Курортное приключение

– Низко…

– Но это бог с ним… Ревность… Она еще и не то творит с людьми. Я бы ему это простила. Мне не нравятся его взгляды на жизнь. Как-то у него все мысли только о себе. Этот человек хороший, потому что он мне полезен, этот плохой, потому что он против меня, а вон тот мне глубоко безразличен, потому что он мне бесполезен.

– Вы ему полезны?

– О, еще бы!

Официантка принесла шашлыки. Они еще дымились и шипели. Пахло подгоревшим жиром, зажаристым мясом, березовым углем.

– Ух, как вкусно! – воскликнула Антонина Петровна, принюхиваясь. – Я ужасно проголодалась! Какой вы молодец, что заказали! Давайте есть и разговаривать, а то остынут. Вы не обидитесь?

– Я на шашлыки, вино и красивых девушек никогда не обижаюсь, – Холин протянул врачу шампур.

– Итак, чем же вы ему полезны?

– Он ужасно боится болезней. Он так дрожит за свою жизнь, что если у него случится что серьезное, то, наверно, умрет с испуга. Вот почему ему нужен домашний врач. Чтобы он был под постоянным медицинским наблюдением. А потом, чтобы были под наблюдением его дети. Я его больше интересую как врач, нежели как женщина.

Некоторое время Антонина Петровна и Николай Егорович ели молча. Потом девушка заговорила опять:

– После нашего знакомства я невольно сравниваю вас и его. И все сравнения не в его пользу. Он говорит только о себе, вы – обо мне. Он думает только о своих мнимых болезнях постоянно просит послушать его, расспрашивает о симптомах. Вы стараетесь забыть о своем сердце. Он любуется мною, только когда я в белом халате, вы же смотрите на мои волосы, глаза, нос.

– На нос я не смотрю. Нос ваш мне не нравится. Он немножко курносит, а я люблю крючковатые, греческого типа. Я больше смотрю на вашу фигуру. Фигура у вас классная.

– Благодарю за тонкий комплимент… Я их давно не слышала.

– Жених воздерживается от комплиментов?

– Он говорит их лишь самому себе. Его уже не переделаешь. Да и я не собираюсь переделывать. Я лишь боюсь за детей. Он может воспитать их по своему подобию.

– А вы выходите замуж за другого, и все, будут другие дети, – посоветовал Холин.

Она покачала головой.

– Теперь уж это невозможно.

– Почему? Вы дали слово? Я могу вас освободить от него.

– Нет, дело не в слове. Просто мы знакомы давно, я знаю все его достоинства и недостатки, так что я знаю, на что иду. Искать кого-нибудь другого? Слишком поздно. Мне уже двадцать пять лет. Да и где его найдешь? Ходить на танцы? Смешно. Стараться понравиться больным? Грешно. Кроме того, вы оказались правы – у меня большая работа. Я сейчас разрабатываю одну очень интересную тему… Так что на поиски женихов у меня совсем нет времени. Да и потом… Честно говоря… Тут вы тоже оказались правы. Меня больше прельщает работа, чем замужество. Просто если уж так принято – быть замужем, то ничего не поделаешь, не хочется выглядеть белой вороной… А мой жених, в общем-то, будет неплохим мужем: он долго жил холостяком и умеет сам себя обслуживать. Хорошо зарабатывает, отличная квартира в Севастополе… Что мне еще надо? Вот закончу исследование, поженимся, уеду в Севастополь, меня уже приглашали на кафедру.

– Но ведь вы согласились стать здесь заведующей.

– Да. Это очень важно для моего исследования. Больше возможностей. Ну что ж, поработаю с годик… И опыт это даст.

– А может быть, вы выйдете за меня? – сказал Холин. – Впрочем, извините за глупость. Муж из меня никудышный, скорее пациент, а не муж. И потом, в нашем городишке нет кафедры. Еще раз прошу извинения за глупость. Давайте лучше выпьем на брудершафт. По-моему, самое время.

– Давайте.

Она встала, протягивая бокал. Холин налил шампанского, опять спросил:

– Мне можно?

– Один глоток.

Он плеснул себе глоток. Они скрестили руки, поцеловали друг друга в щеки и сели. Толстяк, обернувшись всем своим громадным туловищем, побагровев от напряжения, смотрел на них. За его щекой вздувался забытый кусок шашлыка. Казалось, что у толстяка вскочил огромный флюс.

– Коля…

– Тоня…

Они вслушивались в непривычно звучащие имена.

