Там, где была тишина

— Кейф ми кек ме? Как здоровье? — спрашивает Мамед, соблюдая все правила вежливости.

— Лучше всех, — поднимает Нарзабай большой палец.

Они стоят посреди двора, облитые щедрым солнцем. Вокруг хлопочет народ. Откуда-то все время доносится мелодичный праздничный звон.

— Что это? — спрашивает Мамед.

— Разве не знаешь? — хитро щурится старый чабан. — Народ возвращается. Верблюжьи колокольчики звенят. И оттуда, с той стороны, — он машет по направлению к границе, — и из других мест. Нельзя жить без родины, Мамед.

Юноша поднимает голову. Он видит, что на крыше башни хлопочет Джума. В руках у него что-то красное. Мальчик поднимает над поверженной крепостью алый стяг…

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НИНЫ

Проходили дни и ночи, а люди все еще оставались под впечатлением трагической гибели бригадира. Собираясь вместе в бараке, они все поговаривали о скором отъезде.

Добродушный Борисенко выбивался из сил, стараясь по вечерам развеселить людей, рассеять неприятные, тяжелые думы.

Вот и сейчас сидит он за столом, лихо разглаживая свои пушистые усы и окидывая взглядом притихших товарищей. Что бы им еще рассказать такое, чтобы хоть немного расшевелились!

— Потап Потапович, — словно угадывая его мысли, обращается к нему Симка. — Расскажите нам, как вы женились.

Это любимая тема Серафима: кто и как женился. Истории на эту тему он готов слушать хоть до рассвета.

— А що ж, и расскажу, — охотно отозвался Борисенко, усаживаясь поудобнее. — Ось слухайте!

Все повернулись к кладовщику и заранее заулыбались.

— А было это дело так, — начал он, польщенный всеобщим вниманием. — Было мне тогда, чтоб не соврать, лет этак двадцать пять. И должен вам сказать по секрету — страшно мне не хотелось жениться, потому что насмотрелся я на эти супружеские пары и убедился, что вся эта женитьба сплошное притеснение для нас, мужиков. Тут уже прощай, свобода!

Борисенко, небрежно коснувшись своих роскошных усов, окинул взглядом внимательную аудиторию.

— А гуляка я был, ребятки, самый что ни на есть вопиющий. И насчет винца, как говорится, и насчет бабца.

Рассказчик спохватился, закашлялся, прикрывая рот, покосился на девушек. Маруся смотрела прямо на него. Подружки Дуся и Люся прыскали в ладошки. Склонившись над шитьем, быстро перебирала руками молчаливая Нина.

— Ну, в общем, товарищи, — продолжал Борисенко, — ужасно мне не хотелось со своей вольной жизнью расставаться. С утра, бывало, для затравки чарочку перекинешь, а там вторую у соседа, третью у соседки. В общем, не жизнь, а малина. Но тут случилось, ребятки, несчастье. Тяжело заболела и преставилась, царство ей небесное, — кладовщик даже сделал робкую попытку перекреститься, — матушка моя Матрена Карповна. А батько на меня сразу и навалился: «Женись, говорит, сукин сын, сколько, говорит, можно тебе, дурья голова, в холостяках годить? Нам, говорит, хозяйка в дом нужна». Оно, конечно, дело житейское — и харчи сварить, и хату в порядке держать кому-то нужно. А тут тебе еще и огород, и порося — какое ни есть, а харчей требует. Для всей этой штуки баба вот как нужна! Ну что ж, жениться так жениться! Ну, вот, — посмеиваясь, продолжал Потап Потапович, — стал я к нашим сельским девчатам приглядываться да присматриваться: как бы найти себе самую, что ни на есть, смирненькую та тихонькую? И что ж вы думаете?. Нашел! И оказалась этой дивчиной наша соседская Варка. Малюсенькая, вот такая, — чуть поднял над столом руку Потап Потапович. — Тихонькая, тихонькая, ни одного лишнего слова за весь вечер не скажет. А сама вроде так с лица и насчет всего прочего вполне натуральная бабенка. Ну, стал я ей оказывать внимание. То, значит, на полечку приглашу, а то горсть семечек ей в подол всыплю на досвитках, а то как-то в поле на таратайке подвез, — в общем стал за нею, как говорится, ухаживать. А Варка на меня во все глаза смотрит. А глаза у нее большущие, как у коровы. Смотрит, словно спрашивает: а чи не шуткуешь со мною, хлопець? А потом, видно, убедилась, что не шуткую, и дело стало продвигаться вперед к самой, что ни на есть, роковой развязке. Правда, перед свадьбой решил я своей Варке устроить проверку, экзамен, так сказать.

