Верность

…Семен совсем уже задремал, когда услышал тихую беседу Федора и Аркадия. Наверное, они давно уже разговаривали. Семен пожалел, что дал дремоте одолеть себя.

— Посмотрел я сегодня, — задумчиво говорил Федор, — у Ванина седые волосы… Не замечал раньше! Старятся, уходят отцы. Нельзя забывать этого, нельзя! — Он долгое время лежал тихо, не шевелясь.

— И какая последовательность у нашей партии во всем, — продолжал Федор. — Десятилетия, из года в год — подполье, борьба, наступление… А врагов сколько! И вне партии, и внутри… и все преодолела, все прошла, ни на шаг не свернула в сторону со своего пути… Другие партии — козявки — рождались, пыжились и пропадали, а наша — единственная — росла, росла, крепла… Ну, какие испытания ее могут сломить? Нет таких испытаний! Вот чем больше я живу, Аркадий, тем больше и больше чувствую ответственность за все: за жизнь, что дали нам… за каждый свой шаг… ответственность в отношении к товарищам, к семье…

— Ты согласен с оценкой Ванина некоторых наших военных картин? — вдруг спросил Аркадий.

— Это — о будущих войнах?

— Да!

— Согласен.

— Ну, а какие военные картины нравятся тебе? «Чапаев» нравится?

— Еще бы, «Чапаев»! — сказал Федор. — Нашел о чем спросить!

«И верно, — улыбнулся Семен, — зачем он спрашивает, как будто сам не знает».

— Нет, подожди, — Аркадий приподнялся на локте, — не думай, что это вопросы банальные. Очень важно! Ты что любишь из нашей художественной литературы?

— Скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты? — усмехнулся Федор. — Долго перечислять.

— Ну у тебя есть все-таки любимый литературный герой? — уже требовательно спрашивал Аркадий. — Кого ты больше всего любишь? Иль всех одинаково?

— Есть… один…

— Кто?

Семен приподнял голову с подушки. Почему Федор молчит? Кого он больше всего любит?

— Павел Корчагин, — неожиданно очень просто, даже как бы с облегчением, произнес Федор.

Семен медленно опустился на подушку. Все, все, даже любимые герои были общими у него с ребятами!

— А еще я люблю, — прервал молчание Федор, озорные нотки появились у него в голосе, — еще я люблю Тольку Стрелецкого и Аркашку Ремизова.

Он громко рассмеялся и, откинув одеяло, в несколько шагов очутился у кровати Ремизова, насел на него.

— Ах, так?.. — глухо загудел тот. — Держись! — Мелькнули в воздухе длинные ноги Аркадия, подушка шлепнулась на пол.

Смех и сопение, мягкие удары.

— Пусти, — дурачась, жалобно просил Федор.

— Семен, включай свет! — загремел Аркадий. — Я его двойным нельсоном взял!

— Завозились, — сердито заворчал проснувшийся Виктор.

Глава шестнадцатая

Возвращаясь с преддипломной практики, Аркадий заехал к матери Жени. «Смотрины» прошли успешно.

И вот…

По тротуару, огибающему общежитие, шла группа студентов. Они направлялись к трамвайной остановке. Впереди шли девушки, в центре — Женя. Веселые, они держали друг друга под руки. Чуть отстав от них, вышагивали Аркадий, Федор, Виктор, Борис Костенко, шествие замыкал Семен Бойцов.

Все они были празднично одеты. Ребята в отличие от девушек держались степенно, немного торжественно.

Во всех четырех этажах окна были раскрыты — выходной день, студенты отдыхали. Некоторые, обнажившись до пояса, в полной уверенности, что их никто не видит, принимали первые солнечные ванны. Другие, подперев руками головы, читали. Вот девушка с четвертого этажа, перегнувшись через подоконник и рискуя свалиться вниз, беседует с подругой с третьего этажа; вот в окне крайнего отсека несколько голов склонилось над шахматной доской. Сухие звуки ударов о мяч и вскрики доносятся с площадки, что за углом общежития.

Как только процессия девушек и ребят появилась на тротуаре, фигуры в окнах пришли в движение.

— Товарищи, куда?

— В загс!

— Счастливо, Женя, Аркадий!

— Ни пуха ни пера!

— Аркашка, дружище, возьми в свидетели!

— Достаточно, хватит!

