Там, где была тишина

«Ну и пусть любятся, пусть уезжают куда хотят, — думает она. — Мне наплевать. Но как же можно дорогу бросить?»

Работа идет, а каждый думает о своем, горюет или радуется. На седьмом небе Симка. Он уже заканчивает второй шпур, словно присутствие широколицей, курносенькой Дуси придает ему небывалые силы.

Он все время перемигивается со своей подружкой, и она отвечает ему хорошей широкой улыбкой. У них все ясно — кончат дорогу и айда домой, жениться!

Вася искоса наблюдает за Марусей! Что-то невесела сегодня девчонка. Эх, много бы отдал он, если бы ему улыбнулись эти черные, блестящие глаза!

Маруся устала. Она медленно выпрямляется и отряхивает с юбки каменную пыль. «Сейчас запоет», — думают многие, хорошо изучившие ее за время стройки.

Нет, не поет Маруся. Усталая, измученная, отходит она в сторону и ложится на землю, поросшую бурой, еще в мае выгоревшей травой. Наталья подходит к ней, ложится рядом.

— Что это с тобой, а?

Плечи Маруси вздрагивают. Неужели она плачет?

Повернув к Наталье голову, как-то странно искривив губы, Маруся нехотя отвечает подружке:

— Так, ничего, голова закружилась.

Она припадает к Натальиному плечу и горячо шепчет, словно в забытьи:

— Вот сейчас, за работой, глаза закрыла и увидела себя с мальцом, беленьким, своим. Он беззубый и улыбается. — Она застонала. — Эх, Наталка. Пеленочки стирать хочется. Мальца грудью кормить хочется. Ты понимаешь меня?

Наталка слушает ее, опустив глаза.

— Встань, Маруся, — тихонько говорит она. — На нас смотрят. Ты же вожак.

— Вожак, — горько усмехается Маруся. — Танцев и песен хочешь? Не будет сегодня песен!

Она встает и возвращается на свое рабочее место.

Солдатенков, прикусив цигарку, смотрит на нее. В глазах его добрые-добрые огоньки.

«Сколько уже вместе, — думает он, — а еще слова ей доброго не сказал».

— Ты чего уставился? — хмуро бросает Маруся. — Давай работай, не гулять сюда пришел.

Солдатенков отворачивается и ожесточенно бьет кувалдой.

«Вот же чертовка, — думает он, — и пожалеть себя не разрешает».

Так и идет работа. И пусть уж простит мне читатель, что этот субботник обошелся без массовых танцев и песен…

Было у нас много веселых и шумных выходов на общую работу, но были и такие субботники, когда народ трудился, сжав зубы, и было ему не до песен.

А время бежит. Уже вечереет. От уступов и скал легли длинные тени. Вспугнутая кем-то, стая курочек-кекликов с треском полетела к реке, к водопою.

Солдатенков проверяет шпуры.

— Теперь, товарищи, по домам, — довольный произносит он. — Я уж тут сам похозяйничаю.

— Нет, нет, — протестует Наталья, — вместе начали, вместе и кончать будем!..

…Была уже глубокая ночь, а в бараке никто не ложился спать. В этом низком, но просторном помещении жили теперь все участники стройки. Их было немного.

В конторе остался Буженинов. Он не захотел переходить в барак. Девушки тоже спали здесь, отгородившись чьим-то старым одеялом. Они боялись жить отделено.

Весь день комсомольцы работали на субботнике, на девяносто пятом пикете. Они бурили шпуры для взрывчатки. Это была изнурительная работа, но никто не ложился.

Все чего-то ждали.

Вот скоро и Новый год! Невольно вспоминаются родные места, и люди задумываются о своей судьбе, что привела их сюда, в мрачные Кугитангские горы, на серный рудник, о котором они раньше и слыхом не слыхали. Ну, уголь там, или нефть, или, скажем, золото. А то — сера! Для чего она? А вот ведь сколько ее нужно стране! Миллионы тонн! Шутка ли?

Значит, она нужна нашей промышленности. Это кто говорил, кажется, геолог Мирченко, что, добывая серу, мы избавляемся еще от одной капиталистической зависимости?

Вот оно как поворачивается дело!

— Мамед, — вдруг попросила Наталья. — Вы же нам обещали рассказать об открытии этого месторождения.

Мамед, о чем-то глубоко задумавшийся, вздрогнул. Он ласково улыбнулся Наталье и кашлянул.

