В добрый час

Самую короткую речь сказал Михей Вячера.

— Дорогие товарищи колхозники колхоза «Партизан», разрешите вам пожелать, чтобы бы всегда так работали, как работали эти три дня.

— Лучше будем работать! — крикнул откуда-то из сосняка молодой голос. — Не подначивай, старая лиса!

— Мы вас ещё на буксир возьмем!

— Еще вам помогать приедем! Вячера-поклонился.

— Милости просим. Встретим с дорогой душой. Где-то далеко за сосняком глухо загремело.

— Гром! — радостно крикнул кто-то из хлопцев. Прислушались.

— В ушах у вас гром! На станции грохочет…

Но через минуту все уже поняли, что действительно гремит гром. Несколько человек быстро побежали в поле, подальше от опушки, чтобы посмотреть, что делается на го ризонте.

— Туча! — послышались обрадованные голоса. Колхозники заволновались.

— Тише, товарищи! — уговаривал председатель. — Давайте закончим наше собрание. Слово имеет товарищ Ладынин.

— Я коротко, товарищи!

— Почему коротко? Говорите подольше, Игнат Андреевич. Боимся мы дождя, что ли? Ждем.

Вскоре туча показалась и с другой стороны, над далеким лесом, синевшим там, куда уходила пойма реки.

— Вот кабы они встретились над нами, — переговаривались между собой колхозники, поглядывая в сторону леса, — да полили как следует.

— Ничего не выйдет. Дождик будет над лесом. Лес притягивает влагу, — говорили «теоретики».

А туча все росла и росла. Сначала их было две, верхняя и нижняя. Верхняя — белая, с ровными краями, спокойно и быстро плыла, поднималась все выше по небосводу. Нижняя — темно-синяя, почти черная у горизонта, вставала над самым лесом; казалось, зацепившись за него, она не могла оторваться. По краям она вихрилась причудливыми синими клубами, рвалась вперед и гневно кидала на лес извивающиеся как змеи молнии. Но вот после одной молнии, прорезавшей небо почти у самой земли, туча стремительно рванулась вперед и вскоре догнала свою белую сестру, закрыла её. К земле протянулись длинные косые нити дождя, освещенного лучами солнца.

Люди вздохнули. Сзади, из-за сосняка, приближаясь, гремела вторая туча.

Колхозники не спешили запрягать. Они стояли и следили за удивительной игрой в небе. Туча, которая плыла с запада, закрыла солнце. Сразу же зашумели сосны, прокатилась синяя волна по всходам ячменя в низине.

Упали первые крупные капли, глубоко пробивая пыль. Казалось, по дороге пробежали странные неведомые зверьки и оставили маленькие круглые следочки. Люди притихли, жадно вглядываясь в небо. Крепчал ветер. На миг перестали падать капли.

— Разгонит, — вздохнул кто-то.

Но вот закапало снова. И вдруг блеснула молния, оглушительно ударил гром, и удар этот как бы разорвал тучу: хлынул ливень.

С криком, с гоготом запрягали лошадей, вскакивали на повозки как попало.

Маша с девчатами случайно оказалась в повозке Василя. Он сам правил, весело покрикивая, и откормленный жеребец вмиг обогнал все остальные повозки. А дождь становился все сильнее. За его плотной завесой не было уже видно ни сосняка, ни дубов у речки, ни деревни. Девчата прикрывались корзинами, жались друг к другу. Но через несколько минут платья их насквозь промокли и прилипли к телу. Когда п Одъ-езжали к деревне, гром уже не грохотал, а устало ворчал вдалеке. Дождь немного утих, стал ровнее, но лил все ещё споро.

Девчата на краю деревни соскочили с повозки и огородами побежали каждая к своей хате. Машу Василь подвез к самому крыльцу.

— Бежим в хату, Вася, — пригласила она.

Он закинул вожжи за столбик палисадника и быстро взбежал на крыльцо. На обоих, как говорится, нитки сухой не было, вода стекала с них ручьями.

Маша засмеялась.

— Не смотри на меня. Она отпирала замок.

Василь повернулся лицом к улице.

— Ах, как хорошо спрыснули окончание сева! Какое богатство падает с неба, Маша!

— Это на мое счастье. — Она опять засмеялась и исчезла в сенях.

