Айсолтан из страны белого золота

тебе домой, что ли?

— Это еще зачем? Что ты выдумываешь!

— Так куда же мне его везти?

— Как куда везти? Отвези его к нему домой.

— К нему домой?

— Да что ты все повторяешь, как сорока?

— Да ведь он уже и так сидит у себя дома.

— А, так он дома!.. Ну ладно, поезжай куда хо"

ЧчЛИЬ.

— А может быть, передать что-нибудь Бегенчу?

Айсолтан смотрит на Потды, сдвинув брови.

— Эй, Потды, придержи язык, — смотри,

прогоню!

Но Потды не унимается. Прищурив свои и без

того крохотные глазки и скривив рот, что, по его

мнению, должно выглядеть весьма многозначительно, он

говорит притворно-жалобным голосом:

— Айсолтан, да чем я виноват! Сказала бы мне:

«Ты сегодня, Потды, приезжай пораньше», — я бы

пораньше и приехал. А теперь вот Бегенч ушел домой

один, а ты словно хочешь выместить на мне все свои

мучения.

Айсолтан смотрит на него с гневом, но губы ее

нсеольно складываются в улыбку — уж очень он за-

бавен, этот Потды, особенно когда начинает строить

такие дурацкие рожи. Кроме того, Айсолтан

немножко мучит любопытство: что он хочет сказать своими

глупыми намеками?

— Какие это еще мучения? — спрашивает она

улыбаясь.

Потды замечает, что Айсолтан уже готова сменить

гнев на милость. Он видит ее улыбку, яркий блеск ее

глаз, чувствует, что творится с девушкой, и, поняв

это все на свой лад, отвечает:

— Так ведь недаром же ты одна-одинешенька

ходишь-бродишь сегодня по полям пешком!.. Кто-то

в этом виноват, верно...

— Эй, Потды, как видно, с тобой нельзя

добром— сейчас же язык распустишь. Убирайся вон!

Чтоб мои глаза тебя не видели!

Как ни умел отшучиваться Потды, но под

взглядом Айсолтан он все-таки оробел и вся его

развязность сразу пропала. Он вспомнил, как однажды

уехал куда-то без спросу, и Айсолтан пришлось его

долго ждать. Вот и тогда у нее был такой же взгляд.

Потды знает, что взгляд этот не предвещает добра.

Прогнала тогда Айсолтан Потды. Еле-еле упросил

взять обратно. И Потды спрашивает — теперь уже

непритворно-жалобным голосом :

— Так что ты велишь делать с машиной?

— А что ты с ней вообще делаешь?

— Да ведь ты гонишь меня с работы, — угрюмо

бормочет Потды, но Айсолтан слышит, что голос его

дрогнул.

И снова ее губы улыбаются против воли. Она

отворачивается от Потды и продолжает свой путь.

Но, сделав несколько шагов, останавливается и,

полуобернувшись, говорит Потды:

— Поезжай, займись делом. Но если ты еще раз

позволишь себе свои глупые шутки, придется нам

с тобой расстаться.

Потды видит, что Айсолтан не сердится больше,

и, высунувшись из машины, кричит ей вдогонку:

— Айсолтан!

Айсолтан снова оборачивается и, хмуря брови,

смотрит на Потды, а он:

— Может, все-таки поехать за Бегенчем?

Айсолтан бросает через плечо:

— Эх ты, пустомеля!

Потды не назовешь красавцем. Лицо его,

пожалуй, больше всего походит на арбузную кор:;у, всласть

исклеванную курами. Нос у Потды сплюснут так, что

сливается со щеками, а глаза запали глубоко-глубоко,

и их почти не видно — так, одни только щелки. Но

Потды не дурак и слывет острым на язык парнем.

Однако он хоть и любит пошутить и никак не может

удержаться, чтобы не подразнить Айсолтан, даже

рискуя навлечь на себя ее немилость, но там, где

нужно, он умеет держать язык за зубами, и честь

этой девушки дорога ему, как честь родной сестры.

Это хорошо знает и Айсолтан. Быть может, поэтому

грубоватые шутки Потды так часто сходят ему с рук.

А Потды чувствует доброе отношение Айсолтан и,

по правде говоря, уже привык считать себя не

шофером, а хозяином машины.

