Отец

… Ранним утром Дмитрий уехал в аэропорт. Он больше ни о чем не говорил с отцом и матерью. Да и какой еще мог быть разговор? Его старики с мудрой гордостью простых людей приняли и это оскорбление от своего старшего сына и столь же просто и гордо ответили на него: они приняли в свои добрые руки родную им по крови внучку.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I

Имя Тихона Отнякина было знакомо Жене по его хорошим очеркам, которые она время от времени читала в областной газете. Но в первые минуты знакомства с новым редактором Женя растерялась, даже немного испугалась. Отнякин был высоченным человеком, ширококостным и худым; костюм светло-табачного цвета обвисал на нем, и от этого во всей фигуре было нечто верблюжье; длинные черные волосы то и дело спадали ему на глаза, и он сердито закидывал их растопыренной пятерней то на темя, то за одно ухо, то за другое, роговицы его глаз были так черны, что с трудом различались зрачки; взгляд Отнякина был пронзительным.

Новый редактор резким тоном спросил Женю об ее образовании, стаже работы в газете и, словно вымеривая, широкими шагами обошел редакционную комнату. Он осмотрел шкафы с подшивками и книгами, заглянул в окно и остановился у двери.

— Ну, это все более или менее понятно. — Отнякин пронзил Женю взглядом. — Скажите, товарищ Балакова, вы производство знаете? Если мы пойдем сейчас по заводу?

— Экскурсию школьников до шестого класса смогла бы провести.

— Я, считайте, пятиклассник… Пока решали, назначать меня сюда или нет, я на всякий случай почитал кое-что. Популярное, конечно. Идемте?

Экскурсия длилась до конца первой смены.

Всюду, где они ни появлялись, чудной великан Тихон Отнякин обращал на себя внимание, но относился к этому совершенно безразлично. Пожалуй, он был человеком, не любившим, даже не умевшим попусту тратить время. Обходя завод, он работал — именно так определила Женя его состояние. Он очень много спрашивал, и чаще не Женю, а рабочих. Выслушав ответ, он на несколько мгновений уходил в себя, наверное, заставлял свою память запечатлеть пути движения разнокалиберных колец, сепараторов, шариков и роликов от станка к станку, из рук в руки; он старался вникнуть в особенности каждой операции. Говоря с рабочим, он узнавал фамилию, степень квалификации, заработок, как точно называется его профессия.

Отнякин, безусловно, любил машины, умел вникать в их устройство и работу. Он долго любовался контрольными автоматами и другими остроумными станками. И в то же время он видел такое, что вызывало у него досаду. Так, он никак не мог примириться с тем, что на ручном контроле заняты сотни девушек.

— Это, по крайней мере, несовременно, — сказал он Жене в одной из выгороженных в цехе клетушек, где в большой тесноте работницы пропускали через мерительные приборы горы блестящих шариков. — И кроме всего прочего, это утомительнейший однообразный труд.

С неменьшим вниманием присматривался новый редактор к заводским порядкам. В каждом цехе он знакомился с начальством, представляясь сам как редактор заводской газеты. Встречали его по-разному. Одни будто угадывали в нем человека серьезного, энергичного, нужного заводу. Другие разговаривали с ним с недоверчивым удивлением, словно не веря, что лохматый верзила поведет этакое тонкое и политичное дело, как газета. Третьим же он казался определенно въедливым и напористым типом, который сумеет насолить и напортить, а кое-кому и напакостить.

К последним относился и начальник шарикового цеха Гудилин, которого они застали в цеховой конторке погруженным в учебник электротехники.

— Эх ты! — воскликнул он, когда Отнякин назвал себя. — Такого у нас еще не бывало. Да ведь все равно из щелкоперов, как сказал один писатель. — Гудилин похихикал своей остроте и вежливо спросил: — Так по какому поводу припожаловали?

— Пока без повода, — будто угадав нрав Гудилина, и потому подчеркнуто спокойно ответил Отнякин. — Просто я считал себя обязанным познакомиться с вами лично.

— Ну что ж, будем знакомы. Я даже успехов могу вам пожелать. — Гудилин так и не подал новому редактору руки, но свои нагловатые глаза он отвел от глаз Отнякина, будто почувствовал в новом редакторе опасную для себя силу.

