Невеста

Валя вздрогнула, почувствовав, что кто-то прикоснулся к ее плечу. Она обернулась, не замедляя шага, и увидела невысокого лысого старика в очках. Он тяжело дышал, видимо, от быстрой ходьбы. Валя где-то видела его. Но где? Ах, это же один из народных заседателей, тот, что сидел справа от судьи.

— Да остановитесь же наконец! — с трудом сказал старик. Его все еще мучила одышка. — Я хочу кое-что у вас спросить.

— Поздно! — с горечью ответила Валя, не останавливаясь. — Вы уже свое дело сделали.

— А я вам говорю, подождите! — настойчиво раздалось за ее спиной. — И не бегите так. Мне уже не двадцать лет.

Невольно подчиняясь этой настойчивой интонации, Валя замедлила шаг.

Она негодовала на себя. Какой у нее может быть разговор с одним из тех, кто осудил Володю?

— Что вам от меня нужно? — неприязненно спросила Валя.

— Прежде всего мне нужно, чтобы вы остановились. Может быть, присядем? Вон там хотя бы.

Старик показал рукой в сторону небольшого сквера и добавил:

— Моя фамилия Митрохин. Я был народным заседателем по делу… Ну, да вы сами знаете. Пойдемте.

Он мягко подтолкнул Валю в сторону сквера.

Хорошо. Она пойдет с ним. Сядет на скамейку и выскажет все, что думает об этом жестоком, несправедливом приговоре…

Они молча шли по узкой аллейке сквера. Песок, смешанный с галькой, поскрипывал под ногами. На одной из скамеек сидел долговязый парень в ковбойке с засученными рукавами и что-то наигрывал на гитаре. Валя не слышала ничего — ни скрипа песка, ни звуков гитары.

«Ну, начинайте же, спрашивайте, задавайте свои вопросы. Я отвечу вам. Я все скажу, все, что думаю, ничего не побоюсь!..»

— Вот здесь и присядем, — сказал Митрохин, кивая в сторону свободной скамейки.

Они сели. Митрохин снял очки, не спеша протер их большим пестрым платком, снова водрузил на место и, чуть сощурившись, с явной иронией спросил:

— Вы знаете разницу между судебным заседанием и… ну, скажем, школьным собранием?

— При чем тут школьное собрание? — Валя сделала движение, чтобы встать.

— Нет-нет, пожалуйста, не уходите! — поспешно воскликнул Митрохин. — Я просто хотел сказать, что суд — учреждение серьезное и кричать там нельзя.

— А осуждать невиновных можно?! — возмущенно сказала Валя.

— Ах, какие страсти-мордасти! — покачал головой Митрохин. — Конечно, под суд только невиновные и попадают. Но, между прочим, я и собирался вас спросить: почему вы считаете, что приговор несправедлив?

— Почему?! — громко переспросила Валя. У нее перехватило дыхание. Ей захотелось высказать все разом. Пусть этот старик поймет, в каком несправедливом деле он только что участвовал, пусть все эти судьи, заседатели, прокуроры узнают, что послали в тюрьму настоящего человека — да-да, настоящего!

Митрохин, сощурившись, выжидающе смотрел на Валю, и она поняла, что не произнесла вслух ни одного слова.

— Как вас зовут? — неожиданно спросил Митрохин.

— Валентина! — автоматически ответила Валя. — Ах, простите, у вас ведь полагается отвечать иначе, — с иронией добавила она. — Хорошо, отвечу по-вашему: Валентина Николаевна! Двадцать лет! Студентка пединститута! Ясно? Может быть, еще и адрес нужен?

— Да нет, адрес пока не нужен, — с легкой усмешкой ответил Митрохин. — И все-таки, Валентина Николаевна, — он произнес ее имя и отчество медленно, с чуть насмешливой, но в то же время ласковой интонацией, — я так и не понял, почему вы считаете приговор несправедливым? Может быть, вы знаете об этом деле что-нибудь такое, чего не знал суд?

— Я знаю Володю, и мне этого достаточно, чтобы… — начала Валя, но Митрохин прервал ее.

— Позвольте! — сказал он строго и на этот раз с укоризной. — На шоссе сбит человек. Шестнадцатилетний юноша, почти мальчик. Он тяжело ранен. Несколько дней был при смерти. Только теперь врачи смогли сказать, что его жизнь вне опасности. По вине Харламова мать едва не лишилась единственного сына. Ведь все это правда! Вы согласны?

