Боль

— Ты что, оглох, что ли? — проворчала тетка Наталья, когда Степка перемахнул через прясло. — Иди, носи с Глафирой рамы, а я закрывать буду. Да пошевеливайтесь!

Глашка стояла около сторожки, поглядывала, как долговязый Степка неуклюже перепрыгивает лужи, и насмешливо улыбалась.

— Дрыхнул, наверное, под дождичек-то! — проговорила с расстановкой. — Как старичок…

«Ух, ненавижу! — про себя выкрикнул Степка, посмотрел в зеленые, как у кошки, Глашкины глаза и решил: — На куски руби — больше не скажу ни слова. Точка!»

Не уговариваясь, взялись за раму и понесли. Степка шел впереди. Он специально шагал прямо по лужам и с удовольствием слушал, как смачно чмокает в тапочках у Глашки вода.

Когда оставалось три или четыре рамы, Глашка, видя, что тетка Наталья замешкалась, прикрикнула:

— Ну-ка, подавай! Сами установим!

Она взобралась на косяк, закрепила раму. Потянулась за следующей, но вдруг поскользнулась, нелепо взмахнула руками, упала. Раздался треск ломающегося дерева, зазвенело стекло. Глашка вскрикнула, соскочила на землю. По ее ноге струйкой текла кровь.

Подбежала тетка Наталья. Подняла край Глашкиного платья. Над коленкой торчал осколок стекла. Тетка Наталья вытянула осколок и испуганно зажала рану ладонью.

Степку будто кто подхлестнул. Он кинулся в избушку, сорвал со спинки кровати полотенце. Вернувшись, отстранил растерянно хлопавшую глазами тетку Наталью и перевязал рану.

— Жгут надо, а не то вся кровь выйдет!

Они подхватили Глашку под руки, отвели в избушку и уложили на кровать. Степка туго-натуго перетянул ей ногу чулком. Темно-вишневое пятно на повязке перестало увеличиваться.

Глашка отвернулась к стене и тихонько стонала. Ее лицо побледнело, на носу и щеках четко проступили веснушки. «Девчонка — девчонка и есть. Мужества — ни капельки, — подумал Степка. — Принцип выдерживает, не плачет. Небось, не было бы меня, улилась слезами». То, что Глашка не плакала, ему нравилось, и он, сочувствуя, спросил:

— Больно? Ага?

— Еще как… — пролепетала Глашка и всхлипнула. Приоткрыла глаза, позвала взглядом. — Ты не обижайся, ладно? Я ведь так… в отместку… за помаду…

— Чего уж там! — Степка смутился. — Все нормально…

Вдруг Глашка заплакала, тихо, стыдливо.

— Умру я, наверно… Боли не выдержу… — запричитала сбивчиво. — Маму жалко… Как она без меня жить будет?

— Потерпи, Званцева… Гроза скоро пройдет, отвезем в деревню. Потерпи маленько. — Степка робко, словно боясь испугать, притронулся к Глашкиной руке.

Тетка Наталья дернула Степку за рукав, отозвала в сторону.

— На всю ночь гроза! Смотри — света белого не видать! Давай Глафиру в лодку?

— Что вы, тетка Наталья! — запротестовал Степка. — При такой волне лодку перевернет!

— Как же быть, Степушка? Загубим девку…

— Вы побудьте около нее, я сейчас…

Степка распахнул дверь. Дождь хлестал вовсю. Под порывами ветра лозняк пригибался до земли.

Миновал заросли — и оторопел. Реку не узнать. Днем такая спокойная, молчаливая, теперь она словно взбесилась. Громадные волны с белыми барашками пены на гребнях перекатывались через выброшенную на берег лодку. Весел не было: их, вероятно, сорвало с уключин и унесло. За густой завесой дождя — ни деревни, ни пристани.

— Дя-дя-а Фе-до-о-от! — закричал Степка, сложив руки рупором. — Ми-шу-ха-а-а!

Ему показалось, что ветер чуть унялся, и он вошел в воду. «Только бы не утонуть — и все будет нормально, — подумал, успокаивая себя. — Дядя Федот наладил моторку… Его баркасу любая волна нипочем… А Мишуху пошлем за доктором…»

Порывы ветра срывали с верхушек волн пену, рвали ее в клочья. Степка был в воде уже по пояс, как неожиданно темная, в косматой пене волна накрыла его с головой и выбросила на песок. Он вскочил и отрешенно шагнул к воде. Но вдруг остановился…

Вверху, в тучах, загрохотало так, будто небо раскололось на части. Градины, крупные, хлесткие, зарешетили воду словно пули. Степке враз сделалось холодно и страшно.