Жене показалось, что Тихон Отнякин сразу и верно понял, каков начальник Гудилин. «Этот будет бойцом», — убежденно подумала она об Отнякине и вспомнила давнюю сцену в редакции. Тогда в заводской газете впервые резковато критикнули Гудилина. Разъяренный, он пришел в редакцию и при Жене густо отругал старого редактора. Тот сказал, что нынче нельзя иначе, что нужно привыкать к критике, что Двадцатый съезд близок, а на заводе не ахти как дела идут. «Нос по ветру поворачиваешь, старый борзописец, — оборвал редактора Гудилин. — Думаешь за счет других капиталец нажить? А вот тебя-то прежде всего и съедят». Потом Гудилин не обращал внимания на критику газеты, то есть, говоря попросту, наплевал на нее.

После знакомства с Гудилиным новый редактор помрачнел. И уже совсем гневным стал его взгляд, когда он подошел к полировочным барабанам, у которых на утонувших в грязной воде деревянных решетках топталась пожилая работница. Голые грязные ноги работницы были всунуты в растоптанные коты, из которых торчали размокшие газеты. Отнякин даже что-то прокричал Жене, но слов его Женя не разобрала. Он стал еще пристальней оглядывать цеха, смотрел на закопченные окна и световые люки в крыше и неодобрительно качал головой, раздувая ноздри, принюхивался и морщился. В одном из коридоров, где катались электрокары, он вдруг подхватил валявшийся пруток стали и принялся ковырять пропитанную маслом землю, покрывавшую толстым слоем пол коридора. Выковыряв с десяток шариков, он зло посмотрел на них и положил к себе в карман.

Вернувшись в редакцию, Отнякин сел за редакторский стол. Запустив пальцы в волосы и обняв длинными ладонями голову, он молча смотрел перед собой.

— Так вы фармацевт, товарищ Балакова. А я полиграфист, наборщик. В армию уходил из типографии. Служил в типографии газеты авиационного соединения. Из армии тоже вернулся в типографию. После службы закончил заочно филологический факультет. И вот, как и вы, теперь профессиональный газетчик. — Это было сказано бесцветным тоном, будто лишь потому, что редактор посчитал необходимым сообщить и о себе кое-что своей помощнице. — А завод огромный. И чертовски, видно, сложный завод? — Отнякин вытянул ноги, и его великанские полуботинки выставились из-под стола. — Безалаберщина есть, конечно. Много добра летит в трубу. И грязь.

— Завод — не санаторий, — заметила Женя.

— Метко сказано, — язвительно похвалил ее редактор, — Главное, свежо. Но вот в сепараторном цехе пол-то золотой от бронзовой стружки. И ее не сметешь: она в землю, в грязь втоптана. В некоторых цехах плиточные полы, а под грязью лишь кое-где увидишь эти плиты. И еще многое в этой грязи схоронено… А эта работница в мокрых газетах. Это же позор для завода!

— Возмущаетесь? А я вам расскажу еще больше. Ах, женщина, обутая в газеты! Кстати, запомните: это Мотя Корчагина, активный рабкор. Идеально было бы, чтобы после работы наш рабочий сразу помылся, переоделся и шел домой чистый. А вы знаете, что у нас на заводе всего в десять сосков душевая? Городскому водопроводу семьдесят лет, и завод и наши поселки летом сидят на голодном водном пайке. А почему? Надо строить новый водопровод, а это сразу не сделаешь.

— А вы патриотка завода! — остановил Женю Отнякин. — Но не сердитесь, дело в том, что я тоже пришел на завод не временно. Работать пришел… Бутурлин мне сказал, что сегодняшний номер вышел, а значительная часть следующего в наборе?

— Да, это так.

— Мне говорили, вы учитесь?

— За последнее время запустила, — Женя вспыхнула. — Поотстала.

— Совет вам: с сегодняшнего же вечера начинайте догонять. Вообще с моей стороны посягательства на ваше свободное время не будет. А теперь дайте мне, пожалуйста, подшивку за этот год, ну, и там, что у нас есть в портфеле, и бумаги еще чистой, — несмотря на «пожалуйста», Отнякин отдал приказание.