Какой-то озорной студент с газетным колпаком на голове, опираясь коленкой о подоконник, заиграл на гитаре марш.

Сверху закричали:

— Девочки, ловите!

И букет цветов полетел вниз.

Аркадий поймал его.

— Спасибо!

Долго еще шумели студенты в окнах.

…Вечером — свадьба.

Все хлопоты по организации ее взяли на себя Федор и Надя.

Директор упорствовал:

— Нет у меня таких фондов — свадебных. Обращайтесь в профком, — говорил он, отвернув от просителей квадратную лысую голову с кустиком седых волос над ушами и быстро что-то отыскивая в бумагах.

— Но в профкоме сейчас нет денег, Илья Степанович… — говорила Надя таким тоном, словно она сама выходила замуж и все счастье ее теперь было в его руках.

Можно было подумать, что директор не одобрял ничего, что шло вразрез с учебным планом.

— Что значит свадьба? — говорил он удивленно, беря телефонную трубку и набирая номер. — Почему, собственно, свадьба? Товарищи, ведь здесь учебное заведение. Алло! Мне Ивана Петровича! Никаких свадеб! Куда смотрят общественные организации, комсомол?.. Этак все студенты переженятся, и не будет инженеров, а только супруги. Алло! Нет Ивана Петровича? Тем хуже для Ивана Петровича! — Вдруг засмеялся и, положив трубку, повернул подобревшее лицо. — Ну, пишите заявление! Диктую… — Федор присел к столу, приготовился писать. — Директору технологического института имя рек… Написали? Так. Это очень важно. Дальше… Комитет комсомола… Удобно так будет?

— Удобно, — сказал Федор.

— Комитет комсомола просит вас оказать помощь нуждающемуся студенту пятого курса… зачеркните «пятого курса»… товарищу Ремизову и выдать единовременное пособие в размере…

Взяв бумажку из рук Федора, прочел, шевеля губами, размашисто подчеркнул: «Бух. Разрешаю», — и протянул Федору.

— Желаю счастья молодоженам!

— Спасибо! — в один голос сказали Федор и Надя.

Выйдя в коридор, Надя сказала смеясь:

— Шутник он. В хорошем настроении, да?

— Дела успешно идут, вот и в хорошем настроении.

— Ну, Федор, работы сегодня! Я побежала в магазин… Ты сходи в столовую, выпроси радиолу… Молодожены ушли в город. Вернутся — все должно быть готово. Да пригласи Ванина и Трунова. И жен, смотри, и жен! Не забудь.

Федор пошел приглашать. Ванин, выслушав его, смутился.

— Почему же именно меня?

— Мы вас очень просим, Александр Яковлевич.

— Спасибо, спасибо. Непременно будем, — поспешно согласился он.

Антон Павлович, узнав, в чем дело, встрепенулся.

— О-о! — протянул он басом и наклонил голову к плечу. Он всегда так делал, когда был приятно польщен. — Большая честь, большая честь… Придем, обязательно придем… Благодарю вас!

…Вечером, когда мягкие весенние сумерки затушевали линии домов и в саду робко и одиноко прищелкнул соловей и выжидательно смолк, чуткую тишину вспугнули бойкие звуки радиолы. Они вырвались из открытого окна второго этажа, мешаясь с голосами, смехом людей, звоном посуды и аплодисментами. Качались, плыли вальсы в воздухе, настоянном на запахах весны…

Уже давно хозяйничала ночь, перестали вспыхивать синие огоньки трамваев у Парка культуры и отдыха, а из открытого окна все еще лились звуки.

Потом долго в окнах виднелись парочки, но соловьям уже никто не мешал. Они выщелкивали, высвистывали — нежно, неистово, призывно, тревожа людей: не спите, не спите, на земле весна…

У дверей комнаты, где жили подруги, Марина осторожно высвободила руку.

— Я у девочек ночую. Спокойной ночи, Федор… Спать, спать… Я очень много выпила, Федор… Мы завтра с тобой поговорим. Обо всем, обо всем…

Дотронулась до его руки.

— Ты можешь до завтра?

В темноте не видно его лица. Он сказал, затаив вздох:

— Хорошо, Марина.

Он держал ее пальцы. Он не хотел уходить. Все очень странно: так было хорошо там, на свадьбе Жени и Аркадия. Марина сидела рядом, веселая, близкая… А только вышли — опять отчуждение, холод…