И когда он понял, что страх этот ему не унять, прильнул к одинокой коряге, что торчала из песка, и безутешно заплакал.

В + М

После письменного экзамена по математике кто-то из мальчишек предложил сгоряча на все плюнуть и пойти искупаться.

Предложение поддержали с восторгом. Все, кроме Тонечки Мироновой. Тонечка добросовестно шла к заветной медали, и время терять попусту не желала.

— Ну и пусть себе зубрит, а мы не железные! — стараясь не смотреть на Тонечку, сказала Марина. — Лично у меня сегодня активный отдых и проветривание мозгов.

Марина тоже была отличницей, и в классе даже не сомневались в том, что она станет медалисткой. Сама Марина чуточку побаивалась разве что математики. И вот все страшное позади. Свою работу она сдала первой, успев проверить дважды.

Договорились встретиться всем классом в час дни на городском пляже и разбрелись кто куда.

Марина зашла в учительскую: уж больно не терпелось узнать результат, но там никого не было: комиссия работала в кабинете директора. Марина задержалась перед зеркалом. «Ничего, — подумала с радостным удовольствием и раз-другой кокетливо повернулась на каблуках. — Только вот прическа… элементарнос примитивус! Сплошной ужас!» Марина лукавила: у нее пышные, спадающие до плеч волосы. Но ей они давно опостылели, и она с легкостью разделалась бы с ними, но отец, когда она намекнула об этом, официально предупредил: «Не погляжу, что невеста — за прическу могу и выпороть!»

Откинув со лба завитки, Марина собрала волосы сзади в тугой пучок. Из зеркала теперь глядела совеем иная, незнакомая ей, Марине, не девочка, похожая на яркую куклу с большими, как у героини мультфильма, глазами, а неожиданно взрослая девушка с вызывающе лучистым взглядом. «Поступлю в институт и — будь что будет! — остригусь коротко! — решила. — И покрашусь как Нэлька Большакова из десятого «б»!

За дверью директорского кабинета послышались шаги, и Марина на цыпочках вышла.

Около школы под вязом стояли мальчишки из их класса. Они будто сговорились, и все, как один, были в джинсах, кроссовках, в белых с погончиками рубашках. И все, даже те, за кем это раньше не водилось, курили дорогие импортные сигареты с золотым пояском фильтра — должно быть, приветствовали грядущее освобождение от школьной неволи. Они, перебивая друг друга, громко говорили и излишне красноречиво жестикулировали. Там же был и Вадик. Встретившись с ним взглядом, Марина чуть заметно подала ему знак рукой.

Вадик не спеша докурил сигарету и только после этого, словно нехотя, расстался с ребятами.

На виду у всех он шел степенно, вразвалочку. Но свернув за угол и не увидев Марины, растерялся. Постоял, подумал, протер очки. Зная, что это не поможет, что все равно дальше десятка шагов ему не увидеть, побежал.

Через два квартала четвертый дом от угла — ее Вадик сел на скамейку как раз напротив. Если они где-то разминулись, то ждать Марину надо именно здесь. Конечно, разминулись… С таким, как у него, зрением пройдешь рядом с водонапорной башней и не заметишь ее.

Марина пришла вскоре. Вадик издали узнал ее по частому цоканью каблучков. Виновато улыбаясь, пошел навстречу. Улыбка — он это чувствовал — получилась глуповатой. Чтобы замаскироваться, сунул в рот сигарету.

— Ты уже здесь? — Неумело сдерживая смех, Марина сделала удивленное лицо.

«Видела! Ей-богу видела! И как я чуть не сбил старушку, и как наткнулся на милиционера», — подумал Вадик и попытался отделаться шуткой:

— Помнишь сказку про зайца, который соревновался в беге с ежами-супругами? Только-только добежит, бедняга, до конца поля, а один из них выходит из-за укрытия и говорит: «А я уже здесь!» Помнишь?

Марина засмеялась:

— Молодчага ты, Вадик! Абсолютизмус молодчагиус!

Вадик засиял, точно отличившийся первоклассник, и старательно задымил сигаретой, хотя першило в горле.

— Мне нужно было поговорить с тобой в классе, — нарушила молчание Марина, — но ты ушел с мальчишками…