Айсолтан свернула на другую улицу. Из тамды-

ров1 стоящих позади домов, вылетает бледножелтсе

пламя, дым густыми клубами поднимается к небу.

_______________________________________________

1 Т а м д ы р — печь для выпечки чуреков.

Пожилые колхозницы пекут чуреки, тут же на очагах

варят обед, кипятят чай.

Солнце уже закатилось, и по зеленовато-голубому

небу протянулись легкие, прозрачные облачка —

розовые, лиловые, пурпурно-малиновые; ближе к

горизонту края их горят и плавятся, как золото.

Спускаются сумерки, и воробьи, обеспокоенные наступлением

ночи, суетливо прыгают и чирикают. Где-то в стороне

начинает работать мотор. Он испускает глубокий

вздох, потом словно откашливается и переходит на

равный, дробный стук: «патыр-патыр». И утопающий

в садах поселок вспыхивает огнями; кажется, что

большие серебряные звезды упали с неба и повисли

на ветвях.

Предавшись своим думам, Айсолтан не заметила,

как поднялась на веранду; распахнув дверь в

комнату, она звонко закричала:

— Мама! Ты где?

Женщина с ведром в руках выходит из-за

угла веранды и, остановившись позади Айсолтан,

говорит:

— Твоей матери нет у нас, милая. Она сегодня и

из заглядывала.

Айсолтан вздрагивает и оборачивается. С

изумлением смотрит на женщину и, поняв, наконец, что,

замечтавшись, зашла не в свой дом, восклицает:

— Ой, Нязикджемал-эдже, прости меня! Мне

показалось, что это наш дом. А я еще шла и думала:

ну зачем настроили такие дома,— все, как один, не

отличишь друг от друга!

Нязикджемал ставит на землю ведро с водой,

приглаживает седые волосы, с неодобрением смотрит

на Айсолтан.

— Ай, моя милая, что это ты вздумала, чтобы

в колхозе да дома были не одинако-вые! Может, ты

еще захочешь, чтобы курица несла разные яйца?

— Нязикджемал-эдже, если у курицы яйца и

одинаковые, то ведь цыплята-то разные. Если у нас

колхоз, это еще не значит, что все должно быть на один

лад, по одной мерке. У одних много трудодней, у

других меньше. Один ловкий, спорый на работу, а

другой с ленцой. И жизнь у них разная, и мысли

разные. Почему же дома должны быть у всех

одинаковые? Почему каждому не иметь дом по своему вкусу?

— Ах, голубушка моя, знаешь, как в старину

говорили: «Не будь верблюд красив, а будь на ноги

крепок».

— Неправильно это. Наше время другое, мы

теперь хотим, чтобы все было и крепко и красиво.

— Ну уж не знаю, ты ученая. Может, это и

верно. Тебе виднее, что белое, что черное.

— Нязикджемал-эдже, я хоть и могу отличить

белое от черного, а вот видишь, свой дом не отличила

от чужого.

Нязикджемал щурит красноватые веки, окидывает

Айсолтан проницательным взглядом из-под седых

насупленных бровей.

— Эх, голубушка, когда в сердце большая радость

или печаль и все мысли летят в одну сторону, тут и

самой недолго залететь в чужое гнездо. Ты не думай,

что все это потому, что у нас дома построены как-то

не так.

Айсолтан невольно отступает в глубь веранды.

«Что же это такое? — проносится у нее в

голове. — Мы с Бегенчем еще не сказали друг другу ни

слова, а можно подумать, что о нашей любви знают

уже все! То Потды со своими глупыми шутками, то

теперь вот Нязикджемал. Не успели наши глаза обме-

няться взглядом, как весть об этом облетела,

кажется, уже весь колхоз. Должно быть, не зря говорится,

что и стены имеют уши. Ну что ж, мы ведь ничего

не крадем и краденого не прячем, нам нечего

стыдиться людей...»

— А то ведь знаешь, голубушками корова не

ошибается хлевом, — назидательно говорит Нязикджемал.

Айсолтан звонко смеется этому неожиданному

сравнению.

Искренно удивившись ее смеху, Нязикджемал

спрашивает:

— А что, голубушка, разве не так?