В добрый час

«Встретимся завтра…»

Вот что теперь осталось! И словами этими полно все её существо.

На мгновение ей показалось, что все это она видит во сне.

Нет, это не сон. Но какая удивительная ночь! Сколько событий произошло в её жизни за одни сутки!

А может быть, ничего ещё и не произошло? Может быть, ему просто хочется так вот, по-товарищески, поговорить? Нет, не просто поговорить ему хочется и не просто так он догнал её сегодня. Она хорошо помнит слова, сказанные им, когда они в гололедицу встретились в поле: «Все-таки я тебя любил… И чувство это старое. Я понял это ещё на фронте… Я вспоминал тебя, и мне становилось легче…» Но почему тогда слова эти не вызвали никакого отклика в её душе? Теперь они полны для нее радостного смысла. Ведь она, как и каждый, имеет право на счастье, самое простое и самое человеческое счастье. Так пусть же оно придет скорее!

Томительно долго тянулся этот день. Казалось, конца ему не будет. Маша за день переделала в три раза больше дела, чем обычно, и все равно ничего не помогало, ничто не сокращало его. Встречаясь с колхозниками, у которых, она знала, были часы, она спрашивала время. Раньше она почти никогда этого не делала. Поэтому заместитель председателя Бирила, к которому она, позабыв, обратилась с этим второй раз, пошутил:

— Вечера ждешь, Маша?

Она вспыхнула, как девочка, не знала, куда глаза девать, куда спрятаться! Хорошо, что они были одни. Старик, как бы читая её мысли, заметил:

— Ничего, ничего, Маша. В жизни (всяко бывает.

Она ужаснулась: неужели знает, неужто кто-нибудь видел их ночью? До самого вечера мучила её эта мысль. А когда стало смеркаться, Маша позабыла о ней и через огород шла смело, не оглядываясь. Встретившись с Василем, предложила пойти в поле.

Сколько они исходили за эту ночь! Обошли чуть не все поля обоих колхозов, все окрестные стежки-дорожки. Как подростки, стеснялись предложить друг другу посидеть и все ходили и ходили, не чувствуя усталости, не замечая, куда зашли, и, пожалуй, никто из них не мог бы толком рассказать, где они за ночь побывали. Они говорили не умолкая. Говорили обо всем: о колхозных делах, об агрономии, об урожае, о международных событиях, о книгах и людях, вспоминали минувшее, довоенное и военное, веселое и печальное, мечтали — о будущем, но не о своем — о будущем вообще, всех советских людей, обсуждали судьбы своих односельчан. Но избегали упоминать два имени — Максима и Насти.

Об этом Маша вспомнила только после того, как они простились на рассвете. Простились на том же месте. Василь так же задержал её руку в своей и так же, как в первый раз, спросил:

— Встретимся завтра, Маша? Она пошутила:

— Сегодня, Вася, Он засмеялся.

— Правда, сегодня…

Было воскресенье, срочной работы не предвиделось, и она решила выспаться за все три ночи. Несмотря на усталость, — Маша только сейчас её почувствовала, — она долго не могла заснуть. А когда наконец заснула, проспала почти до обеда.

Алеся, едва сестра проснулась, укоризненно покачала головой.

— Где ты была? Опять на собрании? Состарят они тебя, эти собрания. Ах, до чего я не люблю этих длинных заседаний!

Маша счастливо рассмеялась. Она вдруг почувствовала себя на несколько лет моложе. И утром, засыпая, и сейчас она думала о том, что встречи эти точно вторая молодость. Да и не было у нее тогда, много лет назад, таких встреч. С Максимом они обычно встречались на гулянье, танцевали, потом уходили. Уйти старались незаметно, тайком, но это не всегда удавалось. Их догоняли насмешки и шутки молодежи. Они шли на край деревни, садились где-нибудь на лавочке перед палисадником, в уголке у забора. Сидели, болтали о разных пустяках, редко — об учебе, чаще о хлопцах и девчатах—кто за кем «ухаживает». Иногда бывало так, что они не знали, О чем говорить, не находили слов, и тогда сидели молча, смотрели на звездьи, на луну, слушали, как поют девчата, бренчит вдали балалайка и тихо шумит верба или куст черемухи.

Правда, изредка Максим целовал её. Она застенчиво отворачивалась и тихо просила:

— Не надо, Максим.

