Мы не прощаемся

Андрей наблюдал за сидящими в зале. Почти никто не слушал Заколова. И там, и там лениво лились приглушенные разговоры.

— У свекрови были аккурат черные глаза. Все видела, ровно ведемка. Жизни не давала. «Не так ложки, невестка, моешь!» — «А как же, мама?» — «Да я и сама не знаю...»

— Базыл-то, сказывают, как вышел из больницы — смеяться разучился. Белугой завоешь — семьсот валухов...

Справа, у стенки, Андрей видел сутулую спину Савичева и его белую голову. Павел Кузьмич, вероятно, курил потихоньку. Он периодически нагибался, прячась за сидящими впереди, и тогда над его плечами, будто парок над кипящей кастрюлей, начинал витать бледный дымок папиросы. Его соседка самозабвенно лузгала семечки, лишь изредка кривясь от дыма и отмахивая его рукой. Во втором ряду виднелся сухой остов дяди Оси Пустобаева в защитной гимнастерке. Голова длинного ветфельдшера торчала выше всех, в спутанных волосах нежно сияла желтая плешина. Он оглянулся. Заметив его взгляд, Горка с Нюрой перестали шептаться. С преувеличенным вниманием начали слушать Грачева.

Заколова сменил Грачев. Поначалу шум в зале поутих, но как только оратор перешел от своих автобиографических данных к задачам, стоящим перед районным управлением и, в частности, перед забродинцами, так вновь заручьились разговоры. И вхолостую призывал Заколов к тишине. И просто удивительно было, что зал знал, когда надо похлопать. С последними словами Грачева раздались аплодисменты, не очень густые, но все же...

— Скорей бы танцы! — откровенно вздохнула впереди рыжеволосая девушка.

— Еще наказы будем давать, не торопись, милая, — отозвалась на ее реплику Василиса Фокеевна.

— Какие еще наказы? — недовольно повела та крашеной бровью.

— А как же! Положено. Доведись мне, скажу, чтоб девкам запретили косы резать. Это что у тебя! Была головушка убрана, нет — кудрей навила.

— Вы отстали, мамаша. В кино надо чаще ходить.

— Это верно, в кино редко хожу. А ведь бесплатно!

Грачев, стоя за трибуной, пил из стакана воду. Заколов просил задавать оратору вопросы.

— У меня будет вопрос, — не заставила долго упрашивать Василиса Фокеевна. — Когда нашим старым колхозникам пенсии прибавят?

— Вопрос не по существу.

— Нет, почему же? — остановил Грачев Заколова. — Пусть гражданка выскажется.

— А мне и высказывать нечего! Пенсия маленькая — вот и все.

Грачев мягко, дружелюбно улыбнулся:

— Это же не я, товарищи, решаю, а вы. Соберите собрание и решите: увеличить пенсии престарелым.

— Ловко, товарищ Грачев, сказываешь. Старый-то устав райисполкомом утвержден, какое же мы имеем право отменять его.

— Указание нужно! — поддержал кто-то простуженным басом. — Директиву ждем.

— Хорошо, разберемся, — пообещал Грачев. — Я это запишу себе...

— А, разберутся они, — ворчала, садясь, Василиса Фокеевна.

— Кто еще? — Заколов ищуще повел взглядом по залу. — Только по существу, товарищи, в разрезе данного момента.

— Разрешите мне в разрезе момента?

«О чем он? — Ирина с тревогой смотрела на вскочившего Андрея, видела, как на его обмороженных щеках заиграл румянец. — Неужели о том? Это же такое начнется!..»

— Ну-ну, пожалуйста, товарищ Ветланов. — Владимир Борисович в натянутом до предела, как струна, голосе Андрея уловил нечто беспокоящее. Лопнет струна и — берегись игрок! — стеганет по пальцам, по лицу. Зашевелились, оборачивались к Андрею колхозники.

Заметно встревожился и Грачев. Он хорошо помнил этого парня, вошедшего в его кабинет с распухшим лицом. До сих пор не выпали из памяти и его слова после того, как швырнул к грачевским ногам плетку: «Погоняйте и дальше! Мне — не нужна больше. Мне — нечего погонять. Семьсот пятьдесят валухов костьми легли во имя вашего престижа...» Позже Грачев навел справки сын члена обкома партии Ветланова, лучшего тракториста, закончил школу с медалью, остался в колхозе сам, пошел в чабаны... Не зацепишься! Парень зубастый.

