Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Ну?

— Авария!

— А! — Собеседник мой поднялся, кивнул мне, затрусил к «газику» и укатил.

Женщина в лиловой юбке и красной кофте набрала целый передник ромашки и тоже ушла. Опять пустынно стало и тихо. Только в доме на втором этаже кто-то продолжал играть на пианино.

Я отправился дальше, то есть куда глаза глядят.

Саврасовский, пригородный пейзаж, но маленькая речушка называется грохотно — Амазонкой. А за Амазонкой я вскоре оказался на кладбище. Старые, мудрые и спокойные деревья, оставшиеся еще от диких котлинских лесов, разнотравные полянки: в сырых, тенистых уголках могучие папоротники и белые зонтичные цветы…

Царские офицеры и революционеры-подпольщики, Герои Советского Союза и подпоручики от инфантерии, штурмана и капитаны, обошедшие по нескольку раз вокруг света, и очень много безымянных могил.

Я бродил между могил, без дорожек, слепо надеялся: вдруг наткнусь на след Н. Е. Суханова. Когда-то хотел написать рассказ о нем. Друг Желябова, минный офицер, он изготовил те бомбы, которыми был убит Александр Второй. Его казнили где-то здесь. Тело бросили в яму и провели мимо взводы сводного батальона… Сколько лежит здесь погибших под шпицрутенами, померших от холеры и тифа, цинги и обыкновенной голодухи, расстрелянных, повешенных, надорвавших живот на нечеловеческой работе…

Ноги меня уже не держали. В обратный путь решил отправиться автобусом. Ожидал его в крытом автобусном павильончике, рассматривал надписи на стенах и даже потолке. Названия кораблей, инициалы, даты, и часто повторяются загадочные буквы «ДМБ», «ДМБ-76», «ДМБ-80»… Сокращенное название какого-нибудь нового корабля? Были, например, «БТЩ» — базовые тральщики, а что такое «ДМБ»?

Подошли два парня со спиннингами, уселись рядом ожидать автобус. Я спросил про загадочные буквы. Парни посмотрели подозрительно. Объяснили, что это «демобилизация» и год, когда она произойдет. Спросили, кто я такой, если не знаю таких обыкновенных вещей. Пришлось представиться.

— Вот, — сказал я парням. — Уже появились такие молодые люди, которые не знают про Кронштадт, про его подвиги и героическую историю. Напомнить им надо.

— Чепуха, — сказал один из парней. — Нет таких в России.

— А если есть, им лечиться надо, — сказал другой.

И оба утратили ко мне какой бы то ни было интерес.

Смена. 1978. № 23

Снова соленый лед [26]

«Соленый лед», «Завтрашние заботы «Среди мифов и рифов», «Морские сны», «ЗА ДОБРОЙ НАДЕЖДОЙ» — знакомые и для многих любимые книги. Их автор штурман дальнего плавания ленинградский писатель Виктор Викторович Конецкий сейчас вновь собирается в плавание.

— Конечно, в Арктику. На лесовозе «Индига», на котором ходил последний раз в 1982 году. Рейс наш начнется из Мурманска, двинемся на восток. Ледовая навигация ожидается не менее трудной, чем в прошлом году.

Учитывая все сложности предстоящего испытания и свой уже немолодой возраст, решил проявить благоразумие и набраться сил на Рижском взморье.

— В эту дорогу вас, очевидно, позвали и творческие планы?

— Да, нужно закончить свой затянувшийся роман-странствие, который будет называться «Обратного пути у нас не отберешь». Хочу описать в нем свой первый арктический рейс 1953 года, о котором еще никогда и нигде не упоминал. Частично в книгу войдет и материал того рейса 1979 года из Мурманска на Певек, когда в районе Айонского ледяного массива мы получили пять пробоин.

— Завершив работу над очередным произведением, испытываете вы ощущение полной удачи?

— Бывает такое ощущение. Ставишь точку, и внутренний голос говорит: «Получилось». После этого, как правило, наступает психологический спад, порой на много дней. Мне кажется, что, в отличие от других, писательский труд не помогает накопленным опытом, а, наоборот, усложняет работу. Каждая новая вещь требует особых приемов. Даже уверенность в себе не увеличивается с годами. Все время чувствуешь, что стареешь. И можно предположить, что отстаешь от жизни.

