Красная волчица

— Вот ядрена-матрена. Что же я с тобой робить буду? Нож потерял, пальму на сидьбе оставил.

Умными печальными глазами смотрел олень на охотника. Взгляд их словно говорил: «Погоди, старик, не торопи меня со смертью, дай взглянуть еще хоть раз на эти горы. Каждую осень, когда первые морозы касались земли, я приводил важенок к скалам. На мой зов приходили согжои. От стука рогов стонали горы, от топота копыт вздрагивала земля. А потом победителем я уводил важенок к гольцам, в поднебесную высь. Горный воздух кружил голову, наливал мускулы силой. И я снова рвался в бой. И в битве находил сладость жизни. Это были славные годы, полные тревог и привольной жизни».

Жалость невольно скребанула душу деда Корнея. Ведь и его родила тайга, он был сыном ее. И как же она останется без него и без этого оленя?

— Что уставился? Шагай, ляд с тобой. Погляди на своих важенок. Может, еще оклемаешься. А мне уж больше не встречаться с тобой. — Дед Корней сокрушенно махнул рукой, сбил с колодины снег, сел и раскурил трубку. На душе было холодно, точно олень взглядом погасил последнюю искру в сердце.

Олень поднял голову и затрубил. Но из пасти вырвался стон. Спотыкаясь, он побрел к гольцу. Дед Корней печально смотрел ему вслед.

«Много я за свою жизнь спромышлял зверей, но зря не губил, — оправдывался перед собой дед Корней. — Кабы не нужда, так и тебя бы не тронул. Нет, совесть моя чиста. Брал я у тайги только то, что было необходимо. Спасибо тебе, что ты меня кормила, давала мне жизнь. А теперь прощай…»

Дед Корней поднялся, подержал в руках обломки ружья, потом разжал заскорузлые пальцы, обломки провалились в снег.

— Вот и все, — вздохнул дед Корней и побрел к ели, где утром сидел в засаде. Надел лыжи, взял пальму и пошагал к зимовью. Тело старого охотника спеленала усталость.

От зимовья набросило дымок. «Кто-то пришел», — безразлично подумал дед Корней. Таежная жизнь теперь для него стала недоступной, а это значило, умер мир.

Встретил деда Корнея Сема.

— Что, дедушка, такой сумрачный? Я стрельбу слышал. Мимо настрелял? А ружье где?

Дед Корней только спросил:

— Чай сварил?

— Горячий еще.

Дед молча выпил чашку и закурил.

— Зверь, а глядит, как человек. Всю душу перевернул.

— О чем это ты?

— Да так. Кончилась моя тропа.

Хоть и разрешил Лесной владыка отказаться Ятоке от духов, все-таки в душе она побаивалась, а вдруг не так поняла. Возьмет да и накажет. Но проходили дни, и ничего не случалось. Эвенки по-прежнему охотились, пасли оленей. Только в одном была перемена: люди повеселели, стали разговорчивей, чаще на стойбище звучал смех. В каждом чуме было что поесть. Да и к Ятоке стали относиться по-другому, приносили ей угощенья, делились с ней своими немудреными радостями. Успокоилась Ятока.

Как-то к ней зашел Кучум, сел у печки, закурил.

— Как теперь жить думаешь? — спросил он.

— Буду охотиться, пасти оленей. Все делать буду.

— Это хорошо. Однако одной худо жить. Замуж надо идти.

— Жениха нашел?

— Найдем. Кочевать в летние пастбища будем, на Холодную реку зайдем.

— Зачем мне жених? Василия люблю.

— За него пойдешь, как жить будешь? Русскую работу не умеешь делать. Тебе худо будет. Василию худо. Совсем жизнь худой сделаете.

— Правду говоришь.

— Вот и подумай. — Кучум ушел.

«Ничего не знает Кучум. Скоро у меня охотник родится. Вдвоем будем. Василий в гости приходить будет. Вот и совсем много нас». Ятока прислушалась к ребенку, что настойчивыми толчками напоминал о себе.

Как-то днем она решила выделать для пеленок желтый пыжик. Мнет шкурку, радуется солнцу. Оно в щель полога просачивается, с каждым днем ярче светит. Это где-то за горами весна идет. И только когда залаяли собаки, вышла Ятока из чума. Смотрит — с пригорка Василий спускается. За плечами ружье, в руках пальма, на поясе нож. Неторопливо шагает. Первый охотник на селе, а хорошего охотника эвенки почитают больше всего, и все вышли встречать Василия. Каждый приглашает его к себе, но он подошел к чуму Ятоки.