Валя молчала. Как и во время суда, она чувствовала, что вокруг нее замыкается кольцо тяжелых и неопровержимых фактов.

— И, несмотря на все это, вы считаете приговор несправедливым?

— Да, — тихо ответила Валя.

Девушка в несвежей белой куртке везла по аллее тележку с мороженым.

— Мороженое, эскимо, шоколадное, сливочное, пломбир… — произнесла она скороговоркой.

— Хотите? — спросил Валю Митрохин, и голос его, только что строгий и резкий, прозвучал по-стариковски добродушно.

Валя отрицательно покачала головой.

— Дайте одно, — попросил Митрохин.

Девушка откинула крышку, из ящика повалил густой белый пар.

— Шоколадное? — Вопрос относился скорее к Вале, чем к Митрохину.

— Эскимо, — ответил Митрохин.

Затем полез в карман, вытащил потертый старомодный кошелек, расплатился и, глядя вслед девушке-мороженщице, сказал с улыбкой:

— В мое время это называлось «Чмок на палочке». Возьмите!

Он протянул Вале мороженое. Она не шелохнулась.

— Ладно, — сказал Митрохин, — пусть полежит.

Он положил завернутое в серебристую бумагу эскимо на край скамьи.

— Итак, по-вашему, приговор несправедлив? — произнес он как бы про себя. — Вы, следовательно, знали обвиняемых?

— Только одного. Володю…

— Володя, если мне память не изменяет, — это Харламов. Он… ваш родственник?

— Нет, — тихо ответила Валя.

— Вы давно его знаете?

— Около года.

— Срок не очень большой, — заметил Митрохин, и в голосе его Вале снова послышалась усмешка.

— Мне кажется, мы знакомы всю жизнь, — поспешно сказала она. — Не могу представить себе, что было время, когда я его не знала.

Она опустила голову, чтобы Митрохин не видел ее слез.

— Не надо плакать, — мягко сказал Митрохин. — В жизни случаются ситуации, которые требуют… мужества. Почему же все-таки вы не согласны с приговором?

— Он… хороший человек.

— Возможно. Но это надо доказать, понимаете? Нужны факты! Я думал, они у вас есть.

Митрохин произнес эти слова с участием, поразившим Валю. Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

«Что делать, что же делать?! — с отчаянием повторяла она про себя. — Видимо, этот человек действительно заинтересовался судьбой Володи. Наверное, он мог бы помочь ему. Мне надо убедить его, найти верные слова… Но ему нужны не слова, а факты… Факты!»

— Послушайте, Валентина Николаевна, — медленно произнес Митрохин, — не может же быть, чтобы вы совсем ничего не знали. Не верится, чтоб вы крикнули в суде просто так, ни на что не опираясь. Постарайтесь вспомнить. Скажите, вы видели Харламова в день… когда было совершено… Ну, в тот день?

«В тот день!..» Нет, Валя не видела Володю в тот день. Это была среда, ровно две недели назад. Он не пришел, как было условлено, к кинотеатру. Днем раньше они договорились, что Валя заранее возьмет билеты на девятичасовой сеанс. Шел «Развод по-итальянски», и билеты было трудно достать. Валя знала, что Володя попадет в город только вечером, после работы, купила билеты днем, а вечером, без двадцати девять уже стояла у входа в кинотеатр «Прогресс».

Накрапывал дождь.

У Вали то и дело спрашивали «лишний билетик», а Володя все не приходил.

Дождь усилился. Милиционер на перекрестке поднял воротник длинного, сразу ставшего блестящим плаща. Далекий, освещенный изнутри циферблат электрических часов, прикрытый пеленой дождя, теперь напоминал лунный диск. Было уже без пяти девять, но Валя все еще надеялась, что Володя придет. Очередной сеанс окончился. Выходившие из кино люди поднимали воротники пиджаков, плащей, прикрывали головы сумками, портфелями, газетами, шумно обсуждали картину. «Вот и верь бабам, — донесся до Вали мужской голос. — Он за нее на преступление, а она того матроса ногой щекотит, а? Ты видел, как она его ногой?..»

Валя продала билеты, когда сеанс уже начался, и потом еще некоторое время стояла у кинотеатра в надежде, что Володя все-таки придет.