Борисенко глянул на Симку, слушавшего его рассказ с раскрытым ртом, и усмехнулся.

— А проверка была такая. После обычной попойки с товарищами, еле, как говорится, держась на ногах, забрел я будто по ошибке прямо к ней в хату. Ну, думаю, что же ты теперь запоешь, красавица? Эх, если б вы видели, граждане, как забегала, засуетилась моя Варка! И кваску мне свеженького из погреба, и рассолу огуречного, и какой-то мокрой тряпкой голову мне обмотала — ну, в общем, настоящее райское обхождение, а может, еще и лучшее. А потом уж, как я чуток в себя пришел, и рюмочку мне поднесла вишневой наливочки собственного изготовления. Ангел, а не баба! Куда ж тут дальше деваться? Женился я на ней в один прекрасный день, как пишут в романах.

Потап Потапович вздохнул и низко опустил голову. Симка переглянулся с Дусей, та скромно потупила свои озорные васильковые очи.

— Женился я на ней, братцы, и стала она ко мне в хату барахло свое перетаскивать. Правда, никаких там особенных фамильных ценностей, гарнитуров и сервизов не было, но обратил я внимание на множество глиняных горшков и махоток, которые она привезла ко мне просто на телеге. «Что за черт, думаю, зачем ей столько горшков?» Но раздумывать мне долго некогда было. Подвернулась мне в тот день веселая компания, и загулял я, бедолашный, аж до первых петухов. Иду домой, пошатываюсь и песенку, конечно, напеваю. Открываю, значит, дверь и являюсь на ясные очи своей благоверной. Только я затянул было свою любимую «Звенит звонок насчет поверки…» — как что-то страшное обрушилось на мою голову. Я думал, голова моя раскололась на мелкие части. А это Варка, чертовка, у меня на голове здоровенный кувшин разбила!

Даже Маруся не могла удержаться от смеха, глядя на трагическое лицо Борисенко, как бы заново переживавшего это печальное происшествие. Что касается всех остальных, то они хохотали неудержимо. Вот, мол, попал ты, Потап Потапович, в переплет! Здорово околпачила тебя тихонькая Варка!

— Тут и пошло, — скорбным голосом продолжал Борисенко. — Только я домой под мухой, — она сразу горшком по голове. А это, скажу вам, такая штука, как грохнет, все мозги перетряхивает, и куда только хмель девается! Что ж, думаю, делать? Думал, думал и придумал. Валялась у нас во дворе бывшая германская каска. Отбили у нее этот острый штырь и служила она когда-то бабушке-покойнице за ночную посуду, а потом поставили ее во дворе, как корытце для гусей. Вот и додумался. Перед тем, как войти в хату, беру эту каску и на голову. Варка горшком — трах, а мне ничего, как с гуся вода. Вот так и жили. И самое главное, Варка-то моя и не прочь, чтобы я выпил рюмочку-другую, но только дома. Тогда уж она мне и малосольных огурчиков поднесет, и редьки натрет на закуску — пей, ешь да облизывайся! Одна беда — дома мне эта самая чарка, как кость в горле, застревает, не принимает ее душа и все тут, вроде какое лекарство пьешь, а не оковиту.

Борисенко тяжко вздохнул.

— Так прошел год, и второй, и десять лет прошло. И не то, что я этих горшков проклятых пугался, — нет, ну разобьет на голове, шума много, а вреда никакого. А только надоело мне это. И вот когда года три тому назад работали у нас изыскатели, подружился я с ихним начальником. Сманил он меня на постройку дороги Валки — Ковяги, а потом я во вкус вошел и решил сюда, в отдаленные места, поехать. А здесь познакомился с Федоровым. А дальше все вам известно…

— Эх, чудак вы, Потап Потапович, — покачал головой Симка. — Она ведь для вашей же пользы старалась, а вы ее бросили!

— Я не бросил, — встрепенулся Борисенко. — Ты что, сдурел? Деньги, посылки посылаю. А как же? А вот потянуло, понимаешь, на вольную жизнь…