— Я вас слушаю, товарищ Ветланов.

— Короче, Андрюха! — шепнул Марат. — Краткость — сестра таланта.

— У меня три вопроса. Первый: сколько пало скота за прошлую зимовку? По району.

— Ветланов, я же просил, — подскочил Заколов, будто его ширнули шилом ниже копчика.

— Мы тебя слушали, Владимир Борисович, — громко сказала Василиса Фокеевна, — не перебивали. Теперь и ты слушай... Ну, что вы, товарищ Грачев, молчите? Ай у вас горло заросло?

— Товарищи, это же грубиянство! — горячился, метался вдоль стола Заколов.

— Да пошел ты, Заколов!.. Не у тебя спрашивают

— Не надо входить в конфликт, товарищи. — Грачев не терял самообладания, хотя и предугадывал в вопросе чабана какой-то злой подвох.

Еще вчера Степан Романович совершенно правильно полагал, что встречаться с избирателями ему лучше всего в Забродном. Там зимовка проходила довольно сносно, да и другие дела шли значительно лучше, чем в остальных хозяйствах управления. Поэтому, считал он, встреча с забродинцами должна была пройти благополучно, как говорится, на уровне. А вот теперь он чувствовал, что атмосфера в зале насыщается предгрозьем. Понял также, что уходить сейчас от прямых вопросов, вилять — значит все испортить.

— Я скажу вам совершенно точно. Пало двадцать семь тысяч овец и шесть тысяч голов крупного рогатого скота.

По клубу волной прошел шумок удивления и негодования.

В притихшем зале — снова звонкий, ясный голос Андрея:

— Второй вопрос. Что вы, как начальник управления, предприняли, чтобы прошлая зимовка не повторилась?

«Негодяй! Мальчишка! Сопляк!» — Взмокревший Грачев искал помощи в Савичеве, сидевшем в третьем ряду, — тот невозмутимо отвел глаза; искал в Иване Маркелыче — Ветланов-старший глядел отчужденно, словно и не знал прежнего, хорошо знакомого Грачева; искал в подобострастном, услужливом ветфельдшере Пустобаеве — он спрятался за чужими спинами. И только Заколов преданно и неистово звонил в колокольчик.

Заминка позволила, как представлялось Грачеву, найти нужный ответ — уклончивый и мягкий.

— Извините меня, товарищ Ветланов. По-моему, мы отходим от принятых форм и порядков...

— Мы не отходим! — Марат вцепился в спинку переднего стула, весь подался к сцене. Рядом с широкоплечим Андреем он казался тонким задиристым мальчишкой. — Вы приехали на встречу с избирателями, которые выбирали вас в областной Совет и в прошлые выборы. Они хотят знать, что вы сделали, будучи их депутатом.

— У вас, агроном, довольно странные рассуждения. Ветланов молод, а вы подбиваете его на недостойные поступки.

— У Ветланова своя голова не хуже моей. Не нужно в мой адрес сочинений на вольные темы, Степан Романович!

— Разрешите третий вопрос?

— Вали, Андрюха! — разрешил чей-то развеселый тенор.

— Сколько потеряно скота за эту зимовку?

— Пятнадцать тысяч! — вместо Грачева ответил все тот же бедовый тенорок. — Своими глазами сводку в управлении видел!

— Больше вопросов нет. — Андрей сел.

Все время, пока он стоял, Ирина, забывшись, держала его запястье в своей руке и чувствовала, как напрягались в нем и ослабевали тугие жилы, как билась в них накаленная кровь. А сейчас могучее запястье вяло лежало на колене, и пульс в нем почти не прощупывался: Андрей пережил самое трудное — стычку лицом к лицу — и теперь заметно успокаивался. Ирина взяла его полусжатые в кулак пальцы, легонько пожала их. Он благодарно погладил ее маленькую руку.

Мало-помалу шум утих. Издерганный, потерявший всю свою молодцеватость Заколов виновато косился на багрового Грачева и спрашивал:

— Кто желает выступить? — И чтобы кто-то и правда не изъявил желания помимо его списка, поторопился выкрикнуть: — Слово имеет самый молодой избиратель, передовая доярка нашего колхоза Анна Буянкина.

Нюра вынырнула из-за кулис. Над трибуной виднелись только ее косички с бантиками да круглые глаза, полные страха и волнения. Глотая концы фраз, выпалила текст бумажки: