Всё на земле

Игорь замотал головой:

— Было. Забыть бы тебе про это уже пора. Женишься сам — посмотрю, как ты заживешь. Слушай, Володя, а не засиделся ли ты, брат, уже в девках, а? Сколько тебе? Тридцать два? Многовато для начала…

— А я не хочу торопиться.

— Романтичная история, — сказал Игорь, — прямо как в слезливых фильмах: он любит ее, а она его, но верна мужу… А он сохнет не по дням, а по часам, не курит, не пьет, на женщин не смотрит…

— Эх, дать бы тебе по шее, — мечтательно сказал Рокотов, — до сих пор мечтаю хоть раз двинуть кандидата наук и обозревателя… Так ли уж крепко они стоят на ногах?

— Ты знаешь, я обязательно приеду этим летом к Николаю в Лесное. Тебя проведаю тоже… Интересно поглядеть, каким ты будешь через пару месяцев? И знаешь еще что… ты женись… Это я тебе честно говорю… Ты понимаешь, холостяк в тридцать с лишним — явление не совсем ясное… Тем более партийный работник.

Рокотов слушал его слова, думал о том, что с Игорем что-то произошло. Что — он не знал. Может быть, на службе?.. Язык у зятя злой, характер петушиный. Гордится тем, что может высказать правду любому. Им ведь, таким, не очень сладко живется. Можно быть совершенно честным человеком, ни в чем не поступаться истиной, но это еще не значит, что нужно для этого лезть на рожон. А вдруг с Лидой что-нибудь? Характер у сестренки мужской, жесткий… Игоря подмяла под себя еще до замужества. Ни в чем никогда не уступит. Нет, не может быть, чтобы Лида… Скорее всего, на работе что-то. Он же неисправим, Игорь. Высказал кому-либо тираду, подобную той, которую только что пришлось услышать ему, Рокотову, и считай, что завел врага. А сколько их, судя по потенциальным возможностям характера Чугарина, у милого зятя? Можно только предполагать.

2

В дверь квартиры позвонили.

— Виктор… Виктор Олеанес, — сказал высокий худой человек в очках, стеснительно улыбаясь. — Мы немножко опоздали. Нас возили на Выставку… Франсиско увлекся… Он сам сел за руль трактора…

Франсиско — коренастый, стриженный ежиком, кивал головой. Потом что-то сказал.

Олеанс перевел:

— Говорит, что если б имел в своем кооперативе пару тракторов «К-700», он был бы счастлив…

— Да-да, — Франсиско стиснул руку Рокотову, потянул Олеанеса за рукав, что-то сказал ему. Виктор взял Рокотова за плечо:

— Он говорит, что счастлив и тем, что видит здесь завтрашний день нашей родины — Чили…

Они сидели за столом в кабинете Игоря.

— Вы очень неплохо знаете русский язык, — сказал Рокотов Олеанесу.

Виктор изучил его очень быстро… — Чугарин ловко разлил коньяк по рюмкам. — Два года назад, когда я был в Чили, мы говорили только на испанском.

— Чтобы понять друга, надо знать его язык. — Олеанес протянул Рокотову рюмку. — Мне очень приятно быть здесь… Я люблю Россию… Ваш Толстой, ваш Достоевский… Чайковский… Ваш социальный роман девятнадцатого века. Тогда это было… как это., начало. Ваша борьба с фашизмом потрясла мир… Именно кровью ваших людей завоеван теперешний гуманный мир.

Франсиско отставил свою рюмку в сторону, заговорил что-то быстро и резко. Олеанес ответил ему коротко, потом повернулся к Рокотову:

— Мой друг… как это… немного экзальтирован.

Сейчас мы продолжаем давний спор… Он говорит, что теперешний мир не столь гуманен… Приводит в пример положение у нас на родине. Да, в нашей стране пока что идет напряженная борьба с фашизмом… Да, у нас гремят выстрелы из-за угла и погибают патриоты, но мы верим в то, что наши традиции выдержат это испытание. Наша страна сорок лет живет в условиях демократии… Я хочу вам сказать — это единственная страна в Латинской Америке… Наш народ сможет обуздать кучку провокаторов и фашистов, не нарушая национальных традиций.

Олеанес перевел свои слова, сказанные Рокотову по-испански, адресуясь к Франсиско. Тот вскочил и начал что-то резко говорить Виктору.

Игорь шепотом переводил его слова на ухо Рокотову.

