Андрей Снежков учится жить

— Надо подумать, куда определить тебя... Не хочешь пойти в лабораторию глинистых растворов? Работа интересная и живая. Или еще оператором можно... Хорошенько прикинь, а потом скажешь.

Они остановились у калитки. По-прежнему было тихо, и по-прежнему медленно падали редкие пушинки. Тополя в палисаднике, неподвижные, осыпанные снежком, высоко поднимались над крышей дома; белые вершины их таяли в густой синеве наступающих сумерек.

— Вот мы и пришли! Быстро, правда? — облегченно засмеялась Маша.

На сердце у нее было и тревожно и радостно.

X

В Яблоновый овраг Маша и Валентина Семенова отправились поздно, часов в одиннадцать.

Светило солнце, и все вокруг искрилось от инея: и деревья, и телеграфные столбы с толстыми белыми шнурами проводов, и розовые каменные глыбы, нависшие над головой.

Валентина всю дорогу много говорила, размахивая колючей сосновой веточкой.

— Вчера в парткоме был разговор о нашей шефской бригаде, — рассказывала Маше подруга. — Нас вовсю расхвалил сам секретарь парткома! Не веришь? Мне бурильщик Кирем Саберкязев передавал.

Семенова заглянула Маше в глаза:

— Довольна?

— Мы еще так мало сделали... И расхваливать нас, Валюша, пока совсем не за что, — сдержанно сказала Маша.

— А ну тебя! — отмахнулась Валентина. — Вечно всем недовольна!.. Ты лучше послушай, что я тебе еще скажу. Про Саберкязева. Он за мной напропалую ухаживает...

Валентина захохотала.

Маша посмотрела на горы, на прямые с красными стволами сосны, с которых изредка срывались пушистые комки снега, дымя белой пылью, и отстранилась от Семеновой. Стараясь не обидеть подругу, она мягко сказала:

— Но ведь у него, говорят, жена и ребенок?.. И вообще, Валюша, никак не могу тебя понять. Перед войной ты дружила с техником Борисом Русиным. Борис тебе и сейчас пишет с фронта.

Семенова резко взмахнула сосновой веткой, и та сломалась. Валентина посмотрела под ноги на рассыпавшиеся по снегу сочные зеленые иголки, потом перевела свой недовольный взгляд на оставшийся в руках обезображенный голый черенок.

— Кто мне скажет, когда вернется Борис? И вернется ли еще... Скоро уже два года, как идет война, — она отбросила в сторону оставшийся от ветки черенок, и все лицо ее сморщилось и сразу как-то поблекло и постарело. — А Кирем очень добрый и внимательный... Мне его даже жалко... Жену с девочкой он вынужден был оставить... Она ему отравляла всю жизнь своей бабьей ревностью.

Валентина замолчала и, прижимая к губам скомканную варежку, отвернулась.

— Перестань серчать, — первой заговорила Маша, нарушая затянувшееся молчание. — Ты говоришь: кто знает, когда вернется Борис? А мне кажется, если любишь по-настоящему, крепко, можно ждать и ждать. Ждать и ждать!

Впереди показалась грузовая машина. Она неслась стремительно, громыхая на ухабах, с каждой минутой вырисовываясь все отчетливее и отчетливее.

Подруги сошли с дороги и сразу чуть ли не до колен увязли в рыхлом, сыпучем сугробе. Машина пролетела мимо, обдавая их холодным ветром и снегом из-под колес. В пустом кузове стоял, вцепившись руками в крышу кабинки, бригадир вышкомонтажников Устиненко.

— О-го-го, трясогузки! — прокричал он, размахивая лад головой рукавичкой.

— Шальной черт! — как-то неестественно громко рассмеялась Валентина. Отряхнув с плеча жесткие белые комочки, она добавила: — А скоро ведь Яблоновый.

Когда подошли к промыслу, Маша сказала:

— Мне надо в лабораторию глинистых растворов зайти.

— Это тебе зачем? — спросила Семенова.

— Поручение одно есть, — Маша замялась. — Видишь ли, одна знакомая девушка — ты ее не знаешь — собирается на промысел поступить. Ну и просила подыскать работу.

Лаборатория помещалась в небольшом деревянном домике, стоявшем в стороне от дороги, почти у склона горы. Маше не хотелось, чтобы подруга сопровождала ее. Не доходя до тропинки, поднимавшейся в гору, она поспешила передать Валентине сверток свежих газет.