— Что рассказывать? — смущается он. — Открыли — и все тут. Открывать легко было. А вот теперь, когда рудник строить надо, трудно стало. Один мешает, другой мешает.

— Кто ж тебе мешает? — поворачивается Дубинка к нему. — Он как раз просматривал какую-то старую газету, интересовался столичными новостями.

— Не ты, конечно, — отвечает ему Мамед. — Есть такие люди. Денег не дают, оборудования не дают. Говорят, невыгодно завод строить. А Мирченко доказал: очень даже выгодно. Почему так, — не понимаю!

— Не понимаешь? — хмурит брови Дубинка. — Хочешь, я тебе объясню?

— Объясни, пожалуйста.

Дубинка скрипнул табуреткой. Все в бараке смолкли.

— Вот есть два человека, к примеру, — неторопливо начинает он. — Один говорит: нужно хорошо есть, одеваться, а потом строить заводы и фабрики. Сначала масло, потом сталь, понятно? А второй человек говорит: нет, не так, подтягивай живот, ходи в лохмотьях, а подавай мне на тарелочке жареные гвозди, понятно?

— Чего уж понятней? — откликнулся Солдатенков, лежавший рядом на койке. — Контру разводишь!

— Ты что? Рехнулся? — удивляется Дубинка. — Большие люди об этом говорят. А я кто? Я человек темный. Рабочая скотинка.

— Ну, а ты за какого человека стоишь? — тихо спрашивает Солдатенков.

Дубинка широко улыбается.

— Мне, известно, жрать охота. Да и лапсердак сменить бы надо. Совсем клифт истрепался.

Многие смеются. А многие внимательно прислушиваются к разговору: хотят понять, кто же, действительно, прав?

— Дурак ты, Дубинка, — добродушно посмеивается бригадир. — Или притворяешься дураком. Пока ты масло жрать будешь, нас все эти акулы Нью-Йорка за горло схватят. Понимать надо!

— Политграмота! — откровенно зевает Дубинка.

— Может и политграмота. А тебе она очень полезна. Темный ты человек. Я так понимаю: нам сейчас каждому за троих работать нужно. Чтобы быстрей сильными стать. Иначе раздавят. Вот поэтому народ и пятилетку за четыре года взялся выполнить. И выполнит. И мы на своем участке не должны спать. Вот завтра взорвем скалу, и дорога на рудник открыта, вези серу, куда хочешь!

— Взорвем скалу, — усмехается Дубинка. — Легко сказать. А ты вот это читал?

Он вынимает из кармана небольшой клочок бумаги. Все тянутся к нему. Солдатенков читает: «Кто скалу взорвет — тому смерть».

Буквы написаны крупно, по-печатному.

— Где взял? — тихо спрашивает Солдатенков.

— У себя в чемодане нашел.

Они долго, пристально смотрят в глаза друг другу. Наконец, Солдатенков небрежно роняет:

— Пугают, как маленьких. Прямо кинофильм какой-то.

— А ты лучше поберегись, — говорит Дубинка. — Вот прораб-то наш — тю-тю. Разбирается, значит. Не хочет к этому делу руки прикладывать. К скале-то ихней. Ну и нам нужно свертывать манатки, пока не поздно.

— Бросьте, — почти закричала Наталья. — Что вы завели такое?.. Спели бы лучше.

— Ты, Дубинка, к скале можешь не идти, — глухо произносит бригадир. — Никто тебя не просит. Вон пойдешь к Агафье Силовне в помощники. Похлебку варить!

— Нужен он мне, такой сиволапый, — сразу же вскидывается повариха. — И волынит, и волынит. Что за человек такой! — Она обращается к Солдатенкову. — А насчет похлебки, сынок, не угадал. Завтра суп с бараниной будет, шурпа называется. Очень вкусный. К нему и стопочку принять можно.

Дверь распахнулась, в барак ввалились Борисенко, Родионов и Николай. Борисенко был возбужден и размахивал руками.

— Эй, бригадир, — закричал он с порога Солдатенкову. — Принимай взрывчатку! Насилу притащили. Для тебя старались.

— Что, не приехал Виктор? — вполголоса обратился к Наталье Николай.

— Нет, — шепотом ответила Наталья. — Наверно, и не приедет.

— Не беспокойся. Будет здесь, как миленький. Потап Потапович! — крикнул он завхозу. — Нужно выставить возле взрывчатки караул.

— А як же, — всплеснул руками тот и тотчас же разгладил свои запорожские усы. — Там Симка караулит. Сменить его нужно будет через два часа. Согласно уставу.