— Здравствуй, Ятока. Или не ждала?

— Проходи, Вася.

Ятока откинула полог, Василий поставил пальму к дереву, на сук повесил ружье и лыжи, вошел в чум, снял котомку, парку и присел. Ятока захлопотала у печки.

— Через три дня в тайгу пойдем сохатить.

— Кто с тобой идет?

— Сема и Дмитрий. Втроем пойдем. В вершине реки Ключевой остановимся.

— Наши за оленями туда ходили. Зверя много там. А мы тоже скоро покочуем. У Глухариной реки весновать будем, Важенки телиться там станут.

— Не скоро свидимся. Земля травой оденется, листья на березах вырастут и я приду.

Ятока поставила на печку чайник с водой, котелок с мясом.

— Немного отдыхай. Быстро сварится.

Василий развязал котомку, достал шаньги, пироги, — калачи.

— Это мама прислала.

— Спасибо, Вася.

Ятока села рядом с Василием и заглянула ему в глаза.

— Ты что так глядишь?

— Мне подружка с Холодной реки сказала: долго на милого смотреть будешь — сын на него шибко походить будет. Пусть у моего сына будут такие же глаза, как у тебя. Пусть он будет такой же сильный и смелый, как ты.

— У какого сына?

Ятока взяла руку Василия и приложила к животу.

— Слышишь? Охотник растет.

Только теперь Василий понял, в чем дело.

— Ятока, родная… — Василий подхватил Ятоку на руки.

— Ой, совсем сумасшедший Вася, — смеялась Ятока. — Задушишь, кто сына тебе родить будет?

Василий опустил Ятоку на шкуру.

— Значит, быть свадьбе. Собирайся. Идем в деревню. Ох и прокачу я тебя на своем Орленке!

Ятока отрицательно покачала головой.

— Ты что? Да я сейчас же твой чум раскидаю по лесу.

— Нет, Вася, никуда я не пойду.

— Что с тобой, Ятока?

— Не сердись, Вася. В деревне я помру.

— Чепуху говоришь.

— Пошто не веришь?

— Привыкнешь. Сын с тобой будет, я с тобой буду. Кого тебе еще нужно? Собирайся.

— Нет, Вася, — решительно заявила Ятока. — Кочевать на Глухариную реку надо. Там гора есть, в ней дух матерей живет. Гору Матерей спрошу, потом к тебе приду.

— Беда мне с тобой. И до каких пор ты с этими духами возиться будешь? Ты же говорила, что бросила шаманить, — горячился Василий.

— Правду говорила, — невозмутимо ответила Ятока. — Однако добрых духов почитать надо. Совета у них спрашивать.

— Да что они тебе могут сказать, эти горы?

— За сына просить буду, пусть хорошим охотником вырастет. Не пойду к Горе Матерей — рассердятся духи, сына лишат. Шибко худо нам будет.

— Вот горе-то мое. Ремень бы взять да выхлопать из тебя всех чертей, худых и добрых.

— Зачем ремень? Весной приду, все хорошо будет. Теперь давай чай пить.

Ятока налила чай, поставила перед Василием чашку, нарезала хлеб. Василий отхлебнул несколько глотков и отставил чашку.

— Маленько отдыхай. Потом мясо варить будем.

— Схожу к Кайначе.

— Куда торопишься?

— Друг он. Обижаться будет.

— Сам сюда придет.

— Ладно. Дай топор. Пойду дров нарублю.

Ятока благодарно улыбнулась.

Глава IX

В зимовье жарко топилась печка. На столе горела свеча. Дмитрий лежал на нарах и курил. Сема у стола резал мясо.

— Завалил? — раздеваясь, спросил Василий.

— Годов четырех быка. Во время кормежки подкрался к нему.

— Ты, Дмитрий?

— Я к тальцам ходил, там три сохатых живут. До утра решил подождать, может, снежок пойдет. В ненастье они смирней.

— А мне не повезло, — сокрушался Василий. — Двух зверей следил и обоих испугал. Завтра самогоном^[31] пойду промышлять.

— Хватит силенки? — оглядел его Дмитрий.

— Посмотрим.

Сема поставил котел с мясом на печку, подбросил дров. Дмитрий поднялся и стал точить пальму.

— Через кедровый загривок табун оленей прошел, — сообщил он. — Идут шаг в шаг, как солдаты.