Тигроловы

— Как на духу отвечай — измывались над тобой Лошкаревы?

— Нет, этого не было, Евтей Макарович, — решительно сказал Павел, поймав на себе напряженный взгляд Савелия. — До обеда мы шли очень мирно...

— А после обеда рассорились?

— Да нет, Евтей Макарович, — улыбнулся Павел. — Ей-богу, не успели мы поссориться... После обеда Николай ногу ударил, и там уж стало нам не до ссоры...

— Вот-вот, разве что не успели, — недоверчиво закивал Евтей. — Честно говоря, я думал, выживут они тебя, пожалел уж, что остался у нодьи. Надо было Николая здесь оставить.

— Ни об чем не жалей, Евтеюшко! Ишшо чего! — взбодрился Савелий. — Чо жалеть-то? Сам же всегда говоришь: все, что не деется, деется к лучшему... Человек в беде познается. Ну я вот, может быть, энтим разом, в беде-то... — Савелий покашлял, насыпав в чайник заварки, продолжал трудно: — Может быть, в беде этой и признал Павла по-настоящему... Надежный мужик! И тигролов из него выйдет, я тебе скажу, самый что ни есть хваткий — без подмесу! Ты думашь, Евтеюшко, мы с Павлухой зря сходили в тот Гнилой ключ? Не зря, не зря...

Евтей, выслушав брата, сказал с чувством:

— Ну что ж, брательничек, если так действительно... очень я рад тому! У меня теперь камень с души свалился. — И, подсаживаясь к огню, довольно поглаживая выпачканную сажей, свалявшуюся бороду, с нетерпением оглядывая еду, сказал устало: — Еще бы часика три вздремнуть, то и вовсе вся жизнь малиной станет...

— Это мы устроим, Евтеюшко, устроим! — с готовностью закивал Савелий. — Вот мы прям тут под навесом палатку поставим, печку в ней установим, козьи шкуры есть на подстилку, спальник пуховый — ложись и спи, а мы с Павлухой тигра покормим, дровишек напилим. В два часа я тебя разбужу, пообедаем и на пасеку с тобой пойдем. Пасечник с Николаем яшшик для тигра седни сделают. Седни же помощник к Дубову приедет на лошади, стало быть, завтра сюда на санях пробьемся.

— А Павла хочешь здесь оставить?

— Ну дак чо — конешно. Собак он к срубу привяжет, сам в палатке в спальнике спать будет. Печку ясеневыми поленьями заправил — и спи! Ежели тигра станет подходить — собаки залают. — Савелий вынул из мешка две ракеты, важно потряс ими: — Как станет подходить, одну ракету пустит — и больше уж не захочет тигра сюда вернуться. Да и пора уже ей возврашшаться к другому своему отпрыску, а то и его прозевает скоро.

— Теперь-то уж хоть так, хоть эдак — все одно прозевает, — заметил Евтей, сонно посматривая на рдеющие угли костра.

Только теперь, внимательно приглядевшись к Евтею, Павел заметил, что веки у старика от бессонных ночей припухли, белки глаз красные, лицо уставшее, изможденное.

Сытно поев и напившись чаю, тигроловы, убрав из-под навеса костер, быстро поставили на это место палатку и печку. Внутри палатки все застелили пихтовыми ветками, снаружи, чтобы не поддувало, огребли снегом. После того как разгорелась печь, в палатке стало уютно и тепло. Забравшись в спальный мешок, Евтей тотчас уснул.

С трудом отыскав вдалеке от табора сухую елку, Савелий и Павел, чтобы не мешать спящему, распилили ее на месте, а затем перетаскали чурки к табору. Покончив с дровами, принялись кормить тигра. Срезав прут, Савелий наколол на него кусочек мяса и просунул в щель между бревнами. Оглушительно рявкнув, тигр выбил лапой мясо, и оно упало вниз. Следующий кусок тигр с яростью схватил с прута и тут же проглотил. В глазах его при этом кроме злобы промелькнуло нечто, похожее на удивление. Третий кусок зверь схватил уже с меньшей злобой и, хотя рявкал он так же раздраженно и оглушительно, но уже зарождался в горле его звук, напоминающий довольное урчание.

— Ну во-от, распробовал! — радостно закивал Савелий. — Давай, давай уплетай. — И, нанизывая новый кусок мяса, наставительно сказал Павлу: — Ежели зверь в неволе начал еду принимать — шшитай, полный порядок тогда!

