Матросы

И не только это удивило Петра. Вскоре после возвращения в город, после двух ездок в Балаклаву и Ялту, его вызвал к себе в конторку начальник автобазы, земляк, из Ставрополья, и попросил дать письменное объяснение по поводу рейса в Саки.

— Зачем? — спросил Петр с недоумением.

— Чтобы все было в порядке, — уклончиво ответил начальник автобазы, смотря куда-то вбок и избегая взгляда старшины.

— Путевой лист подписан от и до… — пробовал отговориться Петр, учуя недоброе в таком любопытстве. Прежде всего неприятности касались Черкашина, а его, исполнителя, только косвенно. Но все же осторожность подсказывала спустить это дело под горку на тормозах. — Видите ли, товарищ начальник, если вас интересуют немаршрутные поездки в Симферополь, так и тут есть оправдание. Машина была полностью предоставлена в распоряжение капитана первого ранга…

Начальник автобазы остановил Петра красноречивейшим взмахом руки и движением своих выразительных бровей.

— Никто ни в чем не сомневается, товарищ старшина. Твоя честь тем более не затрагивается. Только прошу, не задерживай, надо мной тоже есть начальство. Напиши все обстоятельства. Могу дать позывные: какого-то ты человека привозил в Саки.

— Из Москвы приезжал. Старикан с чемоданом… Думаете, чаевые? Я же его так отбрил за невежество в отношении флотских правил…

— Знаем, знаем. Вот напиши про этого пассажира. Подошьют к рейсовому отчету, и лады… Понятно? Давай, давай, ты же писарь неплохой, старшина.

Увез рапорт начальник, и все как в воду кануло. Видимо, и в самом деле какой-то отъявленный бюрократ обожал подкалывать бумажки. Все же после этого случая Петр твердо решил уйти с непривычной работы, ущемлявшей его достоинство.

— Разрешите мне снова перейти на грузовую технику, — попросил Петр начальника автобазы. — Дайте мне что угодно, какой хотите трухлявый автомобиль, хоть бочки от кваса возить из Дома офицеров, хоть строительный мусор…

Не стал допытываться начальник автобазы, деликатно не полез в душу. Может быть, и сам догадался. И вновь крепкие руки Архипенко легли на будто из чугуна литую баранку самосвала. Вздохнул полной грудью старшина, мгновенно вернулось к нему прежнее настроение. А тут еще присватали его к ударной сверхплановой стройке, начатой эскадрой по почину истоминцев.

Теперь самосвал возил не цемент-портланд для новых фортов, не боевые припасы и орудийные стволы, а камень и песок, рамы и двери для будущих жилых домов. Казалось Петру, что, строя дома, он строит свою собственную жизнь, приблизилась она к нему раньше срока, населила его голову реальными мечтами. Скоро, скоро застучат колеса пассажирского поезда, пахнёт в ноздри сухопутным дымком паровоза, покатятся вагоны по Таврии, Украине, Донщине и достигнут Краснодарского края. А там чемодан в руку — и прямым ходом к своим акациям, к выкрашенной суриком крыше; из трубы поднимается дымок, знакомый с детства, и будто пропитан он запахами пышек и куриной лапши. Эх, и превосходные же это штуки, изделия материнских рук!

Короче комариного носа показалась суровая, не по климату, зима. Наступила весна. Сечевая степь давно уже пахала и сеяла, а тут — море и свой извечно устоявшийся быт. Уходили сиреневые корабли в сверкающие ворота бухты, мимо сторожевых утесов, снижались усталые чайки на опустевшие швартовые бочки, доглатывали там рыбешек или куски выловленного хлеба.

Тянуло Петра к Минной стенке, куда приходили барказы с кораблей. На пирсе Минной звонче стучали ладони друзей при встрече, ласковей светились глаза, веселей представлялся мир.

— Ничего, Петр, не волнуйся, — успокаивал Карпухин своего приятеля, — флот не только на воде. Без берега флот — отрезанный ломоть. Попробуй не подвези мазут или пресную воду для моего хозяйства, что окажется на поверку? Водоплавающая бесполезная шкатулка, не боевой корабль…

— Тянет все же, черт забери, туда, к вам, Карпухин. И до чего же страшная отрава в этой соленой воде! Ночами снится сигнальный мостик, флаги и наша функциональная газетка «Зоркий глаз», в которой ты соблаговолил помещать некоторые свои карикатуры. Ведут ли сигнальщики на вашем «Истомине» свою газету? Не замечал? Даже туда не поднимаешься? Эх ты, изменник флагу! Как держит корабль Сагайдачный?

