Юность, 1974-8

Валерий Поволяев

Четыре праздничных дня

Беда стряслась в конце смены.

Шла последняя плавка. Дистрибуторщик дядя Коля Парахин (его так и звали — дядя Коля Парахин — и рабочие, и мастера, и начальник цеха) сидел на своей винтовой табуреточке в пультовой и, далеко вытянув негнущиеся, похожие на ходули ноги, командовал в микрофон:

«Еще лоток. Еще немного, А теперь плесните чугуна».

Из миксерного примчался тепловоз с чугуном, заливочный кран подхватал ковш под «белы руки», опрокинул в горловину — дядя Коля Парахин даже ладонью прикрылся от колкого сухого жара, ударившего в стеклс пультозой. Вытер рот пальцами, стукнул ногтем по микрофопу, приказывая тепловознику:

— Отчаливай!..

Потом, отогнув рукав жесткой, сшитой из шинельной материн спецовки, взглянул на циферблат новеньких, солнцем отдающих часов, подумал, что эта смена уж больно затяжная: тянется, тянется, никак не кончится. А ему через два часа на поезд — собрался на четыре праздничных дня к дочке в Грязи съездить, провести праздник, грибков поесть да на зайцев поохотиться…

Он посмотрел сквозь закопченное стекло пультовой на шлем конвертора и недовольно сощурился — пламя что-то опало, посинело, — и неожиданно охнул сипло, схватился рукой за сердце. Из лётки конвертора, обдавая площадку очередями брызг, как пулями, вдруг полилась вода. Старший конверторщик Иван Брызгалов, перепрыгнув через опрокинутые лотки, стремительно помчался к пультовой. Мелькнула еще чья-то низенькая, плотная фигура, ее обогнал Селянцев, молодой многодетный конверторщик с вечно унылым лицом, к которому намертво припечаталось выражение боли, будто не жене его приходится рожать детей, а ему самому. Рабочие разбегались с площадки: в любую секунду мог ахнуть взрыв. Взрыв… Если вода попадает на расплавленный металл, еще полбеды, а в общем, ничего страшного — фыркнет в секунду паром, и все; хуже, когда вода попадает под металл, — тут жди взрыва! В Казахстане, случилось, рвануло, половину цеха восстанавливать пришлось.

Хорошо, людей не зацепило…

Дядя Коля Парахин вскочил с винта и, прикрываясь полой спецовки от пара и спотыкаясь о рельсы и железные болванки, по косой пересек цех и уже в самом конце его, в рассеивающейся молочной мгле, увидел поручни лестницы. Он ухватился за них и, перепрыгивая сразу через три ступеньки, понесся вверх, на восемнадцатую отметку. Там находился вентиль фурмы, его и надо было перекрыть. Жмурясь от пота и сипло дыша, он добрался до вентиля, вцепился в ребристый круг и, выворачивая кисть, крутнул до отказа вправо, глянул через ограждение вниз, на площадку. Конвертор был по-прежнему окутан паром.

— Ах ты… Ах ты, боже мой, — пробормотал он, с трудом разлепляя белые губы. — Ведь рванет…

Но прошла секунда, вторая — взрыва не было. Исчез и рев пара, и грохот первых двух конверторов, в которых еще шла плавка, доносился только звук льющейся из летки воды, звук, становившийся все слабее и слабее… Вот он окрасился в звонкие стеклянные тона и угас совсем.

Дядя Коля Парахин медленно выпрямился: чувствуя, как мелко и противно дрожат ноги, машинально смахнул со лба липкую испарину. Будто паутину стер. Вздохнул облегченно.

— Явились, гренадеры, не запылились, — хмуро встретил «экипаж» третьего конвертора мастер Сергей Скворень. — Вызывал одного, а притопали всем расчетом. Атос-Портос с компанией…

Слава Мартиненкин толкнул Костю Гундорева локтем, дохнул в ухо:

— А говорили, у него с юмором нелады. Ишь, как шутит.

Но Костя не обратил внимания на Славкин шепот: он. как завороженный, смотрел на третий конвертор. Конвертор был молчалив, как мертвец.

— Гостями быть не придется, — сказал Скворень.

— Мы и не собираемся, — угрюмо отозвался Мар-

— Козел случился, Сергей Степаныч?

— Козел, будь он неладен. — Скворень достал из кармана сигарету, сплющил ее твердыми, в никотиновых крапинах пальцами. — Сто тридцать тонн. Стынет-от, — он кивнул на конвертор, — металл… Все праздники будет стынуть… Вон и старшой, Брызгалов, так считает. А? Все четыре дня! Застынет — начнем рубить автогеном, по коврижкам вытаскивать сталь. Работы, пить дать, на полмесяца.

— Ничего нельзя придумать?

— Как нельзя? На всякое ЧеПе есть антиЧеПе.

— Во позор! Наждаком не счистишь.

— На всю Липецкую Магнитку…

— Начальство знает? — У Кости даже голос сел, пока он слушал разговор, сиплым, сырым стал голос.

— Главный с директором в Москве, знамя получаю? начцеха с аппендицитом в больнице…

— Мы те и маршалы, те и генералы, и полковники?..

— Потому и ошибаться нельзя…

— А футеровка под козлом сохранилась? Кирпич от воды не сопрел? — Костя Гундорев напрягся, губами палец прихватил, почмокал.

«Мальчишка, комса, — подумал Скворень, отшвырнув размякшую сигарету в пустой лоток. — А сталевар хороший вырастет. Насчет футеровки-то он правильно соображает».

Котел конвертора, вернее его «брюшная» часть, выкладывается изнутри двойным слоем огнеупора: первый — арматурный, на него идет кирпич наиболее высокого качества, второй — рабочий, он быстро выходит из строя и часто заменяется, выкладывают его дешевым смолодоломитовым кирпичом. Этот кирпич огню сопротивляется прекрасно, а воды боится, вмиг превращается в труху. Два огнеупорных слоя и составляют футеровку.

— А если прямо в конверторе, поставив его на-попа, оббить футеровку? Лопатами, кирками… А потом уложить в один слой новый кирпич и распалить козла? Можно?

— Температура ж там, как в паровозной топке, — взвился молчавший дотоле Брызгалов. — Спекешься.

— Бог не выдаст, свинья не съест. Попытка не пытка.

— Я — против! — Брызгалов поднялся, бухнул ногой о лоток. — Работа на горячем козле — это никому не нужный героизм. Полчаса повкалываете и в копченые колбаски превратитесь, я за это ручаюсь. На какой ляд новшества всякие выдумывать? Для газетной заметки? Я считаю так: козел надо остудить, а потом располосовать автогеном. Полмесяца простоя? Да. Зато метод верный. А тут — то ли выйдет, то ли нет… Гадание на кофейной жиже. Только деньги псу под хвост пойдут.

— Какие деньги? — не понял Костя.

— Ты что, дурачком прикидываешься? — вдруг озлился Брызгалов. — Хотя бы те, что праздничные дни по двойной ставке оплачиваются.