Смех под штыком

Со стороны Адербиевки внизу показались два разведчика. Они устало бежали в гору, испуганно размахивали руками, предупреждая зеленых об опасности. Подбежав к цепи, они срывающимися голосами стали звать Горчакова.

— Облава!..

Зеленые разбежались по своим местам, из молодняка послышалось осторожное щелканье затворов.

Стихли зеленые. А лес металлически гудел, чутко откликался на каждый выстрел клокотавшей за горой стрельбы.

Мучительное, бесконечное ожидание…

Вдали из-за стволов деревьев выросла группа разведчиков-белых, в защитных рубахах с винтовками в руках. Они шли цепью, осторожно, переговариваясь тихо, пристально, подозрительно вглядываясь в редкий молодняк по сторонам. Крайние из них отходили в стороны, забирались в чащу молодняка и успокоенные возвращались. За ними в отдалении показалась на дороге толпа белых. Видимо, они не ожидали встретить зеленых здесь, в глуши, и потому шли спокойно с винтовками за плечами.

Разведка подошла совсем близко. Толпа белых уже была на прицеле.

Идут, такие чуждые, точно не люди это, а охотничья дичь.

Зеленые, скрытые в молодняке леса, лежа, напряженно ерзали, оправляли давившие бока кожаные подсумки. А сердце колотилось часто, громко и казалось, что оно своим стуком выдаст их. Белые все приближались. Зеленые лихорадочно ожидали команды Горчакова, опасаясь, что он опоздает, не сможет почему-либо во-время скомандовать, белые обнаружат их, налетят на них — и переколют штыками… Но Горчаков молчал…

А за горой, в адский хор стрельбы влился раскатистый грохот уже ближе, как будто в Широкой щели, гулко строчили пулеметы, будто сыпали громадными камнями.

Горчаков, побледневший, вдруг поднялся из кустов и скомандовал диким голосом:

— По неприятелю! полк!..

Разведка белых в ужасе бросилась назад; толпа их смешалась — и вмиг разлетелась в стороны, как брызги грязи от удара камня.

— Пли! — и вся масса белых вросла в землю, точно их и не было. Затрещала частая стрельба, завизжали, зацокали о стволы деревьев пули, угрожающе загудел лес. Зеленые повскакивали, чтобы видеть врага и, раздувая ноздри, стреляли, истерически хохотали, кричали, изрыгая ругательства. А Горчаков вдруг выскочил из чащи вперед и, оглянувшись к цепи, горя безумными глазами, скомандовал:

— В атаку — вперед! Ура!

И вся масса зеленых, подхваченная ураганным порывом, со страшным криком, точно из земли поднялось чудовище, саженными прыжками ринулась к врагу. Белые смешались и понеслись вниз, бросая винтовки, оставляя убитых и раненых… Сиротливыми, жалкими собачонками прижались к земле покинутые белыми пулеметы…

Белые рассеялись, исчезли. Зеленые, не видя врага, и опасаясь нарваться на засаду, умеряли свой бег; другие, увлекшиеся вперед, останавливались, медленно возвращались назад, сияя счастьем победы, весело кричали и, размахнувшись винтовками, вгоняли их штыками в землю.

— Стой! Теперь их и конный не догонит! Подбирай винтовки, патроны!

Гул стрельбы за горой также прекратился. Быстро вечерело. (Поразительно, как быстро летит время в бою!). Остывало возбуждение. Горчаков рассылал разведки, выбирал место для новой засады, укладывал зеленых в цепь, возбужденно подбадривал их.

— Пусть попробуют еще раз сунуться! Теперь у нас 4 пулемета прибавилось, а с ними как-то веселей. Ха! Ха! Ха!.. А винтовок, патрон сколько досталось нам!

Лес величаво, загадочно притих. Сумрак сгущался вокруг, настораживал. Тревога давила, росла.

Вдали затрещала стрельба — и разлилось по лесу столпотворение звуков.

Где, кто, кого расстреливает? Что с другими отрядами зеленых? Может быть, их уничтожили! Какой смысл сидеть здесь, в стороне, бесцельно? Не подбирается ли сюда враг, чтоб окружить их, перестрелять? Ведь он знает их место!..

Ночь. Звезды ласково мигают, а в лесу под шапкой листвы чернь непроглядная. Зеленые притихли, точно замерли. Изредка слышится глухое покашливание в фуражку да из кулака вспыхнет светлячком папироса…

Тихо. И снова гулкая стрельба, совсем близко, видимо, у самой Адербиевки…

Шорох шагов сзади. Сдержанный говор. Шаги приближаются. Горчаков вышел навстречу. Прислушивается.

— Кто идет?.. — разрезало тишину ночи.

Затрещали ветви кустов — и все стихло.

— Кто идет? — крикнул Горчаков громче.

— Ты, Горчаков?… Свои, свои. Это я… от второй группы. Тени сошлись, шепчутся. Приближаются к цепи.

— Насилу нашел вас. Оставил на одном месте, прихожу — нет…

— Да у нас тут бой был. Разве не слыхал?

— А чорт его разберет? Кругом стрельба. Вот еще война…

— Ну, что там вторая?

— Да что же… Вот товарища привел оттуда. Он расскажет.

Послышался другой, надтреснутый голос пожилого крестьянина.

— Мыслимое ли дело? Нас на Мезыбке 25 человек было — наших 12 да 13 лысогорцев. Когда смотрим — туча на нас вышла. Один ихний отряд пошел на Фальшивый, спугнул нашу заставу и прошел берегом моря на Парасковеевку. Либо в Пшаду пойдет, либо старой дорогой на Михайловский перевал. Застава с Фальшивого к нам прибежала. Только мы рассыпались на хуторе Лайко за Мезыбкой — белые на нас навалились. Человек 700 их. Мы постреляли немного — и давай через гору текатъ. Чуть в мешок нас не взяли. Ну, мы все-таки два пулемета у них сбили…

— Куда же бежали ваши? — перебил его нетерпеливо Горчаков.

— Куда же? Лысые горы защищать, на шахан. Там такая позиция, что никто не пройдет. Гора острая, высокая, а под ней петлями дорога. Сам знаешь.

— А за Широкой щелью, что за бой был? Туда ведь Гринченко пошел. Он или его захватили?

— А хто ж его знае? Разве тут разберешь?

Жуткая ночь. Зеленые не спали. Разведки, рискуя нарваться на засаду белых, бродили по горам и ущельям, забирались в колючий кустарник, шатались по лесу, натыкаясь на стволы, спотыкаясь о пни, срываясь в канавы, под обрыв. Изредка приглушенно прорывался стон — и замирал, точно и не было его… А стрельба вдали время от времени раздавалась то впереди, то слева.

И когда забелело небо, заалел восток — начали появляться разведки.

Весь следующий день шла редкая стрельба. Зеленые недоумевали, не видя больших сил белых, но и не знали, где их искать, куда итти. После полудня заклокотала стрельба справа глубоко в горах. Горчаков решил, что белые прошли старой дорогой из Прасковеевки через Михайловский перевал на Лысые горы и разослал вестовых собирать из засад зеленых, чтобы итти на выручку. Но пока зеленые подтянулись, пока пришла первая группа, стрельба в горах стихла и наступила ночь.

По пути набрели в потемках на какой-то огород, набросились на кукурузу и всю ее обглодали. Начали копать бурак, картофель и есть сырьем. Тут же завалились спать. На заре прибежал хозяин огорода, зеленый, видит — изрытое поле. Виновники тут же лежат.

— Ребята! Да что же вы наделали?.. Да что же это?.. Да как же я?.. — топчатся по ногам лежащих, плачется, командира ищет.

— А разве это твой? А мы и не знали…

— Ничего, ничего, за нами добро не пропадет.

— За пахоту эту с тебя ничего не возьмем.

Успокоили его. Выдали ему расписку о потраве огорода в четверть десятины. Советская власть установится — заплатит.

Пришли на Лысые горы утром. Встречают их зеленые радостными криками, обступили толпой, заговорили все разом.

— Когда нас белые загаяли на Мезыбке, — рассказывает, захлебываясь, лысогорец, — мы — бежать на Лысые горы. Заняли позицию на шахане. Ждем-подождем — нет никого. Пришло с наших хуторов подкрепление. Набралось нас вместе со второй группой 60 человек. А у вас там стрельба все идет. Думаем, пробиваются до нас белые. Переночевали на горе. День занялся, а их все нет. Вчера в полднях наблюдатель наш доносит с сопки: поднимается к нам с фланга колонна кадетская: на Лысые горы идут Эриванской дорогой. Мы это свою цепь передвинули, смотрим — подходит ихняя разведка. Совсем уже близко. Слышим, разговаривают:

— Вот придемо на Лысые горы, зараз наемось сметаны, масла, брынзы, а тоди…