Особо опасны при задержании

— Чьи солдаты? Красные али белые?

— А кто их разберет? С винтовками да при конях. Сейчас вот вечеряют. Наказали куру прирезать и сварить им. Сами злющие. Думала, напьются своего самогону и подобреют, ан нет — еще пуще озверели. Кошка им под ноги попалась, так чуть шашкой ее не саданули и на тот свет, бедную, не спровадили.

«Беляки. А точнее, мамонтовцы. Их это замашки», — понял Калинкин и попросил:

— Поесть бы мне чего, хозяюшка. С утра во рту маковой росинки не было. Один бы стерпел и пояс потуже затянул. Да на беду со мной две дамочки городские. Поимей сострадание, не дай помереть им голодной смертью. Век благодарить будем!

Старушка вновь зашамкала:

— Изголодались? Оно по тебе сразу видно. Сейчас хлеба вынесу — погодь малость. И картошки — утром цельный чугунок сварила.

— Вот спасибо! Ты, хозяюшка… — Калинкин не договорил и поспешно юркнул за поленницу дров.

На крыльце дома вырос рябой казак в исподней рубахе и суконных шароварах. Нетвердо держась на ногах, чтобы не упасть, он придерживался за перила.

— Долго, старая, ходить будешь? — зычно крикнул он. — Тебя только за смертью посылать! С кем тут гутаришь?

— Сама с собой, милок, — несмело ответила старушка. — Ить наказали за капусткой сходить…

Казак спустился с крыльца и, по-бычьи наклонив голову, двинулся на старушку.

— Сама с собой гутарила? Думаешь, раз я за воротник залил, так ничего не вижу? Кто здесь шастает? Только не крути и не ври у меня!

«Не хотел шума поднимать, да, видно, придется», — подумал Калинкин и, когда казак поравнялся с поленницей, приготовился спустить курок маузера. Но казак не стал заходить за дрова. Остановившись в двух шагах от притаившегося Калинкина, он вдруг бросился к плетню и ударом ноги свалил его.

— Стой! Живо к праотцам отправлю!

Калинкин услышал голос Кацмана, его сдавленное дыхание:

— Позвольте! Зачем так грубо!

— Не вырывайся — мигом, как куренка, удавлю! — пригрозил казак. — И не шебуршись у меня! Кто такой, зачем у дома хоронился?

— Прохожий я… — прохрипел фокусник, напрасно стараясь освободиться от казака, который цепко держал его за воротник, чуть приподняв над землей.

— Знаем мы таких прохожих! Уворовать что плохо лежит решил? Иль красными христопродавцами прислан?

А ну, топай до сотника. Он из тебя уж дознание выбьет!

«Погорел фокусник! Наказал ведь сидеть тихо и меня дожидаться! Придется выручать…» — подумал Калинкин и, стараясь ступать неслышно, перешагнул поваленный плетень.

Казак не выпускал Кацмана, тащил за собой и забористо ругался.

— Тю, про обыск-то забыл! А ну, выворачивай карманы, да живо! Оружие есть?

— Что вы! — беспомощно дрыгал ногами Кацман.

— Погодь! Сам обыщу!

Продолжая держать Кацмана за воротник, казак свободной рукой залез к нему в карман и вытащил букет бумажных цветов. Проговорив: «Что за напасть?», он принялся выворачивать другие карманы задержанного. И из каждого, к неописуемому удивлению подвыпившего казака, на свет появлялись то длинная, кажется, бесконечная лента, то колода карт.

Казак отпустил Кацмана.

— А это чего? — спросил он, когда достал из бездонного кармана фокусника расшитый бисером кисет. — Э, погодь! Так это же мой! Жинка собственноручно вышивала! Как у тебя оказался?

— Вы ошиблись. Ваш при вас. Проверьте.

Казак залез в шаровары с лампасами и оторопело заморгал.

— Точно, при мне… Вот напасть! А это чего в пузырьке?

— С вашего позволения — адская жидкость.

— Пахнет странно — на спирт не похоже… — открыв пробку, принюхался казак. — Керосин, что ли?

— Почти. Позвольте спичку?

Казак безропотно и поспешно протянул коробок. А Кацман припал ртом к пузырьку, отпил глоток и чиркнул спичкой. Тотчас из его рта вырвалось пламя.

