Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

Над огромной площадью, которая служила когда-то свалкой отработавших, уставших якорей, стоял в полном одиночестве бронзовый адмирал Макаров.

Восемь могучих якорей Ижорского завода по 95 пудов 5 фунтов каждый крепили его покой и его надежды. По неотесанной скале-пьедесталу взметнулась черная штормовая волна, достигнув самых ног Степана Осиповича.

Скалу для памятника подняли со дна морского на рейде Штандарт. Хорошо придумали — поставить адмирала, боцманского сына, внука солдата, на подводном камне с рейда Штандарт.

До того как Петр привел к острову Котлин первый фрегат, царский штандарт символизировал власть России над тремя морями. И вот: «в тот образ четвертое море присовокуплено» — Балтийское.

На цоколе памятника знаменитое: «ПОМНИ ВОЙНУ».

Вокруг мощенная булыжником площадка.

К булыжникам и торцам у меня нежная симпатия. Когда прошлые скульпторы и архитекторы задумывали свои творения, они, естественно, учитывали фактуру той тверди, на которую свои творения ставили. Бесполая стерильность асфальта гармоничность их замысла нарушает.

Степан Осипович Макаров — один из самых замечательных наших моряков. Когда «Ермак» уже сходил в Арктику, а потом спас уйму судов в Ревеле и броненосец «Генерал-адмирал Апраксин» и когда имя Макарова уже гремело на весь свет, он издал приказ «О приготовлении щей». От века цинга среди матросов и солдат в Кронштадте была обыкновенным делом. Так вот, Макаров командировал на Черноморский флот врача-гигиениста, а оттуда выписал аса-кока. Кроме того, он приказал периодически взвешивать всех матросов, чтобы командиры кораблей всегда знали: худеют их «меньшие братья» (такое выражение было принято о рядовых в «интеллигентской среде») или толстеют.

На памятнике Макарову выбита эпитафия. Автора не знаю.

Ведь вроде простые скова, да еще и компиляция: и «Вещим Олегом» пахнет, и лермонтовские строчки сквозят, но как все это вместе бьет по сердцу! Как будто слышишь все наши старые морские песни и обоих «Варягов»: «Чайки, несите в Россию…» и «Наверх вы, товарищи». И морские песни последней воины: «Заветный камень» и ««Гремящий» уходит в поход…».

И видишь огромный «Петропавловск», который в одну минуту перевернулся, показав над волнами обросшее водорослями и ракушками днище, — горестное и жуткое зрелище.

Пользуясь тем, что площадь пустынна и никто моей сентиментальности не увидит, я встал на колено и помянул адмирала, и Верещагина, и матросов «Петропавловска», и всех матросов Цусимы, которые семь десятков лет тому назад снялись из Кронштадта на помощь адмиралу и своим порт-артурским братцам.

Потом по древнему подвесному мосту перешел Петровский овраг, любуясь чистотой и буйной силой зелени на острове. Вообще, приморские парки, леса, луга особенно зелены: влажные ветры и частые дожди промывают траву и листву. И стволы приморских деревьев по той же причине особенно черны. И контраст первозданной зелени с чернотой стволов заставляет взглянуть на обыкновенное дерево с каким-то даже удивлением.

Ах, как нужна моряку, ступившему на землю после долгого плавания, зелень дерев и трав! Какое чувство братства испытываешь к придорожной ромашке или старому клену! Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен, тот самый, что натянул нос Куку, открыв Антарктиду, хорошо понимал это. И много сделал, чтобы при вступлении на «служебный», то есть казенный, остров моряки «были бы порадованы тенью дерев и зеленью». Вероятно, некоторым штатным озеленителям наших городов полезно было бы побывать в Антарктиде хотя бы месяцок.

В Средней гавани кормой к причалу стоял мощный паром, опустив апорель. Нынче Котлин связан с материком регулярными паромными рейсами в любое время года. Впервые за всю историю островные жители могут добраться на Большую землю точно по расписанию.

Матросы на пароме окатывали палубу и заодно друг друга из шлангов, они были совсем мальчишки, полуголые и беззаботные. Беззаботность их выглядела даже вызывающе на фоне крейсера «Киров». На крейсере играли «Большой сбор», белые робы выстраивались на баке и спардеке крейсера плечом к плечу, крепко скованные строгой крейсерской дисциплиной: на крейсерах служба всегда строже, нежели на других кораблях.

За крейсером видны были просторы кронштадтских рейдов, верхушки Кроншлота, угадывался Чумной форт.

Польский лайнер «Стефан Баторий» медленно скользил по заливу, нацеливаясь в пролив между Кроншлотом и аванпортом Купеческой гавани. Я знал, что поляки сейчас держат триста пятнадцать градусов, а через пару минут лягут на двести восемьдесят девять. Я сотни раз прошел этим путем в море и обратно в Ленинград. И было немного странно сидеть на берегу и глядеть на проходящее судно со стороны, с тверди Кронштадта. Торговых моряков редко заносит сюда. Здесь царство Марса и — ныне — еще Софии, ибо в Кронштадте базируется флот Академии наук.

Полускрытый от меня паромом, тяжело ворочался в гавани огромный новый «Ермак», потом он с грохотом обрушил в воду правый якорь и начал подаваться кормой к причалу. Он проделывал этот маневр без буксиров, очень уверенно и даже несколько надменно. И три густых гудка прокатились по гаваням, рейдам и по Якорной площади и, верно, отдались глубинным, глухим звоном и гулом в бронзе адмиральского памятника и в бронзе всех других памятников Кронштадта.

С парома раздался ленивый и добродушный голос вахтенного штурмана, усиленный верхней трансляцией: «Эй! Самоубийцы! Поторопитесь! Больше ждать не могу! Опаздываем!»

Двое парней возились с мотоциклом на пристани — он у них заглох в самый неподходящий момент. «Самоубийцы» перестали мучить свой драндулет и вручную, со смехом и гиканьем затащили его на паром.

Все очень мирно было, по-домашнему. И вовсе не пахло историей. Хотя камни аванпорта помнили легкую тень от парусов «Надежды» Крузенштерна и «Невы» Лисянского, «Востока» Беллинсгаузена, «Мирного» Лазарева и «Камчатки» Головнина…

С командиром Головниным уходил волонтером в свое первое отчаянное плавание мальчишка-лицеист Федя Матюшкин. Если Пушкин кому завидовал на этом свете, то ему.

«Ермак» подал кормовые концы на пирс-дамбу Петровского канала-дока. Все связано на этом свете. Когда-то Главным строителем канала и всего Кронштадта был арап Петра, прадед Пушкина, генерал-майор Ганнибал. Сам Александр Сергеевич в мае 1828 года приплыл сюда на пароходе в компании Грибоедова и Вяземского. На пароходе уже! Они осматривали корабли, уходящие в поход под командованием адмирала Синявина… И уж наверное, помянули Бестужевых и других друзей-декабристов. Кронштадский рейд хранит и их память. Сюда привезли всех декабристов-моряков из Петропавловской крепости. Они были при полной форме, орденах и оружии. На адмиральском корабле «Князь Владимир» ударила одинокая пушка, и тяжело поднялся на стеньге черный флаг. По этому сигналу на флагман съехались представители со всех кораблей эскадры. «По обряду морской службы» под барабанный бой с осужденных сорвали эполеты, ордена, переломили над головами подпиленные загодя сабли и швырнули за борт. Отсюда начался путь в сибирскую каторгу у братьев Бестужевых, Завалишина, Торсона. Их увозили под навзрыдный плач матросов и офицеров, присутствовавших на экзекуции. Рыдали, не таясь.