— Ты идеалист… Ты глянь на мир прямо… Газеты открыто пишут, что в Боливии эта скотина, бывший майор Маршалл, готовит три тысячи наемников, в Чильяне фашисты открыли стрельбу по местному университету, в Вальпараисо они взорвали машину министра внутренних дел, в Пуэнте-Альто разгромили местное управление школ… Наконец, они спровоцировали волнения на медном руднике «Эль-Теньенте»… Ты видишь, к чему идет дело?

— Ты тоже не прав… По-твоему, сейчас у нас один выход — гражданская война… Ты максималист, Франсиско…

— Я не говорю о гражданской войне, ее можно предотвратить… Нельзя быть таким идеалистом, Виктор… Ленин говорил о том, что каждая революция должна уметь защищаться. Мы же ничего не делаем для того, чтобы быть готовыми защищать сделанное нами. У себя в Эль-Конте мы забрали землю у пелукона Шредера. Отдали ее четыремстам семействам бедняков. А Шредер в открытую вооружает бандитов и говорит мне о том, что скоро возьмет землю обратно вместе с посевами. А начальник карабинеров капитан Босанья каждый вечер ходит играть к нему в бильярд…

— Кто такие пелуконы? — тихо спросил у Игоря Рокотов.

— Это от слова «пелука», так назывался головной убор испанских колониальных чиновников. С тех пор этим словом называют тех, кто меньше всего заботится о национальных интересах Чили, кто думает прежде всего о том, чтобы набить собственный карман.

Олеанес полуобнял за плечи Франсиско:

— Я говорю тебе, — переводил Игорь; —что наш народ, народ О’Хиггенса и Рекабаррена, знает, откуда ему грозит опасность… Он сомнет заговорщиков в тот момент, когда сочтет это нужным. Но мы живем в просвещенном обществе… ты, человек, проживший трудную жизнь, ты понимаешь, как важно давать народу гуманные цели…

— А Джакарта? сказал Франсиско. — Там погибло много сотен тысяч людей. Там тоже мечтали о гуманизме. А защитить его не смогли.

— Я все это уже слышал от тебя, — устало отмахнулся Виктор. — Ты подумай вот о чем… Мы национализировали медь, мы национализировали предприятия американской ИТТ, мы отдали землю крестьянам… Скажи, кто посмеет объявить народу о возврате к прежнему? Нация проклянет этого человека.

— Фашизм не выбирает средств… Вспомни о Гитлере. — Франсиско вскочил, пробежал от окна до кресла Олеанеса, сел рядом. — Ты подумай об этом…

— Гитлер, — сказал Виктор. — Может, ты вспомнишь еще о Чингисхане? Это будет совсем убедительно. Есть вещи, которые совсем невозможны в просвещенном мире. В древние и средние века жгли на кострах за веру… Сейчас это невозможно. Самый безоглядный узурпатор и тот понимает, что такие вещи вызовут возмущение даже среди его собственных сторонников. Гитлеровский фашизм раздет донага в Нюрнберге, раздет перед всем миром. Его последователи сейчас побоятся судьбы своих предшественников, повешенных по приговору.

— Ты идеалист, — Франсиско закурил, — ты идеалист, который закрывает глаза на грозные признаки… Если человек не видит чего-то, он ошибается. Если же он не хочет видеть… тогда… тогда…

Олеанес положил ему руку на плечо:

— Франсиско, ты знаешь, что я люблю тебя… Мы друзья, и я понимаю, что ты настоящий солдат чилийской революции… Поэтому можешь обвинить меня в чем угодно, я прощу тебе это. Ты недооцениваешь роли общественного мнения в мире. Вспомни борьбу Вьетнама… Неужто ты думаешь, что американцы не могли бросить на эту страну все имеющиеся у них средства ведения войны? Они сделали бы это и не поколебались ни секунды, если б не боязнь осуждения мировой общественности. У них — ракетно-ядерное оружие, и оно помогло бы им в течение одной недели выпутаться из вьетнамского мешка… Однако они не пошли на это. Тебе что-нибудь говорит этот факт?

Игорь торопливо переводил Рокотову быструю речь Олеанеса. Говорил шепотом. Иногда останавливался, подыскивая наиболее точное выражение. Виктор то и Дело снимал очки, держал их несколько секунд у самого лица и точным движением вновь водружал на нос.

— Я знаю все твои тезисы. Ты хотел бы, чтобы национализация в Чили приняла широкий размах. Ты хотел бы создать народную милицию и вооружить ее… Поверь мне, друг мой, это было бы гибельным для Народного единства. Именно таких действий от нас ждут враги. И тогда в ряды наших противников встанут даже те, кто сейчас идет с президентом Альенде. И в первую очередь — армия.