Прииск в тайге

С рассветом лагерь пришел в движение. С пилами и топорами люди двинулись на тайгу. Валили деревья, корчевали пни, расчищая большой участок под будущий поселок. Работали все, в палатках и балаганах остались только женщины с малыми ребятами да глубокие старики, неведомо зачем притащившиеся на стройку. Но и они не сидели без дела. Женщины готовили старателям еду, старики поправляли инструмент, чинили сбрую.

Когда с севера потянуло холодом, а из низко стелющихся белесых туч, кружась, упали первые крупные, блестящие, как чеканное серебро, снежинки, на берегу таежной речки уже стояло пять длинных бараков и несколько домиков, и место вокруг них больше не казалось диким. Эти бараки положили начало новому приисковому поселку, который два мечтателя — Мельникова и Майский — хотели превратить в город: большой, красивый, всем на радость и удивление. А пока это были бараки нового поселка, еще не обозначенного ни на одной карте, и которому пока не было названия.

Молодой директор прииска не знал ни минуты покоя. За день он успевал побывать всюду. И не просто побывать, посмотреть, как работают люди и дать распоряжения. Приехав на участок, где работали плотники, он слезал с лошади, привязывал ее к дереву, и, поздоровавшись, подзывал десятника. Заглядывая в записную книжку, с которой никогда не расставался, строго допрашивал, почему не сделано то-то или то-то. Десятник оправдывался, божился, что положенную работу артель закончит в срок и, наклонившись к уху директора, шептал, воровато оглядываясь на рабочих:

— Пьют они, подлецы. И где самогон берут — не пойму.

Майский смотрел на красный, похожий на сливу нос десятника, усмехался, зло сузив серые глаза:

— А сам-то ты где его достаешь?

— Я, окромя воды, ничего не пью, Александр Васильич, — десятник прикрывал рот широкой ладонью, деликатно покашливал. — Истинный Христос, не пью. Уж это вы зря.

От плотников директор ехал на участки, спускался в шахты, проверял пробы, заглядывал в лаборатории, на лесопилку. Ел чаще всего там, где заставал его полдень. И горе кашевару, если похлебка отдавала рыбой, а каша пригорела. Вторая половина дня тоже проходила в разъездах. В конторе Александр Васильевич появлялся редко и ненадолго. В свою палатку он приходил поздно, наскоро съедал остывший ужин, заботливо принесенный из общей столовой Алексеем Каргаполовым, и, если на вечер не намечалось никаких дел, валился на матрац, набитый упругим душистым сеном, прикрывался стареньким шерстяным одеялом и моментально засыпал. Иногда вечерами подолгу сидел с Алексеем, обсуждая текущие дела или весь день ездил вместе с ним по прииску. Часто его будили среди ночи. Иногда, что случалось реже, ему удавалось спокойно проспать до утра. В пять часов утра чисто побритый, бодрый начинал обычный трудовой день. Александр Васильевич по-настоящему был счастлив, ощущал в себе столько силы, что ему казалось, он может работать и работать, без сна и отдыха. Его энергия заражала окружающих.

— Наш-то директор двужильный, — уважительно говорили старатели. — Молодой, а и старому не грех у него поучиться.

К зиме в глухом таежном краю появился новый прииск. Его так и называли: Новый.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Зима пришла сразу. Накануне выдался на редкость теплый и тихий день. Скупо, но ласково светило солнце. Уходя, оно долго стояло над зубчатой кромкой дальнего леса, веером рассыпая бронзовые негреющие лучи, а потом сразу померкло, будто провалилось в темно-лиловую, незаметно наплывшую косматую тучу. Ночью с севера подул ветер — сначала легонько, потом сильнее, заметался по сторонам, налетел на деревья, раскачивая и пригибая их. Перед утром повалил снег и быстро засыпал тайгу, дома и бараки старательского поселка. Снег не переставая падал весь день и всю следующую ночь. Ветер свирепел, разбрасывая снежные навалы и снова наметая большие сугробы.

Внезапная перемена погоды застала людей врасплох. В первые же сутки остановились всякие работы. Защищая лицо от жгучего ветра, увязая в сугробах, Майский с трудом добрался до конторы. Здесь уже собралось человек десять. Они сидели вокруг раскаленной докрасна печки, сделанной из железной бочки, грели озябшие руки, дымили самосадом. Александр Васильевич отыскал взглядом заведующего складом.