Помнил Петр, как с весной всегда зорче становился боцманский наметанный глаз. Стоило только взойти солнцу и отыграть ритуал, связанный с подъемом флага, как требовательными трелями рассыпались боцманские дудки. Тут небрежными взмахами кисти не отделаться — солнце изобличит любые погрешности. Надо скоблить, пемзовать, шпаклевать на совесть. Незначительная прозелень у медяшек люков видна как под лупой. Просыхала набухшая за зиму наружная древесина, трескалась, темнела, требовала стеклышка и наждачной бумаги. Некрашеные детали шлюпочного хозяйства доводились до светло-кремоватых оттенков. Заменялись поизносившиеся от зимней штормовой нагрузки тросы, блоки, снасти, критическим оком проверялись краны, стрелы, перетряхивалась и просушивалась парусина, прибирались с особой тщательностью каюты и кубрики, проветривались и подкрашивались.

В сторону отошли эти заботы, руки исполняли другую работенку, а мысли возвращались на корабль, где прошли трудные и яркие годы службы.

— Сегодня боевое задание… — так ежедневно начинал старший над этой, казалось бы, обычной шоферней; но обойдись без нее, без шоферни, без этой многорукой, всевластной силы.

«Боевое задание» — это строить дома, подвозить материалы. На помощь себе город требовал матросов. Десятки тысяч строителей, сотни лязгающих, гудящих, режущих и сверлящих механизмов все же с трудом управлялись в сроки. С барказов сгружались ребята в парусиновых робах и таких же штанах, с запасом рукавиц, инструментов и харчей. Могучая и дружная моряцкая сила совершала чудеса.

Матросы охотно отправлялись на помощь строителям. И не потому, что берег есть берег, можно перекинуться словами с зазнобушкой, да и охота почувствовать под ногами твердую землю. А тут еще с Южного берега навезли первых, недавно распустившихся роз. В корзинах продавщиц смешались пряные запахи мимоз (их ветви будто усыпаны ароматной желтой пудрой) и запахи белых, розовых и кремовых роз. «Ать-два, ать-два!» Матросы подчинялись команде, а грудь распирало от этих весенних чудесных запахов. Лица просветлялись. Грубые башмаки стучали по асфальту: «ать-два», «правой, левой», колыхались плечи с кирками и лопатами, вились ленточки бескозырок; свежим напоминанием моря, весны, молодости, сплоченного корабельного братства казались стиранные-перестиранные матросские воротники.

На расчищенных террасах лязгали и пыхтели экскаваторы с их перекрещенными, как андреевский стяг, линиями выносных механизмов. Гусеничные бульдозеры, будто похрюкивая, подгоняли стальными плоскими рылами мусор к экскаваторным ковшам. Автокран цеплял контейнеры с блоками, переправлял их на верх террасы. Там проложат рельсы для башенных кранов.

И все же в помощь машинам требовался человек: разбирать стены, очищать камни от старой накипи растворов, закладывать их в контейнеры, разгружать. Не везде справлялся и бульдозер. Кое-где поскрипит, поскрипит, поерзает широким лемехом — и назад. Там нужны были кайло и обычная совковая лопата.

Колонны остановились. Прорабы здоровались с лейтенантами и веселыми голосами отдавали распоряжения.

Без особого труда Петр и на этот раз добился участка, где работали «истоминцы». Тут, в балке, ютились когда-то Чумаковы. Как не глянуть, чувствуя стеснение в сердце? Как не воскресить в памяти картины недавнего прошлого, хотя теперь уже кажется, что до него тысяча миль?

Вот тут были развалины. Когда-то они торчали, как огромные зубья с выщербленными краями, а дальше — напоминали петушиный гребешок; вон там, в оконных проемах, виднелись рухнувшие перекрытия, по форме похожие на барказ. Теперь все изменилось. Просторней раскинулись горизонты. Лебеды не увидишь. Тропку съели бульдозеры. Возле уцелевшей маклюры трещала и скрипела камнедробилка, над ковшом поднимался дымок известковой пыли.