Мы не прощаемся

Андрей прижимался боком к высокому, наращенному борту кузова, смотрел вперед. Встречный ветер, точно кулаками, давил глаза, выжимая слезы, жег щеки. Справа бежала назад серебристая, подрозовленная лесополоса. Деревья стояли в лунках-проталинах, их стволы начинали жить. С телеграфных проводов то и дело обрывались длинные узорчатые полосы инея, напоминая ленты серпантина на бал-маскараде.

Да, был и бал-маскарад, был и скандал в избенке бабки Груднихи. Казалось, все это ушло, забыто... А вчера опять открылось незажившей раной. Уже совсем поздно Андрей прискакал с Койбогара и на минуту заглянул к Гране. Вошел в горницу и сразу же увидел на столе разорванный конверт, а рядом исписанный лист...

Лучше бы не видеть этих первых строк Андрею!

Граня перехватила его взгляд, с улыбкой подала письмо:

— Читай...

— Оно не мне.

— Обижаешься? — бросила письмо на стол, вздохнула: — Садись, в ногах правды нет.

— А где она есть?

— Между прочим, из священников его... Ищет работу.

— Разреши слезу уронить?

— Не ревнуй, дурной...

Он и верил ей, и не верил. Почему так трудно у них получается?..

С недобрым смешком сказала на прощанье: «Горынька твой в духовную академию готовится. Об этом тоже в письме... Вот тебе и яблоко от яблоньки!..» Нюра, наверное, уже знает об этом, иначе почему бы ей такой пасмурной быть... За одного Горку стоит из комсомола исключить. Но — не за выступление, нет!.. Марат обещал вместе поехать, а почему-то не поехал... Исключить вполне могут: почти все забродинцы проголосовали против Грачева. Скандал на всю область...

— Сейчас нас обгонят! — произнес юношеский басок.

Андрей оглянулся. Следом за ними шел громыхающий на каждой колдобине «ЗИЛ» с широкой площадкой вместо кузова. «За сеном куда-то, — догадался Андрей. — Или за соломой. Из соседнего колхоза». Разжал застывшие губы:

— Не обгонит! У них порожняя, а наша с массами.

Но «ЗИЛ» упорно искал возможности обойти забродинцев. Коля Запрометов, склонившись к дверце кабины, крикнул, чтобы шофер поднажал. Андрей посоветовал:

— Не надо, Коля! Лучше в одиннадцать быть в Приречном, чем в девять на кладбище.

Шутка обогрела лица, вызвала улыбки. Только Сапар Утегенов по-прежнему не был расположен к разговору. Он считал себя крепко уязвленным.

— Сапар Утегенович, чем вы недовольны?

Тон у Андрея был сочувствующий, но в глазах парня механик видел смешинку. Он втянул воздух сквозь редкие зубы и шумно выдохнул через широкие ноздри слегка приплюснутого носа.

— Мой отец говорил: не играй с зайцем — устанешь, не играй с огнем — обожжешься.

— Я и не играл с ним, а обжегся.

Андрей отвернулся от него. Скользнул взглядом по лицам попутчиков. Их было пятеро — трое юношей и две девушки. В прошлом году он вместе с ними учился, только на класс старше был, а теперь вот и они готовились к выпускным экзаменам, сейчас ехали на утверждение в комитет ВЛКСМ, через несколько часов получат комсомольские билеты. Какие у них планы? Остановил взгляд на Запрометове, младшем брате Ульяны Заколовой.

Вспомнил диспут, на котором и он, и Коля выступали. Оба плохо выступили, позорно плохо.

— Куда после школы думаешь, Коля?

— В пастухи!

Андрей понял насмешку.

— Не подойдешь. В пастухи нынче поумнее хлопцы нужны.

— Отару загубить — не много ума надо.

Улыбки слиняли. Каждому стало ясно: Коля применил недозволенный прием. Андрей молчал. Под колесами трещали замерзшие лужи. Слышалось пощелкивание ледяшек по днищу кузова.

— Твой бы язык, Коля, на лезвия для бритв пустить — износу не было б... А сам ты на что годен?.. Не волнуйся, в этом году у нас и корма будут, и порядок будет. Техникой нас товарищ Утегенов обеспечил, спасибо ему, об остальном сами позаботимся.

