Боль

— Ты же помнишь, у него обнаружили туберкулез. Он заболел еще в оккупации. В нашем поселке просмотрели. Запустили… С Дмитрием мы прожили десять хороших лет! Сын… — Наталья кинулась к шкафу, достала альбом. Стала торопливо листать; из альбома на пол посыпались карточки, но она, казалось, не замечала этого. Наконец, нашла. — Смотри — сын! Это мой сын! Такой же кудрявый, как Димка! Инженер… Представляешь — на работе по отчеству величают: Константин Дмитриевич… А как у тебя? Как ты, Костя?

— Хорошо. У меня все хорошо. Тоже сын… Тоже инженер. Жена — врач. У нас все хорошо…

Лагунов говорил торопливо, с жаром, будто боясь, что ему могут не поверить. Потом, не выдержав взгляда Натальи, которая смотрела так, словно извиняла его за что-то, опустил глаза и надолго притих…

Вспомнили про ремесленное. Про большущие ботинки на холодной кожимитовой подошве и шапки-ушанки, которые налезали на глаза. Про то, какие номера откалывал в группе Димка. И про первые свидания в самом дальнем углу парка.

— А помнишь каменоломню? — спросил Лагунов. — Какие в ней плавали звезды!..

Наталья вздохнула и, словно устыдившись своего невольного откровения, встала из-за стола и решительно перешла к креслу в дальний угол комнаты.

— Я ждала тебя… — заговорила с грустью. — Мальчишки, с которыми ты призывался, приехали, а тебя все не было и не было. Димка из каждой получки помогал мне. Я отказывалась, было стыдно… А он бросал деньги на стол, клялся, что это перевод от тебя из загранки, стучал себя в грудь и убегал. Ты же знаешь его! Я ждала тебя, Костя… Долго.

Лагунов подошел к Наталье, взял ее руку и поцеловал. И увидел, как Наталья сделалась вдруг по-девчоночьи растерянной и встревоженной. И сам он, Лагунов, испугался чего-то, и время вдруг остановилось.

— Тебе пора уходить! — сказала Наталья сухо.

— Завтра я улетаю… Наташа…

— Тебе пора! — повторила она, как о давно решенном, и встала.

— Я улетаю!.. Завтра! — прошептал он, все еще не выпуская ее руки, и ему сделалось неловко оттого, что Наталья посмотрела долго и с укором.

Уже в дверях спросил:

— Ты придешь проводить? Самолет в девять вечера…

Лагунов не находил себе места: вот-вот должны объявить посадку, а Натальи нет. Он приехал часа за два до вылета и встретил все автобусы и такси. Погода стояла как по заказу: причин, по которым мог задержаться вылет, по-видимому, не должно было возникнуть, и Лагунов ждал объявления о посадке со страхом. Он чувствовал себя так, словно кто-то чего-то натворил, а подозрение пало на него, Лагунова. Он оправдался бы без труда, но выслушать его некому. Приедет Наталья, и все само собой уладится.

Наконец, приехала. На «Волге». Вдвоем. Высокий, интересный мужчина помог ей выйти, с шиком захлопнул дверку и, улыбаясь — просто так, — мельком посмотрел на Лагунова.

— Познакомьтесь, Костя… — сказала Наталья. — Это Игорь Сергеевич. Мой хороший друг. Понимаешь, из-за него я чуть было не опоздала к тебе! Прости… Он никак не хотел верить, что в аэропорту меня ждет школьный товарищ… Будто у меня не может быть школьных друзей…

Игорь Сергеевич, улыбаясь одними глазами, пожал плечами, словно говоря: «Бывает… Правда, братишка? »

Лагунов горько усмехнулся: школьный товарищ!

Обменялись пустяковыми фразами о погоде, о чем-то еще. Помолчали. Мучительно медленно текло время, и когда объявили посадку, Лагунов даже обрадовался: у него не было больше сил смотреть ни на этого самодовольного красавца, ни на то, как к нему льнет Наталья.

— Ну, вот и все! — подытожил он и слегка кивнул Игорю Сергеевичу. Тот протянул руку, проговорил, глядя куда-то мимо:

— Бывал я в Сибири… Хорошо у вас! Завидую…

— Пиши… Будешь в нашем городе — заходи, — сказала Наталья. — Встретим… Правда, Игорь?

Лагунов, словно подхлестнутый, молча, круто повернулся и шагнул за барьер. И будто и не было, будто вспыхнула коротким пламенем и сгорела дотла радость от посланной судьбой встречи.

— Может, ты все-таки растолкуешь, к чему весь этот спектакль? — спросил Игорь Сергеевич. — Идет трансляция отборочного матча, меня ждут к ужину, а я, как дурак, изображаю черт знает кого! Мне было жаль этого мужика…

— А мне, думаешь, не жаль! — проговорила Наталья потерянно. — Я, может, казню себя за то, что делала ему больно! Но иначе поступить не могла!

— Довела человека до белого каления… Он презирал тебя!

— Он любил меня, — возразила Наталья и продолжала, будто разговаривала сама с собой: — Я могла оставить его у себя… Насовсем. Но у него сын… Такой же, как мой… Как он будет помнить об отце, предавшем его? Представляешь? Я-то знаю… Мне эти муки знакомы…

Бешено наращивая скорость, ТУ пошел на взлет.

— …он обещал мне разобраться в одном вопросе… Но я сама поняла… сегодня, — как это страшно, когда помнить о тебе будут плохо…

Самолет отрешенно ринулся в багряное беспокойное небо.