— Чур меня, чур! — закричал казак и попятился, — Изыди, сатана! Чур! — и, не оглядываясь, продолжая креститься, с выпученными от страха глазами, стал отступать к крыльцу.

В другое время Калинкин тоже оказался бы ошарашенным всем увиденным, но сейчас была дорога каждая секунда. Подскочив к Кацману, интендант схватил его руку и увлек за собой.

— Бери ноги в руки и чеши!

Увязая в грядках огорода, они перемахнули плетень, нырнули в балку, заторопились к лесу и уже были на его опушке, когда позади раздались беспорядочные выстрелы. Это без толку палил в небо насмерть перепуганный казак, сея вокруг панику.

— Ну и здорово вы его ошарашили. Чуть от страха богу душу не отдал или родимчик не приключился! Артист, как есть артист! Я, признаюсь, вначале, как увидел чудеса, тоже оторопел.

— Довольно старые трюки, — не в силах отдышаться, скромно сказал Кацман. — Последний номер носит название «Глотание огня». Правда, впечатляюще?

Калинкин закивал:

— Точно! Что живым из переделки выбрались — это хорошо. Худо другое: без провианта, с пустыми руками возвращаемся. Не попади вы на глаза этому мамонтовцу, бабка от чистого сердца нам картошки б отсыпала и хлебом одарила.

— Держите, — Кацман вытянул из кармана кружок колбасы и связку вяленой рыбы. — Если бы вы не поторопились меня спасать и я подольше задержал этого казака, то имел бы удовольствие достать и хлеб. Он лежал рядом с колбасой. К сожалению, вы поспешили.

— Откуда?

Кацман смущенно потупился:

— Ловкость рук, всего только ловкость рук профессионала. Казак, если изволили обратить внимание, взялся меня обыскивать возле обоза. А там в мешках были продукты. Не пришлось выбирать — брал первое попавшееся. Только, пожалуйста, не думайте про меня бог знает что: провиант не похищен у мирных жителей, а является законным в военное время трофеем. Подкрепимся за счет противника.

Еще не веря, что перед ним вобла да настоящая, домашнего копчения колбаса, Калинкин понюхал добычу фокусника и зажмурился. Колбаса пахла так вкусно, что у интенданта кругом пошла голова.

10

Едва рассвело, шестеро вновь двинулись в путь. Вскоре лес стал редеть. Впереди за опушкой лежали луг и дальше левада. На взгорье теснились дома. Над их крышами виднелась маковка церкви.

— Я решительно и бесповоротно отказываюсь проводить ночь на голой земле! — капризно заявил Петряев. — Я могу простудиться! Хочу выспаться на настоящей постели, хочу наконец-то поесть горячего! Это мое право, и никто не смеет меня лишить его!

Певец был жалок. Поспешное бегство со станции, долгий путь через лес, проведенная под вызвезденным небом ночь у костра — все это так расстроило ему нервы, что с Петряева слетела его недавняя спесь. Не стыдясь женщин, он всхлипывал и размазывал по лицу слезы.

— Можете расстреливать — я никуда дальше не пойду! Не двинусь с места!

— Успокойтесь, Константин Ефремович, — ласково притронулась рукой к мелко вздрагивающему плечу Петряева Добжанская. — Не стоит себя распускать.

Певец обмяк, закрыл лицо руками.

— А женщины-то молодцами держатся, — заметил Калинкин, — и вам надобно нервишки в узде держать и не разнюниваться.

«Сдал товарищ певец, — подумал Магура. — И остальные от голода и усталости тоже упали духом, хотя и держатся. Придется на разведку пойти. Теперь уже мне».

— Остаешься за старшего, — приказал комиссар Калинкину, снял и передал интенданту кобуру, маузер же засунул за широкий пояс. — Сидеть в лесу и носа из него не высовывать.

За опушкой на выкошенном лугу Магура почувствовал себя неуютно и беспомощно: на открытом месте негде было укрыться. За левадой встретилось старое с покосившимися крестами кладбище, дальше — бахча. Магура спустился в лощину, где вился ручей, и чуть не столкнулся с веснушчатым мальчишкой. Тот стоял у воды и, не отрываясь, следил за поплавком.

— Клюет? — присел рядом с рыбаком на корточки комиссар.

Мальчуган косо глянул на незнакомца и буркнул:

— Клюет, но только плохо.

— Чья власть стоит?

Не успел мальчишка ответить, как из хутора донесся гулкий удар колокола.