А однажды любившая пошутить тетка Параска облила их через забор водой, крикнув:

— Не мешайте спать, ухажеры сопливые!

В другой раз мальчишки-подростки подслушали их любовный разговор и потом несколько дней не давали по улице, пройти.

Но их уже это не смущало, чувства их становились смелее, в последний год они не стеснялись уже показываться на людях вместе, уже и в клубе, когда смотрели спектакль или кинокартину, садились рядом. Но далеко гулять не ходили. Ни разу вот так не вышли и не блуждали до утра.

…Как давно это было!

Маша вздохнула.

И было ли то любовью? Не впервые ли пришла она сейчас?

19

В ту ночь они не пошли далеко: с каждой новой встречей они все меньше стремились уйти подальше от любопытного людского глаза.

Обогнув деревню, они вышли на строительную площадку. После посевной работы на гидростанции возобновились и теперь шли полным ходом.

На площадке приятно пахло нагретой за день сосной и свежевыкопанной землей.

Они сели на бревно, одиноко лежавшее над обрывом, В речке колыхались звезды, будто играли золотые рыбки, в колхозном саду заливался соловей.

Неожиданно Василь крепко обнял её.

— Вот так, Машенька.

Она вздрогнула, почувствовала, как испуганно забилось сердце, и, чтобы как-нибудь успокоиться, тихо предложила, не высвобождаясь из объятий:

— Пойдем, Вася.

Он сразу согласился, встал.

— Хорошо… Пойдем.

Они вышли на тропку, постояли на мосту, облокотись на перила. — Что-то не налаживался у них настоящий разговор, как в прошлые разы. Но Маша понимала, отчего это, и ждала.

Со стороны сосняка послышались молодые голоса, Василь и Маша спустились с плотины вниз, где над самой водой росли вербы, остановились в их тени. Звонкие молодые голоса приближались.

— Алеся! — узнал Василь.

И правда, Алеся и Павел шли из школы, из районного центра, после очередного экзамена, — …я тебя не понимаю и уверен—ты и сама себя не понимаешь. Начиталась романов и разыгрываешь чеховскую героиню, — голос у юноши был обиженный и растерянный.

Алеся засмеялась.

— В Москву! В Москву, Паша! — слова эти она произнесла с необычайным подъемом и без всякой театральности, естественно и просто. — А тебе перед экзаменом, уважаемый Архимед, следовало бы знать, что Антон Павлович никогда не писал романов.

Юноша не сдавался.

— В Москву! — передразнил он. — Много там таких, как ты. Провалишься — тогда запоешь…

Алеся остановилась, в голосе её послышались гневные нотки:

— Уходи! Не желаю я с тобой идти после этого!

— Алеся! — Голос юноши дрогнул, и это, должно быть, смягчило девушку, они двинулись дальше.

— Провалишься! А я твою противную математику и сдавать не буду. Я на литфак пойду.

— Как будто в Минском университете нет литфака.

— Дорогой мой Архимед! Пойми раз и навсегда…

Голоса отдалялись, и слов уже нельзя было разобрать.

Маша тихо и радостно рассмеялась и как-то совсем нечаянно, незаметно для себя прижалась щекой к плечу Василя.

Он порывисто обнял еег привлек к себе.

— В Москву! Сколько надежды на счастье в её словах!

— И уверенности… Машенька, милая! Василь крепко поцеловал её в губы. Маша подняла руки, обхватила его шею!

— Вася!

Они сидели на опушке березовой рощи. За спиной и вверху чуть слышно шелестели листвой молодые березки, а впереди — протяни руку и достанешь — стояла высокой, неподвижной стеной рожь. По небу медленно плыла неполная луна, изредка ныряя за облака и снова появляясь; она довольно и лукаво ухмылялась, как бы говоря: «Ну нет, от меня вы нигде не скроетесь». А в роще заливались соловьи. Недаром в деревне эта белая рощица в шутку называлась «соловьиной». Их тут был целый ансамбль, и они то слаженно, точно под палочку дирижера, выводили свои трели, то вдруг заливались поодиночке, соперничая, показывая свою ловкость, талант, удаль. Давно уже Маша так не слушала соловьиного пения — захваченная, завороженная, оглушенная этой простой, знакомой и в то же время чарующей музыкой.