— Иди, Валюша, на буровую, а я на минутку забегу.

— И я с тобой. Время у нас есть, все успеем сделать, — ответила Семенова и первой зашагала по тропинке к домику с растворенной сенной дверью.

В лаборатории было жарко как в бане. У высокого стола, обитого железом и заставленного какими-то приборами, суетилась полная низенькая женщина в синем халате.

— Да тут изжариться можно, — сказала шепотом Валентина, толкнув Машу в бок.

Женщина повернулась к вошедшим, и на ее уставшем и совсем еще не старом лице появилась приветливая улыбка.

— Мы к вам, товарищ Обручева, посоветоваться, — проговорила Маша, поздоровавшись. Она немного знала заведующую лабораторией: несколько раз встречалась с ней на буровой Хохлова.

— Рады гостям, присаживайтесь, — все так же приветливо улыбаясь, заговорила Обручева и тряпочкой провела по лавке, которая и без того была чистой, выскобленной до восковой желтизны. — К нам сюда редко кто заглядывает. Присаживайтесь.

Валентина и Маша сели. Заведующая тоже опустилась на табуретку и положила на колени пухлые белые руки.

Маша сбивчиво рассказала о цели прихода.

— Правильно. Совершенно правильно объяснила вам товарищ Каверина, — сказала Обручева, внимательно выслушав Машу. — Наша работа очень интересная. И, я бы добавила, чрезвычайно ответственная. Ведь роль глинистого раствора в бурении очень и очень велика, девушки.

Из лаборатории подруги вышли минут через пятнадцать. Пройдя несколько шагов, Семенова насмешливо проговорила, распахивая полушубок и подставляя грудь свежему ветерку:

— Ну и нашла же ты работу своей знакомой! Хорошую, нечего сказать!

— А чем же она плоха? — произнесла Маша и посмотрела на расстилавшуюся перед ней долину Яблонового оврага.

— Каждый день шататься по всему промыслу, лазить по горам... Буран ли, дождь ли на улице, а ты иди! И зачем, спрашивается? Чтобы взять на буровых пробу жидкой грязи! — У Валентины искривились в брезгливой усмешке накрашенные губы. — Уж-жасно увлекательное занятие!

Немного погодя она приблизилась к Маше и, подцепив ее под руку, продолжала — теперь уже вкрадчиво и ласково:

— Знаешь, Мария, мне на днях одна наша сотрудница говорит: «Совершенно не понимаю Фомичеву! При ее положении — ведь она жена Героя Советского Союза — и сидеть в бухгалтерии счетоводом! На месте Машеньки я потребовала бы себе какое-нибудь теплое местечко. Скажем, должность секретаря директора промысла. Там и ордера всякие под рукой и положение!»

У Маши красными пятнами покрылись щеки. Некоторое время она шла молча, часто-часто моргая веками. А на глаза все набегали и набегали слезы и, уже не имея больше сил их сдерживать, она вдруг заплакала, заплакала навзрыд, закрывая ладонями мокрое лицо.

— Что с тобой, Мария? — озадаченно воскликнула Семенова.

Маша не ответила. Тогда Валентина, растерянно говоря какие-то слова, которых Маша совсем не слышала, попыталась отнять от ее лица руки с негнущимися пальцами, такие узкие и такие холодные.

— Ну, отчего это ты ревешь коровой? Я прямо понять ничего не могу! — говорила Валентина Маше, медленно шагавшей по глубокому, сверкающему синими искорками снегу.

Внезапно Маша сама отняла от лица ладони и, прямо держа голову, глянула на Семенову через плечо.

— Можешь передать этой... этой сотруднице, — голос у Маши окреп и стал сильным и звонким, — пусть обо мне не беспокоится! И еще скажи ей, что я уже нашла себе... вполне хорошее место!

Маша заправила под шаль выбившуюся на лоб волнистую прядь волос и быстро зашагала к буровым, прямо через снежное поле, пробиваясь к тянувшейся невдалеке большой широкой дороге, которая так манила ее к себе.

XI

Всю первую половину марта держались морозы — забористые, палящие. А в горах сутками бушевали снежные метели, и как-то уж не верилось, что со дня на день должен наступить конец долгой, наскучившей всем зимушке-зиме.