— Книга рождает мнения подчас противоречивые, в том числе у критиков. Как вы относитесь к литературной критике?

— Видите ли, морская специфика своеобразна и неповторима, у людей, не слишком сведущих в ней, возникает недоумение, в котором отчасти виноват и автор. Один критик, например, отзыв на мою книгу «Соленый лед» озаглавил «Соленая вода» и в этом отзыве высказал мнение, что автор уходит в плавание, дабы избежать сложностей береговой жизни. А дело-то как раз в том, что в море сохраняются все сложности береговой жизни, но к ним неизбежно прибавляются льды, которые надо пройти… Не знаю ни одного писателя, который был бы абсолютно доволен критиками.

— С кем из героев и персонажей ваших путевых книг вы дружите в жизни?

— Сразу назову Героя Социалистического Труда капитана Анатолия Алексеевича Ламехова. Плавать с близкими товарищами намного легче, и поэтому я всегда рад неожиданным морским встречам с капитаном дальнего плавания, писателем-мурманчанином Борисом Романовым, с военным моряком Аркадием Конышевым.

— Есть ли на свете место, где вам лучше всего пишется?

— Точнее — лучше думается. Родной город на берегах Невы.

— Всегда интересно узнать о писательской технике. И кстати, насколько велико влияние стиля одного писателя на стиль другого?

— Насчет техники (в буквальном смысле): долго писал только на машинке, теперь сменил ее на шариковую ручку. Я уже говорил, что с годами сочинительство делается все мучительнее; в первую очередь мучает страх перед самоповтором. И кажется, если будешь ближе к бумаге, не отделишься от нее «железом» пишущей машинки, то, может, и лучше выйдет. О влиянии стиля на стиль: нужно внимательно следить, чтобы не попасть под подобное воздействие. Есть сакраментальное выражение: «Стиль — это человек». Не твой стиль, на мой взгляд, и останется не твоим. Самое сложное и главное в искусстве — быть самим собой, со всеми своими грехами и мелочами, безусловно, и со всем хорошим, что в тебе найдется.

— А если работа стопорится, что вы делаете?

— По аналогии с композиторами отвечу: я писатель не моцартовского склада. Не могу напрочь забыть про свои печали и «уйти за вдохновением в жизнь». Сижу, стараюсь, заставляю себя сидеть за рабочим столом. Когда это не делаю, терзает мысль, что я лентяй. Вообще, «самоедство» мне весьма присуще.

— Ваш друг Юрий Казаков советовал начинающим литераторам не посылать свои рукописи на просмотр «мэтрам». Призывал их обретать свой голос без чьей-либо помощи, через собственные ошибки и находки. Что думаете по этому поводу?

— С ужасом получаю бандероли от молодых авторов. Видимо, по природе я совсем не педагог. Был бы счастлив помочь кому-то, но такое случалось, пожалуй, всего дважды. На остальные десятки и десятки рукописей, не кривя душой, давал отрицательные отзывы. Но отрицательный отзыв для иного начинающего автора может быть убийственным лекарством. Сам я свои рукописи маститым литераторам не посылал, только иногда показывал их писателям, имевшим отношение к литературному объединению в Ленинграде, в котором занимался. Первую свою книгу послал Константину Паустовскому и Илье Эренбургу… Очень важно для нашего дела физическое здоровье. Любая болезнь, боль мешает творчеству. Отсюда у меня глубочайшее уважение к мужеству Чехова, Хемингуэя, которые преодолевали все под дамокловым мечом недуга и великолепно работали. Так что молодым писателям советую сохранять физическую форму, чем, увы, далеко не все они занимаются…

Неделя. 1984. 29 октября — 4 ноября

Моя профессия — судоводитель

Почему мы пишем о море и моряках только тогда, когда возникают экстремальные обстоятельства — суда затерло в Северном Ледовитом океане или случилась трагедия, погибли люди, как было это с «Механиком Тарасовым»? Почему редко обращаемся к морским будням? Вот какие цифры называет министр морского флота СССР Т. Б. Гуженко в интервью по случаю 60-летия советского торгового флота: наш флот фрахтуют примерно три тысячи зарубежных фирм, советские суда заходят в 1200 портов 120 стран, по воде перевозится около половины советского экспорта, 70 процентов импорта. Одновременно в море находится 1700 судов.