Ранней весной (сборник)

На развилке томилось много ожидающего люда. Шоферы, не обращая внимания на сигналы девушки-регулировщицы, проносились мимо, а бедные путники, среди которых было немало старших командиров, тоскливо провожали взглядом подпрыгивающие, дребезжащие кузова. Показалась колонна из трех машин, груженных ящиками. Регулировщица с красным от мороза и обиды лицом решительно взмахнула флажком, командиры дружно «заголосовали», и Ракитин, подчиняясь общему движению, вытянул вперед руку с оттопыренным большим пальцем. Не снижая и не увеличивая скорости, машины прошли мимо, едва не задев регулировщицу. Ракитин заметил, что один Шатерников не принял участия в общей суматохе.

— Вы что — в обиде на свой зад? — сказал он Ракитину. — Они ж груженые!

— Вы только потому и не голосовали?

— Конечно!

Вскоре, гремя бортами, появилась пустая полуторка, вызвав короткую радость ожидающих, сразу сменившуюся унынием, когда машина, брызнув снегом, промчалась мимо. Шатерников огромными скачками устремился следом за ней. Кто-то ехидно засмеялся, кто-то крикнул: «Держи карман шире!» Ракитин малодушно отвернулся, чтобы не видеть позора своего спутника.

— Ракитин, сюда! — послышался зычный крик.

Машина тихо ползла вдоль обочины, на подножке стоял Шатерников и махал рукой.

Ракитин не видел, как свершилось чудо, ему представилось, что Шатерников остановил грузовик за колесо, как гоголевский Андрий коляску. Он побежал к машине. Улыбаясь ослепительной и самоуверенной улыбкой, Шатерников что-то говорил сидящему в кабине капитану. Шатерников был в том же ранге, следовательно не мог действовать командирским приказом, да и вообще, где начинается дорога, кончается субординация. Но ведь капитан был человеком, а машина — вещью, следовательно они не могли противостоять гипнотическому влиянию Шатерникова.

Шатерников отобрал из числа ожидающих пятнадцать человек, властно отстранил остальных: «Рессоры слабоваты!» — и машина тронулась.

Ветер был не так уж крепок, но встречное движение машины удесятеряло его силу. Колючий, сухой и холодный, он перехватывал дыхание, обжигал легкие, выхлестывал глаза. Но если стать вполоборота, так, чтобы ветер драил щеку и со свистом проносился мимо губ, то получалось здорово: чувствуешь и стремительное движение, и чистоту ядреного морозного воздуха, и что-то героическое подымается в душе. Ракитин улыбнулся затвердевшим от холода ртом. Он хотел поймать взгляд Шатерникова, но тот, вооружившись биноклем, обозревал небо. Постепенно взгляды и других пассажиров обратились к белесому, выцветшему небу: низко над горизонтом, в одном направлении с машиной, ползла шестерка немецких бомбардировщиков.

— «Фоккеры»?.. — неуверенно произнес чей-то голос.

— Нет, вроде «хейнкели», — возразил другой.

— «Юнкерсы», две восьмерки, пикирующие, — веско сказал Шатерников и отнял бинокль от глаз.

— Точно! — подтвердил полковник с голубыми петлицами.

— Одному малость пикирнуть — бац, и нет старушки!.. — пошутил молодцеватый капитан, весь перекрещенный ремнями.

— Прощай, Маруся, не вернуся!.. — петушиным голосом сказал старший лейтенант с эмблемой юриста.

Ракитин почувствовал, что за всеми этими шуточками скрывается серьезная тревога. Он взглянул на Шатерникова, тот равнодушно протирал стекла бинокля, и Ракитин решил, что беспокоиться нечего. Действительно, шестерка «юнкерсов» вскоре превратилась в тоненькую паутинку, затем паутинка растаяла в белесой голубизне неба.

Впереди возникли полуразрушенные кирпичные корпуса старого, аракчеевских времен, военного городка Селищево. Машина проехала контрольно-пропускной пункт и остановилась у замерзшего, окруженного ивами пруда. У ближнего берега, под навесом убранных снегом, далеко простершихся ветвей, стояли два дальнобойных орудия с кожаными намордниками на стволах. В домах городка жили только полуподвалы, там в застекленных окнах горел свет, из форток торчали железные трубы печурок. Остальные этажи были мертвы, иные окна казались заклеенными черной бумагой, в иных светлело небо.