– ТЫ ешь, а то остынет… – Холин произнес эту фразу с трудом. Она сняла кусочек с шампура.

– А почему ТЫ не ешь? – Тоня, наоборот, выговорила «ТЫ» свободно, словно они уже были давно знакомы.

– Я уже не хочу. Да и слежу за весом. А вот ТЕБЕ не мешало бы поправиться.

– Я худая? ТЫ не любишь худых?

– ТЫ изящная, но чуть-чуть надо поправиться. Женщине это идет. ТЕБЕ пойдет.

Они говорили ничего не значащие фразы, играя словом «ТЫ», следя, как оно, вначале угловатое, корявое, постепенно обкатывается, отшлифовывается, становится незаметным и привычным, как все прочие слова.

– Ах вот вы где, дядечка! – кто-то обнял Холина за плечи, шутливо встряхнул. – Сбежал! Бросил девушку! Разве это честно?

Холин уже знал, кто это. Он обернулся, улыбаясь. Сзади стояла, нахмурив брови, девушка-змейка. Она взяла Холина за руку, потянула из-за стола.

– Ну, марш дотанцовывать пятачок!

Николай Егорович встал, посмотрел на Тоню.

– Можно?

Она погрозила ему пальцем.

– Старый притворщик! А говорил, что не нравишься девушкам. Иди уж. ТЫ только не очень увлекайся.

– Я уже увлечен, – сказал Николай Егорович.

Уходя, краем глаза он увидел, что толстяк принял стойку. Он полупривстал на стуле и пожирал глазами Тоню. Про шашлык за щекой он забыл, и вздувшаяся щека придавала ему вид рассерженного бегемота. Уже на пороге танцзала Холин услышал срывающийся от волнения, хриплый голос:

– Можно вас пригласить на танец?

Автомат играл медленное грустное танго. Змейка положила ему руки на плечи, прильнула; он взял ее за тонкую талию, осторожно повел в такт мелодии. Это был танец его юности, и Холин неплохо танцевал танго. Она, казалось, была удивлена.

– А вы хорошо танцуете, дядечка.

– Только одно танго.

– Поэтому и сбежали?

– Конечно.

– Впредь будем танцевать одно лишь танго.

– У меня больше нет пятаков.

– Сеня сбегал в магазин, наменял.

– Кто такой Сеня?

– Мой пленный.

– Пленный… в каком смысле? – удивился Холин.

– Ну я… пленила его. Поэтому и пленный. Хотите быть моим пленным?

– Я уже старый.

– В самый раз. Я не люблю молокососов. Они глупые. И пить не умеют. Вот вы сколько сможете выпить за вечер?

– Да уж бутылки две смогу.

– Вина?

– Водки.

– Ну? – поразилась она.

– Даже две с половиной, если закуска хорошая.

– Врете вы все. Но все равно чувствуется, что вы крепкий. Здоровяк-мужчина. Меня зовут Светкой. А вас?

– Николай… Николай Егорович…

– Очень длинно. И скучно. Можно я буду звать вас… ну, допустим… Егорушкой….

– Гм… довольно странно вы придумали.

– Скворушка-Егорушка! Скворушка-Егорушка! Здорово? Ладно?

– Зовите, если вам так нравится. Откуда вы такая взялась шустрая?

– Из «Соснового бора».

– Это где?

– Пять километров отсюда.

– Это все ваши?

– Ага. Мы сюда встряхиваться ходим. Неделю диетим, а потом встряхиваемся. А вы кто такой? Турист?

– В некотором роде.

– Сибиряк?

– Откуда вы взяли?

– Костюм у вас черный, строгий. И свитер толстый. И ботинки мощные. И телосложение богатырское. Угадала? Сибиряк?

– Пусть буду сибиряком.

Возле танцевали Тоня и толстяк. Толстяк тяжело дышал, каждый поворот давался ему с трудом. Шашлык он уже проглотил и теперь, вытянув губы и втянув щеки, насвистывал мелодию танго. Живот сильно мешал танцору, к тому же еще у толстяка были короткие руки, и он еле дотягивался до Тони.

– Тест на психологическую совместимость… – говорила Тоня.

– Вратарю можно без тестов, – отвечал толстяк. – Вратарь один, как волк…

Танго кончилось. Тоня подошла, взяла Николая Егоровича за руку.

– Тебе не надоело?

– Надоело. А ТЕБЕ?

– Тоже. Пойдем?

– Пойдем.

Холин расплатился с официанткой, и они пошли к выходу.