— Сколько у нас лопат на складе?

— Сотню наберем.

— Давай живее. Все пойдут на расчистку снега. Остальные работы на сегодня отменяются. Ясно, товарищи?

Люди с сожалением оставляли пышущую жаром печь, потуже затягивали опояски на ветхой одежонке и расходились. На расчистку снежных завалов вышли почти все жители Нового. Агитировать и убеждать не пришлось. Каждый понимал, что от этого зависит жизнь прииска. Среди старателей был и директор. Сжимая костенеющими пальцами черенок лопаты, он остервенело раскидывал сугробы. Его высокая фигура в старенькой серой шинели была все время на виду у людей. Но едва удавалось прокопать в сугробах узкий проход, как через час-другой его опять забивало сухим снегом. Плохо одетые старатели жестоко страдали от стужи. Несколько человек сильно поморозились. Они стали первыми пациентами Ольги Дымовой.

На третьи сутки ветер утих, снег перестал падать, но мороз покрепчал. В том году всю зиму лютовали морозы, бесновались вьюги, будто хотели выжить людей из тайги. Но люди упорствовали. Работы велись в три смены. Из Зареченска прибывали паровые двигатели, насосы, разные грузы. Взамен требовали золото. Письма с такими требованиями Майский получал все чаще и чаще, в некоторых проскальзывала плохо скрытая угроза.

И когда в тайге зазвенела мартовская капель, а глухари зачертили крыльями по мокрому снегу на местах будущих игрищ, на Новом прииске отпраздновали первую победу: шахта «Пролетарская» дала золото.

Ночью у приисковой конторы собрался большой отряд вооруженных всадников. Подъехали две пароконные повозки, запряженные малорослыми, но сильными башкирскими лошадями. В повозки уложили двойные холщовые мешочки, сверху прикрыли сеном и затянули брезентом. Всадники под командой Ивана Тимофеевича Буйного окружили повозки, и «золотой поезд» отправился в путь. Драгоценный груз был доставлен благополучно. Охранники вернулись на прииск.

Заведующий продовольственным магазином Семен Булгаков вошел сумрачный. Сел на лавку, полез в карман за кисетом. Рыжие волосы его были всклокочены, старенький картуз сполз на левое ухо. Майский, разговаривая с десятником, искоса посмотрел на завмага. Булгаков дымил крепким самосадом, бросая нетерпеливые взгляды на директора. Когда десятник ушел, завмаг сказал озабоченно:

— Не пришел обоз-то, Александр Васильич.

— Какой обоз?

— С хлебом. Вчера должен быть и все нет.

Майский, занятый своими мыслями, спокойно ответил:

— Придет. Плутают где-нибудь по тайге.

— Кабы так. А ежели рассудить — где им плутать-то? Дорога у нас одна.

— Верно! — инженер откинулся на спинку стула, встревоженно посмотрел на Булгакова. — Что же в таком случае? Может, Зареченск задержал? — и снова взглянул на завмага, словно спрашивая: может такое быть? и добавил: — Хорошо бы послать кого-нибудь навстречу обозу, да людей у меня свободных нет. Подождем, Семен Федорович.

Завмаг послюнявил палец, притушил цигарку и спрятал окурок в карман — с табаком на прииске было туго.

— Подождем, — согласился он и, поправив картуз, пошел, тяжело топая бурыми от пыли сапогами. У двери остановился.

— А что я бабам отвечать стану?

— Так и отвечай: не подошел обоз. Они же поймут.

Прошел еще день, за ним второй, а хлебного обоза все не было. Булгаков поймал директора рано утром возле конторы, когда тот садился на коня. Увидев завмага, Александр придержал Буланого.

— Все нет?

— Нет, Александр Васильич. Как в воду канул обоз.

Майский отчетливо увидел: прииск поставлен под серьезный удар. И как он раньше не обратил должного внимания на слова завмага! Булгаков такой человек — зря беспокоиться не станет. В магазине нет ни фунта муки, крупы, нет масла, соли, чаю. Людям нечего есть. Инженер вновь почувствовал противный холодок, пробежавший по спине, как тогда, ночью, когда по нему стрелял Зотов. Александр слез с Буланого, привязал его к коновязи и хрипло сказал завмагу: