Андрей Снежков учится жить

— А ты серьезно все продумал? Может, лучше десятилетку окончить или пойти в техникум? — спросила Маша.

— Пока война, пойду работать. Мы так в школе вчетвером решили. — Егор сцепил на затылке руки и мечтательно сощурился. — Побьют наши фашистов, явится отец, а я уж, наверно, даже бурильщиком буду. Может, даже таким, как дядя Паша или Трошин... А учиться не поздно и после войны. Нефтяной техникум никуда от меня не денется. Я своего добьюсь!

Дмитрий Потапыч сидел на крыльце и усиленно дымил трубкой. Он словно не слышал, как звякнула щеколда и в калитку вошла Маша.

Маша несколько дней не видела Дмитрия Потапыча, и когда она посмотрела в старое от долгой жизни лицо свекра, ей почему-то показалось, что он или заболел или чем-то встревожен.

— Папаша, — окликнула она, останавливаясь у крыльца. — Вам нездоровится?

— А-а, Мареюшка, — протянул не спеша Дмитрий Потапыч, поднимая голову. — С промысла? А где же у тебя Коленька?

— Я, папаша, всего на часок. Покормлю вас с ребятами обедом — и опять в Яблоновый. А Колю позднее возьму из яслей, — сказала Маша. И снова поглядела старику в лицо: — Что с вами?

— Из Совета пришел. Вызывали... На пустыре-то, где у Константина сруб, хотят буровую ставить.

Маша уже давно слышала о намерениях геологов пробурить разведочную скважину на окраинах деревни, но никак не предполагала, что буровую будут ставить на месте, выбранном Константином под свой дом.

— Что же теперь будет? — спросила Маша.

— Сказали: промысел на другое место переставит дом. Все честь по чести... Только я так рассуждаю: надо ли?

Дмитрий Потапыч вздохнул, отвернулся.

— Может, его, Константина-то, и в живых уж нет? — немного погодя промолвил он.

— Что вы, папаша, говорите! Разве так можно?

— Война, Мареюшка...

Вскоре Маша на попутном грузовике отправилась в Яблоновый овраг.

«Неужели, — спрашивала она себя, взяв в рот горький стебелек молодого полынка, — неужели Константин Дмитриевич и в самом деле погиб?»

XIV

Теперь у Маши было по горло разных забот. Особенно много времени отнимала буровая № 27, которую в последние дни передали ей. По просьбе геолога Маша два раза в день делала на этой скважине анализ глинистого раствора.

Она любила бывать в бригаде Хохлова. Здесь работа у людей всегда спорилась, они все делали живо, с огоньком, с полуслова понимая друг друга. Каждый раз Маша уходила с буровой № 27 в приподнятом настроении.

Второй анализ глинистого раствора Маша обычно производила вечером, часов в семь, закончив все свои дела в лаборатории. Но сегодня она отправилась на буровую около восьми.

Неожиданно начавшийся в середине дня дождь застал ее на самой дальней скважине, и в лабораторию она пришла поздно, совсем промокшая.

Дождь лил как из ведра, холодный, осенний, и по оврагу, перегоняя друг друга, с шумом неслись быстрые, грязные потоки. За какие-то полтора часа земля вся размокла и превратилась в жидкую липкую кашицу, в которой по колено вязли ноги. На промысле сразу встали все грузовики.

А дождь все хлестал и хлестал не переставая, и в двух шагах ничего не было видно.

В лаборатории стал протекать потолок. Сначала закапало в углу, у двери, потом вода полилась и над столом, и у шкафа с приборами.

— Караул, утонем скоро! — смеялась никогда не унывающая Валентина Семенова, шлепая босыми ногами по мокрым половицам.

— Ну, чего же тут смешного? — вздыхала заведующая лабораторией, поглядывая на окна с мутными, волнистыми стеклами от сбегавших по ним ручейков. — Теперь сколько буровых, пожалуй, встанут. Все дороги размыло.

Но к вечеру ливень все же стих. Заморосил мелкий, точь-в-точь октябрьский дождичек, и по всему выходило, что нынче не прояснится и ненастной погоде неизвестно когда наступит конец.

Семенова, собиравшаяся было переждать дождь, решила все-таки идти домой.

— Валюша, будь добра, забеги в ясли и скажи, что я не скоро приду за Коленькой, — говорила Маша подруге, тоже выходя из лаборатории, чтобы отправиться на буровую № 27.

Перед крыльцом лаборатории простиралась огромная, словно озеро, лужа.

— Какой ужас!.. Ну что делать? — дурачась, вскричала Семенова, увидев серое, тусклое озеро, беспрерывно прокалываемое тонкими иголками дождя. Она посмотрела на свои еще не просохшие чувяки с красными ободками и схватилась за голову. — Здесь в болотных сапожищах и то утонешь. Прямо хоть по воздуху лети!

— Разувайся, нечего фантазировать. Смотри, как Машенька шагает, — посоветовала, выйдя на крылечко, заведующая.

А в это время Маша, держа под мышкой узелок с обувью, смело шла по луже, высоко подобрав подол платья. Выбравшись на бугорок, она оглянулась и, смеясь, помахала рукой:

— Не бойся. Тут не глубоко. Только вода холодная.

Когда Маша пришла на буровую Хохлова, вахта заканчивала спуск труб.

Как и всегда, спуск проходил в быстром темпе, хотя чувствовалось, что все страшно утомились, работая под проливным дождем. Больше других устал, конечно, Трошин, не покидавший буровую подряд целые сутки. Даже в самый ливень он ни на секунду не отходил от рычагов тормоза.

Лицо Федора, обычно загорелое и румяное, заострилось и побледнело, и бледность эту особенно подчеркивала брезентовая спецовка, вся насквозь промокшая и потемневшая, словно ее облили дегтем. Но, увидев Машу, поднимавшуюся по мосткам, Трошин вдруг весь просиял. В это время Хохлов громко прокричал:

— Майна!

Трошин приподнял рычаг.

Висевшая на талях «свеча» стала плавно опускаться в скважину. Вот над ротором осталась лишь замковая муфта, и Федор остановил инструмент.

В одну-две секунды трубы были свинчены и опять раздалось: «Майна!» И вот уже новая «свеча» опущена в скважину.

Рабочие легко и красиво выполняли одну из тяжелых и трудоемких операций. Особенно же Машу поражал Трошин. Он не делал ни одного лишнего движения. В то же время бурильщик все видел: и то, что происходило перед ним, и то, что делалось на «полатях», с поразительной точностью управляя лебедкой.

«И как это он может так... У него все удивительно естественно и просто получается, — с какой-то даже завистью подумала Маша. — А если бы я встала к тормозу? Разве я смогла бы работать, как он?»

— Марья Григорьевна, зачем вы себя беспокоили? В такую-то погодку! — окликнул ее Хохлов. — Мы и сами сделали бы второй анализ... Идите-ка себе домой.

— Нет, что вы, — сказала Маша. — Сейчас дождь потише стал... Вот каково вам тут в ливень было?

Покачивая головой, Хохлов проговорил:

— Истинный потоп! Чуть с ног не валило. Досталось же нынче моим ребятам. На соседней буровой даже авария приключилась... А грязь какую развезло! Весь транспорт встал. Мне глину должны были подвезти к началу второй смены. Звоню на бурсклад, а там: «Будет завтра!» Как, говорю, завтра? Мне что же, ночью буровую останавливать? Звоню в транспортный, а начальник свое: «По такой грязище лишь гусеничные могут кое-как пройти. А у меня один трактор». Давай, говорю, на чем хочешь, а глину вези! Обещал в скором времени прислать.

В восемь часов Авдей Никанорыч сменил Трошина, хотя тот совсем не собирался покидать буровую.

— Иди в культбудку и отдыхай! — строго проговорил мастер, вставая на место бурильщика. — И выдумал тоже: «На третью смену останусь». Ишь мне, Илья Муромец!

Спустившись с мостков, Федор столкнулся с Машей. Она несла из культбудки, прижимая к груди, приборы, необходимые для анализа глинистого раствора.

Маша была в коротком, намокшем пиджачке и синем с белыми горошинками легком платье.

— Озябнете! Вы очень легко одеты, Мария Григорьевна! — проговорил бурильщик, помогая Маше взобраться по скользким мосткам.

Маша подняла раскрасневшееся лицо.

— Спасибо. — Больше она ничего не сказала.

...Домой Маша возвращалась в сумерках. С Волги задувал ветерок. Мелкий, частый дождичек все еще не собирался переставать.