Вместе с остальными пассажирами Ракитин и Шатерников спрыгнули на землю.

— Все разрушено, — тихо произнес Шатерников и трагическим голосом добавил: — А ведь это были казармы!

«Словно о руинах Колизея, — подумал Ракитин. — Впрочем, для него казармы совсем не то, что для меня, человека штатского».

Шатерников еще раз медленно обвел взглядом кирпичный строй разрушенных зданий.

— Какие чудные казармы тут были! Вон там, видно, находился полигон, а там — спортплощадка. Ах, звери, звери!..

Неожиданный и сильный свистящий звук, обернувшийся коротким, звонким разрывом, заставил Ракитина вобрать голову в плечи. Снова свист — и снова разрыв. На белоснежной поверхности пруда возникли два черных, дымящихся пятна.

— Немецкая дальнобойная дает, — заметил Шатерников. — Из-под Спасской Полести.

Возле наших орудий закопошились человеческие фигурки. Они сдергивали кожаные чехлы, суетились, размахивали руками. Вдруг ствол одного орудия дернулся, и громкий звук выстрела больно ударил Ракитина по ушам. Когда дернулся ствол другого орудия, он успел зажать уши ладонями и открыть рот.

— Артиллерийская дуэль, — удовлетворенно проговорил Шатерников. — Пустячок, а приятно.

Ракитин ожидал, что разгорится перестрелка. Ничуть не бывало. Немцы замолчали, и наши бойцы принялись натягивать намордники на стволы.

— Сейчас нам предстоит малоприятный визит, — сказал, поморщившись, Шатерников. Батальонный комиссар Князев не жалует меня…

Но визит, о котором говорил Шатерников, не состоялся. «Хозяйство Князева» перебралось во второй эшелон, в деревню Вяжищи, в пятнадцати километрах от Селищева.

— Придется здесь заночевать, — решил Шатерников.

Они находились в огромном сводчатом подвале, освещаемом лампами-молниями и самодельными светильниками. Вдоль стен тянулись деревянные нары, весело потрескивали докрасна раскаленные железные печурки, на них бойцы варили суп и кулеш. Тут было общежитие работников штаба и поарма и некоторые службы. В глубине подвала стоял грубо сколоченный стол, а на нем дощечка с надписью: «Начальник АХЧ». В другом конце, за деревянной перегородкой, слышался однообразный постук морзянки.

Шатерников освободился от мешка и прочих доспехов, снял полушубок и сложил все это на нары. Ракитин последовал его примеру.

— Будем ужинать, — сказал Шатерников.

Расстелив газету, он стал выкладывать на нее различную снедь, не виденную Ракитиным чуть ли не с самого начала войны: сливочное масло, вареную колбасу, крутые яйца, шпиг, печенье. Ракитин понял, что кладовая АХО была ящиком с двойным дном и лишь посвященному открывала свои тайные недра. Боясь, что Шатерников станет приглашать его к своему роскошному столу, Ракитин схватил гороховый брикет, комбижир, кусок хлеба и поспешно отошел к печурке, у которой хозяйничали бойцы и где он не был виден Шатерникову.

— Ребята, котелка не найдется? — спросил он.

Один из бойцов протянул ему черный, закопченный котелок. Ракитин зачерпнул воды из кадки, размял ложкой концентрат, бросил туда кусок комбижира и поставил котелок на огонь.

Ракитин довольно долго провозился со своим незатейливым ужином. Он погнул алюминиевую ложку, разминая твердые катышки, в которые свалялся желтый порошок. Наконец его усилия были вознаграждены: в котелке забурлила густая гороховая каша. Ракитин добавил еще комбижиру и, обжигаясь, принялся хлебать вкусно пахнущее месиво.

Покончив с ужином, он заметил, что за столом начальника АХЧ собралась теплая компания. Командиры в расстегнутых по-домашнему гимнастерках склонились над столом, что-то разглядывая, то и дело слышался смех и одобрительные возгласы. Вначале Ракитин подумал, что там идет какая-то игра, но потом обнаружил, что центром внимания является сидящий во главе стола Шатерников. Он подошел ближе.

Жестами опытного фокусника Шатерников разбирал круглый немецкий противогаз.

— Эйн, цвей, дрей! — говорил он, разбрасывая вокруг себя части противогаза. — Фир, фюнф, зеке, — и противогаз был снова собран.