Последующие куски тигр вскоре стал брать вполне мирно: наклоняя голову, снимал кусок с прутика и, как казалось, добродушно, «для порядка» лишь, клокоча горлом, жевал и сердито смотрел на щель, откуда не должно, а просто обязано уже было появиться мясо. Иногда, если мясо соскальзывало с прутика и падало вниз, выпустив когти, цеплял его лапой и, словно бы с брезгливостью, совал в клыкастую пасть. Глаза его при этом нет-нет да прижмуривались от удовольствия.

«Бесподобный зверь! — пристально рассматривая тигриную морду, восхищался Павел. — Сидит в плену, а сколько в нем достоинства! И мясо ест с таким видом, как будто не мы ему, а он нам делает одолжение...»

Павел обернулся и внимательно посмотрел на сидящего на привязи Барсика; пес следил за руками Савелия, нанизывающими на прутик очередной кусок мяса, но, поймав на себе пристальный взгляд человека, ответил ему преданным взглядом и, словно решив, что этого мало, завилял хвостом. «Кто может поручиться за то, что братья наши меньшие не способны иметь о нас, людях, какое-то свое представление? Может, они снисходительны к нам, а мы кичимся перед ними, вознесли себя на высоту, нам не принадлежащую и незаслуженную? Может быть, мы все равны перед лицом природы, и нет ни меньших, ни больших братьев, а есть нечто единое, летящее к единой Истине, к какому-то единому Закону, искать который надо, быть может, не в глубинах мироздания, но рядом с нами и в нас самих?» — И, подумав так, Павел невольно удивился этим невесть откуда нахлынувшим мыслям — никогда прежде он не рассуждал на эту тему так серьезно, как сейчас, наверно, виной тому были глаза тигра — злые, дремучие, загадочные...

Накормив зверя, нажарив шашлыков на обед, тигроловы разбудили разоспавшегося Евтея. Скоро Евтей с Савелием ушли, пообещав вернуться с лошадью если не завтра, то к вечеру второго дня — непременно.

Оставшись один, Калугин переколол чурки, поленья сложил в палатке вокруг печки. Больше делать было нечего. Но Павел решил времени зря не терять. Заправив печь сырыми поленьями, он забрался в спальный мешок и, положив около себя карабин, фонарик и две ракеты, лег спать, полагая, что тигрица вернется к срубу не раньше ночи, а к тому времени он успеет хотя бы немного выспаться. «Хорошо с собаками, — думал он, засыпая. — Начнет тигрица подходить — они залают, разбудят. А как же Евтей без собак обходился? Жутко, наверно, сидеть у костра и ждать ее из темноты?»

Собаки залаяли ночью, залаяли злобно и азартно. Павел, открыв глаза, несколько мгновений неподвижно смотрел в темноту, напряженно прислушиваясь, затем, нашарив рукой карабин, стараясь не производить шума, выбрался из спального мешка, включил фонарь, надел на ноги войлочные чулки, отвинтил колпачок ракеты, вынул из нутра патрона кольцо и с бьющимся сердцем, положив включенный фонарь на спальник, взяв в одну руку ракету, в другую карабин, высунул из палатки голову. Луна уже спряталась. В двух шагах от сруба остервенело лаял Барсик.

— Ну, ладно же, сейчас я тебе устрою джазовый концерт. — Калугин не без робости выскочил из-под навеса, дернул за кольцо, и тотчас в звездное небо с шипеньем стремительно полетела красная ракета. Взлетев на головокружительную высоту и сделавшись красной точкой, она хлопнула и, ослепительно вспыхнув, залила все вокруг мертвенно-розовым дрожащим светом. Не дожидаясь, когда потухнет, Павел стал торопливо стрелять по вершинам деревьев. Горящая в небе ракета, оглушительные выстрелы, многократно усиленные эхом, — все настолько перепугало собак, что они, забыв о тигрице, беспокойно заметались на привязи, пытаясь вырваться и умчаться прочь. Павел, торопливо перезарядив карабин, прислушался. Простояв минут пять в неподвижности и не услышав ни малейшего подозрительного звука, он, выстрелив в темноту еще два раза, вернулся в палатку, зажег свечку и, растопив печь, вновь залез в спальный мешок. Остаток ночи Павел доспал без тревог. А уже в полдень услышал скрип и шум саней, задевавших кусты, понукание возницы. Впереди лошади, выбирая дорогу, с палкой в руке, шел на широких лыжах-голицах Евтей. Савелий, стоя на задке розвальней, навалившись грудью на большой ящик, правил лошадью. Такому быстрому возвращению братьев-тигроловов Павел удивился и обрадовался.