дыма.

— Как кому, — милиционер все еще не хотел раскрывать свои карты. — До пяти. Тяжелые телесные повреждения, месячник безопасности движения, превышение скорости, технически неисправная машина, похмелье… — В этой роли Милюкас чувствовал себя прекрасно и уже не сомневался в обоснованности своих предположений, только ему было немножко грустно, что в поисках истины иногда приходится так глупо притворяться.

— Вы страшно могущественный.

— Только изредка, — скромничал инспектор.

— А мне доктора так много не обещают: полгода, ну, годик, а потом — пролежни, отмирание мускулов и еще какая-то чертовщина.

— Мы все знаем, — он шлепнул по планшету, — да и некоторые вещественные доказательства имеем. Вы с Жолинасом ссорились?

— Никогда.

— А из-за чего поцапались?

— Это наше дело, — покраснел Саулюс.

— Может быть, не спорю, но ваша история поучительна.

— Ну и какого черта пугаешь, раз все знаешь? — На дальнейшую игру у Саулюса уже не было ни сил, ни желания.

Мог бы и повежливее, снова подумал Милюкас, но вслух сказал:

— Из своей беды выкручивайся как сумеешь, но мне ты должен помочь. Я все измерил, взвесил и осмыслил. Не думай, за инфаркт Моцкуса я не сержусь. Лихо ты меня тогда надул. По-мужски! Но над твоей головой совсем другая тучка плавает, которой ты и во сне не видал.

— Говорите же наконец и не играйте на нервах!

— Потерпи, когда закончу дело — все узнаешь. А может, и раньше.

— Ого! — удивился Саулюс. — Не многовато ли за две сигареты?

— Вот тебе и ого! — Милюкас нагнулся над кроватью, пристально посмотрел Саулюсу в глаза и вдруг спросил: — А за рулем кто сидел?

— А какая разница? — Парень хотел разобраться, что кроется за этим вопросом.

— Видишь ли, после такой аварии невиноватых быть не может, — несколько перегнул Милюкас. — И если я стараюсь, значит, так надо.

— Знаешь, господин Наполеон, ты меня не посадишь и не поставишь… Неужели тебе будет приятно написать в отчете: уложен в тюрьму?

— Гражданин Бутвилас, я при исполнении служебных обязанностей! — Милюкасу тоже нравилось балансировать на этой грани. — Кроме того, я грамотный человек и читаю статьи твоего шефа. Он пишет, что свое уважение к другим мы непроизвольно измеряем тем, насколько эти люди прислушиваются к нашему мнению, и ненавидим тех, на которых мы не имеем такого влияния, так сказать, тех, которые живут собственным умом… А? Хитро сказано. Ты возишь его и не знаешь таких простых вещей. Ведь трудно воевать с подлецом тем оружием, которое он сам тебе подсунул, а искать правду, вооружившись истинами другого человека, — это даже опасно… Твой начальник — мудрец, чего я не могу сказать о тебе…

Но и на сей раз Саулюс не понял его.

— Я думал, что вы человек, а вы компьютер, нашпигованный определенной информацией, — горячился он, так как считал, что в таком положении ему дозволено все, что беда, как и старость, принуждает человека говорить только то, о чем он думает и что ему надоело до мозга костей.

— Как ты смеешь?.. — Инспектор тоже забылся, потому что после таких слов у него пропало всякое желание притворяться и допрашивать, но он сдерживался.

— Не смею, но обязан напомнить: если привык рыть людям яму, то хоть приличный похоронный марш разучи. Ведь мои деньки уже сосчитаны.

«Заигрался я, — Милюкас немножко испугался, — но ничего, теперь все пойдет как по маслу», — постучал карандашом по белым перламутровым зубам и подчеркнуто официально сказал:

— Давай не будем считать деньки, еще не ясно, кто из нас первым откинет копыта… Лучше скажи: кто сидел за рулем?

— Я, — Саулюс наконец-то сообразил, что этот человек не позволит ему ни подняться над облаками, ни спрятаться под землей.

— Каким же образом вы поменялись местами? Во время аварии тебя придавило правой дверцей машины. И пятна крови там.

— Когда опрокидывались.

— А чем докажешь?

— Я, когда тормозил, ногу вывихнул.

— Так я и думал, врете, будто заранее сговорились… — Довольный, Милюкас поднялся, пересчитал сигареты в пачке, половину положил рядом с Саулюсом, а остальные сунул в карман. — Меня, старого волка, и на сей раз опыт не подвел: если уж Моцкус берет всю вину на себя, значит, что-то не так. Дружков своим авторитетом покрывает. И еще: где ты поранил руку?