Механик удовлетворенно крякнул: любил, когда его хвалили. Сказал, как само собой разумеющееся:

— Еще один трактор дадим, надо — еще два дадим. Андрей исключительно правильно сказал. Мой отец говорил: чем быть баем у чужого народа, лучше быть пастухом у своего.

— Андрюша, ты ведь тоже не сразу решился.

Наташа Астраханкина, внучка Ионыча, смотрела на парня восхищенными глазами. Андрей сдержанно встретил Наташин взгляд.

— Не сразу. Но не старался молоть глупости.

— Исключительно верно, — кивнул механик. Его сердце оттаивало, он чувствовал, что обиды на быстроглазого парня с синеватыми пятнышками на обмороженных щеках у него скоро совсем не будет. — Мой отец...

Машину тряхнуло на ухабе, а в кузове грохнул хохот. Сапар непонимающе посмотрел на смеющихся молодых попутчиков.

В Приречный приехали в десятом часу. Сапар с удовольствием перекочевал в кабину. Велел ждать его завтра утром возле столовой. Он уехал за тракторными двигателями на ремонтный завод.

Бюро комитета комсомола началось ровно в десять. Как водится, первыми пропускали тех, кто на прием. Один за другим входили и выходили из кабинета забродинские ребята, не скрывая торжества, хвалились: «Единогласно!»

Дошла очередь и до «персональщиков». Андрей ободряюще похлопал по спине Колю Запрометова. Вошел в кабинет вместе с оробевшей, потерянной Нюрой Буянкиной.

— Если его исключат, — Коля метнул взгляд на крепко прикрытую дверь, — если исключат, я не возьму билет. Так расправляться...

— И я! — прошептала Наташа. — Только... Нас тоже тогда обвинят... Из школы исключат...

— Пусть!

— Ой, нельзя!

Парни и девушки из других сел переговаривались в коридоре, громко смеялись, а забродинцы ждали Андрея. Он вышел с белыми, крепко сжатыми губами, долго не мог попасть в рукава пальто.

— Исключили?! — разом выдохнули Коля и его товарищи.

— Как ни странно — да.

Коля, а за ним и остальные начали одеваться. Андрей с удивлением посмотрел на их насупленные решительные лица.

— Что это вы?

— Если за справедливость исключают... Не будем получать билеты!

— Что-о! — к губам и скулам Андрея вернулась краска. Он снял с Колькиной головы шапку, сунул ему в руки: — На, повесь! Вот чудаки! Чем больше нас будет, тем скорее мы выведем на чистую воду... — большим пальцем Андрей показал через плечо на высокую глухую дверь. — Поняли?

— Ветланов! Андрей! — В коридор выскочила возбужденная Нюра. — Идем, зовут! — И вновь скрылась за дверью.

Вернулся Андрей минут через двадцать. Устало пошел к выходу. На вопросительные взгляды усмехнулся:

— Сделали одолжение — оставили. Со строгачом...

В противоположность ему Нюра Буянкина была очень довольна таким благополучным, как ей казалось, исходом. Радостно шептала забродинским ребятам:

— Как Андрей вышел, первый секретарь райкома сделался вдруг мрачным-мрачным, задумчивым-задумчивым. Потом говорит: «По-моему, мы погорячились, товарищи. Авторитет начальника управления мы, конечно, должны оберегать, но не такими методами...» А кто-то, я не помню, я вся сидела в слезах, кто-то отвечает ему: «Ладно, не оправдывайся! Сами струсили перед товарищем Грачевым и из Ветланова труса делаем. А трусливый юноша никогда не станет храбрым мужем...» Первый соглашается: «Это верно. Наказали не за горячность и опрометчивость, а за смелость...» И Андрея вернули...

Возле здания парткома стоял забрызганный грязью «газик-вездеход». Андрею он показался знакомым, но мысль эта прошла как-то мимо, не зацепившись в сознании. «Строгий выговор! За что? Если бы за Горку — согласен... А за выступление...»

Только в восемь вечера Марат Лаврушин столкнулся с Андреем у входа в гостиницу.

— Где ты пропадал?

— В кино.

— А я вот все насчет Савичева. В общем, здесь ничего не получается. Сейчас в область двину, по морозцу... А Василь без матери рос. Это она его сейчас разыскала, когда ни трудового стажа за душой, ни источников жизни...

У столба электролинии, приткнувшись радиатором к штакетнику, стоял тот же «газик», освещенный лампочкой, горевшей над входом в гостиницу.