Он снял кепку, выжал её. Провел ладонями по груди. Гимнастерка стала точно кожаная, нижняя рубашка прилипла к спине. Но это не было неприятно, наоборот, тело наливалось бодростью. Он жадно вдыхал насыщенный озоном воздух и радостно улыбался, любуясь дождем. По улице текли ручьи. Из дворов выскакивали мальчишки в закатанных по колено штанах, бегали по воде, хохоча и распевая:

Василь не вникал в смысл слов, хотя когда-то в детстве не раз повторял их. Но и ему хотелось вместе с ними петь — попросить дождь, чтоб лил сильнее и дольше.

— Заходи в дом, Вася.

Он обернулся. Маша стояла в сухом платье, с распущенными мокрыми волосами.

— Надо подождать Игната Андреевича.

— Разве он не узнает твоей лошади?

Василь послушно пошел за ней. Прошел через кухню в комнату и смутился, увидев, что оставляет на чисто вымытом полу мокрые следы.

— Хочешь, Вася, я дам тебе сухую рубашку? Петину.

— Ну, что ты!.. Я сейчас поеду.

— А чего тебе спешить? Посиди. Ты ведь первый раз у нас в гостях.

Она говорила это просто, как близкому человеку, и он даже растерялся, не зная, как быть: отказаться или принять приглашение.

А Маша тем временем достала из сундука черную сатино-1 вую рубашку и протянула ему, и у него не хватило решимо сти отказаться.

Он вышел в кухню, чтобы переодеться. Рубашка была тесновата, с короткими рукавами, и Василь почувствовал себя в ней совсем юным. Когда он вернулся, Маша приветливо улыбнулась.

— Ну вот, какой ты молоденький! Подожди меня минутку. Она направилась в кухню. Там загремело корыто, ведро, полилась вода. Он открыл дверь.

— Что ты делаешь?

— Сполосну твою гимнастерку и сорочку, У него загорелись уши.

— Ну, что ты! — Он попытался было отнять гимнастерку, но она решительным движением отстранила его.

Случайно взгляд его остановился на её ногах, стройных, красивых, бронзовых от загара. Ему стало неловко, и он поспешно вернулся в комнату, подошел к окну. Сердце его громко стучало. По той стороне улицы прошли Макушенка и Ладынин. Он проводил их взглядом и опомнился только тогда, когда они зашли во двор к Прокопу Лесковцу: ведь он должен был их окликнуть. Не услышал он также, как вошла Маша.

— Ах, какой дождь! Просто счастье!

Она стояла почти рядом, смотрела в окно и ловкими пальцами заплетала косу.

— Если б ты знал, какое у меня настроение! Почему ты хмуришься?

— Я? Наоборот. — Он засмеялся. — У меня тоже замечательное настроение.

— Ты хорошо говорил на собрании.

— Да нет… Хотелось сказать куда лучше… Столько думал…

— В мыслях всегда лучше получается, — согласилась Маша.

И вдруг они, почему-то смутившись, умолкли и долго стояли так, не отводя глаз от окна, за которым шумел дождь.

Потом Маша отошла к столу, достала с полки толстую книгу, раскрыла. Она вынула из книжки листок бумагу взглянула на Василя, неуверенно проговорила:

— Вот… хочу показать тебе… первому. Он прочитал, и глаза его загорелись.

— Молодчина!.. Давно пора. Написать, правда, можно было бы короче.

— Что ты! Как же можно короче! У меня и так очень коротко. Гляди, какая автобиография. Два дня писала и вот столечко написала. Стыдно показать такую автобиографию.

— Глупости! Дело не в этом, Маша. Есть биографии длинные, да путаные. А твоя что вот эта капля дождевой воды. Без пылинки. Сегодня же передай все Ладынину.

Маша вздохнула.

— Боюсь.

— Чего?

— А если не оправдаю? Ты представь, дадут мне люди рекомендацию, я вот в заявлении слово партии даю, как клятву, а потом…

Василь сел за стол, пытливо посмотрел на нее и тихо спросил:

— У кого ты просила рекомендации?

— Ни у кого ещё.

— Я первый поручусь за тебя. Дай бумагу. — Он взял Алесину тетрадку, аккуратно вырвал чистый листок.

Маша стояла по другую сторону стола, как школьница на экзамене, и не отводила взгляда от его руки, которая старательно выписывала простые, но волнующие слова.