Горбатые мили

Председатель собрания едва не сел в кресло Зубакина, вовремя одумался. Зубакин, одетый в парадную форму, как перед началом рейса, зашел за торец длинного стола и задержался: увидел знакомых сотрудников океанического научно-исследовательского института. У них как будто вышел весь запас эмоций, на него не осталось. «Научники! — усмехнулся. — Куда вы без моих успехов и промахов? Что сделаете? Только знаете констатировать». Увидел Скурихина и не удивился, а скорее выразил скорбь за всю отраслевую науку:

— Мой бывший?.. К ним, что ли, примкнул?

— Время энтээр. Надо научиться мыслить так же смело, как умели наши предтечи. — Скурихин сузил глаза, оглядел всех. Как будто уже шел от победы к победе.

— Для тебя это последний рубеж, — сказал Зубакин. — Как говорится-то? Мыслить — значит страдать? А ты вон какой расправленный. По тебе видно: первая часть изречения и вторая — несовместимы.

— Что вы?.. — тотчас же развеселился Бавин. — Не изучили его? Приспособится! В науке же не всем приходится… — на пальцах изобразил процесс мышления. — Требуются подсобники. Как пьедесталы.

— По-вашему, Анатолий Иванович, кто в теле, так тот уже… ясно какой? Это граничит с надругательством, — сказал Лето и весело, и с угрозой, как защитник фундаментальных основ. Вгляделся в себя, отметил, что сделался каким, по его понятию, требовалось.

Назначенный докладчик напомнил всех, кто выступал в той же роли раньше: так же разжевал общий момент, в чем никто не нуждался, и был не меньше раздражающе мажорным.

Поначалу Зубакин больше интересовался выгрузкой готовой продукции, высовывал голову в открытый иллюминатор, подправлял тальмана, заменил его, велел всем у трюма быть начеку, когда «парашют» выходит из горловины люка, так как ящики с мороженой рыбой царапало и сплющивало о концы направляющих пиллерсов. А потом почувствовал, что огонь сосредоточивался только на нем. То не так сделал, это не предусмотрел. Допустил…

Как бы устав раньше времени, Назар скрестил руки на груди, и Ксения Васильевна смекнула, что без оргвыводов не обойдется, слишком много для них оснований.

Тонкий в талии, одетый как на праздник и соответственно обстановке серьезный Зельцеров согнулся над столом. Ершилов ладил скрытно зевнуть, вынул носовик, отер им молодой и полный, с двумя складками затылок. Илюхину тоже никак не сиделось, смотрел на всех поочередно, взывая одуматься, пока еще не поздно: ни к чему противостояние! Игнатич для него повертел головой. Мол, я против. Готов выступить…

Подошло время прений.

— Почему вы, Анатолий Иванович, не в партии? — уверенно, будто налегке, наскочил на Зубакина Скурихин. Конечно же он не хотел что-то уяснить, в чем-то по-товарищески разобраться и помочь. Рассчитывал ошеломить и опрокинуть Зубакина, дать ему почувствовать самого себя не тем, кому можно доверить коллектив гигантского судна-завода.

Старший сотрудник НИИ повел бровью, что явилось знаком для его группы: приблизьтесь ко мне, что-то вам скажу:

— Скурихин уже кровью налился. Обязательно выместит Зубакину за свою дочь. Только неизвестно — как? Подождем!

Серега скосил глаза на фотографии Варламова Спиридона. От него они пошли по рукам, Диме достались черно-белые. На цветной — рулевой с бородой викинга вблизи опрокидывающегося океана перемещался с семью добытчиками по-крабьи и держал одного на всех осьминога за щупальце.

Назар никуда не смотрел. Склонил голову к скрещенным рукам. Словно о себе заботился, только об одном: не попасть бы впросак! Походило также, что он участвовал в спланированном наступлении на капитана… Нет, его выдали желваки. Они округлились. Боялся, что вспылит Зубакин, наговорит кучу дерзостей… Так окончательно испортит свое положение. Понадобится потом специально обсуждать: дать ему «доходить» до перегруза или списать без отсрочки?

«Что же я?.. — Назар заставил себя мыслить быстрее и четче. — Что такое со Скурихиным? Сначала затянул к себе. Расписывал, какая у него Нонна: «Смородинка, образованная». А потом?.. Не всякий бы сумел так!.. Очень обнаглеть надо — дай за квартиру его жадине жене зелененькую!

Меркантильный? Ладно! Сейчас с капитаном связано. Сначала с ним что-то надо. Явное же, видишь — не слепой. Если обобщить: под угрозой завершение осенне-зимнего уникальнейшего эксперимента».

Несмотря на то что «Тафуин» порядочно избило — сквозь его голую стальную обшивку в носовой части проступили шпангоуты, он тем не менее выглядел по-зубакински впечатляюще. Между ним, украшенным безобразными поперечными вмятинами, и бортом дородной «Армани», в тесном полумраке холодно взблескивала перемешанная с «салом» вода. Она то поднималась, то падала одновременно с опущенными на нее резиновыми надутыми кранцами, окруженными рассыпчато говорливыми хрусталиками битого льда.

Грузовые стрелы «Тафуина» и «Армани» высоко ценимый Зубакиным боцман соединил по схеме «телефон». Трос с барабана одной лебедки раскручивался, на другой накручивался. Траулер передавал, рефрижератор принимал. С тросом ехал «парашют» — железный решетчатый квадрат на четырех восходящих вверх, к общей точке, сталистых стропах. На нем покоилась стопа ящиков мороженой рыбы с фиолетовыми трафаретами: «Дальрыба. Управление активного морского рыболовства. БМРТ «Тафуин», камбала непотрошеная, сухой морозки, крупная, смена мастера…» Или сначала то же самое, а затем, после обозначения, кто поставщик продукции: «…красный окунь, потрошеный, обезглавленный»…

На «Тафуине» распахнули нераспочатый кормовой трюм, забитый рыбой, напротив него на «Армани» — порожний, у носа. «Парашют» выбирался из глуби «Тафуина», впивался в ясную небесную голубень и останавливался покачаться. Как бы передохнуть. Затем проделывал горизонтальный путь — оказывался за исковерканным фальшбортом, взлетал на уровень прожорливых клуш, увлекал их за собой по выгнутой книзу параболе, тихо и медленно подбирался к «Армани», огражденной висячими кранцами, — взбешенный крик пернатых оставался позади.

Над трюмом «Армани» готовая продукция «Тафуина» опять задерживалась и потом безошибочно, по вертикали, ухала в цель, в квадратную черноту, откуда отрывисто вырывался искусственно охлажденный воздух, весь из блуждающих запахов картонной тары и раздавленных под чьими-то каблуками терпугов.

Рулевой Николай, в тулупе и валенках, дразняще кричал для трюмных «Армани»:

— Полундра!

В белом просторе, размерами с дворец, на третьем снизу этаже, ящики с мороженой рыбой подхватывали молодцеватые Бичнев, Никанов и Венка, на бегу разворачивались — доски под ними разговаривали: трах-тах! Хотя штабель, наращиваемый ими, быстро солиднел, осадка у приемщицы ухваченной еды почти не увеличилась — такой у ней тоннаж.

У лебедки на «Тафуине» один добытчик сменил другого: «Вахту сдал» — «Вахту принял». К связанной с ней лебедке на «Армани», через сглаженные сугробы, увязая в них, пробрался осенний «выпускник» Зубакина Малютин — любитель и «стопаря», и регистрового баяна, в чьей-то летней «спецухе» и облезшей ондатровой ушанке. Сторожко косил глаза на «Тафуин» — не хотел попасться кому-нибудь из своих знакомых.

Подмораживало.

Варламов Спиридон только что «гонял чаи» в развеселой компании на шестьдесят четвертом шпангоуте. Легко, в свое удовольствие, хозяином прошелся до конца кормы и повернул обратно.

— Сал-ю-ют! — поприветствовал Малютина.

— Мое почтение!

Сникший, с опущенной головой Малютин зябко поежился и повернул переключатель электрического напряжения до черты с буквами: «вкл».

— С повышением тебя! Эй!

— Лучше не поздравляй!

— Получил за отход или ничего, помиловали?

— Пожалуй! Зато сейчас Зубакин тебе известно где. Слетит.

— Брехня.

— Меня, думаешь, за что он выпроводил?

— Ясно!

Горой возвышающийся Варламов Спиридон словно не управлял своей лебедкой, а только позволял ей делать что требовалось, в свою очередь, для нагруженного «парашюта» и порожнего.