Строители

Нет, мне не с кем было советоваться. И помощи мне ждать неоткуда. Я должен рассчитывать только на себя.

Нужно было спешить, в шестнадцать часов начиналась оперативка — вторая после моего назначения.

В кабинет управляющего я вошел без пяти минут четыре. Все уже собрались. За столом управляющего важно сидел Костромин.

Он смутился, когда увидел меня.

— Виктор Константинович, управляющий задерживается в главке. Вас не было… он просил меня провести совещание. — Костромин все так же прочно сидел в кресле.

Я ловлю насмешливые взгляды присутствующих: «Интересная ситуация, что же ты будешь делать?»

— Вот и чудесно, — бодро говорю я. — Мне как раз нужно подготовить доклад. Работайте!

Я смотрю на присутствующих: «Нет, друзья, спектакля не будет». Потом выхожу и закрываю за собой дверь.

Я подхожу к своему кабинету, но он заперт.

— Костромин забрал ключ, — хмуро говорит секретарь.

Я разыскиваю свою новую комнату. Она забита разным бумажным хламом. Завхоз обещает, что завтра тут будет убрано.

Хожу по коридору, потом еду на стройку. «Нужно же и вечером бывать на стройках», — говорю я себе.

…Трудный вечер, трудная ночь, потом приходит тоскливое утро.

Глава третья

Письма в мае

Из Крыма.

От Николая Николаевича Скиридова.

Здравствуй, Виктор, не удивляйся, — я в Крыму, в санатории. Говорят, что я очень болен, а я по-прежнему чувствую себя хорошо.

Тут море, горы, кипарисы — словом, все прелести юга.

А воздух, Виктор, так свеж и густ, что кажется, его можно резать ножом и брать вилкой.

Думаю, что придет время, когда люди научатся консервировать воздух, упаковывать его в специальную тару и доставлять в Москву. Будем тогда добавлять в московский воздух эти воздушные консервы, ведь вливают же сейчас донскую воду в Москву-реку.

А, Виктор, как ты считаешь, — дельное предложение? Проведи его как рационализаторское. Костромин утвердит, если ты ему скажешь, что оно мое. Он никогда не противоречит начальству.

Ну, как у тебя, Виктор?

Опекает меня тут один семидесяти летний профессор. Заставит меня сделать несколько глубоких вздохов, послушает и скажет тонким голосом, что у всех строителей никудышное здоровье.

— А вылечите? — спрашиваю я, чтобы его подзадорить.

Он вытаскивает белейший платок, смотрит перед собой и молчит.

Врач поменьше рангом было запретил мне писать, читать, ходить, получать письма и, кажется, даже дышать. Профессор все отменил.

— Делайте что хотите, — сказал он. — Отправил бы вас на стройку, чтобы вы жили в привычном ритме, но боюсь, сочтут меня сумасшедшим.

Другие больные на режиме, без конца получают процедуры, а я целый день брожу, сижу у моря, свободный, как заказчик на строительстве.

Ну, как у тебя, Виктор? Семен Абрамович (мой профессор) разрешил мне волноваться за тебя. Видишь ли, его внук работает на строительстве и посылает дедушке самую свежую информацию.

У меня небольшая палата на втором этаже, с балконом. Утром просыпаюсь, и первое, что вижу, — море.

Эх, все хорошо! Но если бы тут была, Виктор, хоть самая завалящая, кустарная строечка, пусть без централизованной доставки материалов, с допотопным растворным узлом, — все равно. Хоть забор строительный увидеть из неошкуренных досок — нету, нету, Виктор!

Ты, наверное, спешишь. Терпи, Виктор, нужно же мне как-то излить душу.

Напиши подробно и, самое главное, — правду.

Прилагаю справку профессора, знаю, что без нее будешь писать мне успокоительные письма.

Приложение — справка на одном листе. (У, бюрократ! Все главные инженеры по своей природе бюрократы!)

Из Крыма.

От Николая Николаевича Скиридова.

Ну вот, Виктор, получил твое письмо, такое и должно быть у строителя: целый ворох неприятностей, переплетение различных интересов и, конечно, беды от незнания законов управления.

…Когда тебе все вбивают в голову, что ты очень болен, то ты волей-неволей подумываешь, сколько тебе еще осталось: год, два или, может быть, месяц. Но сколько бы ни осталось, я готов, Виктор (честно — это не для красного словца), поделить остаток на два, взять себе только половинку, но чтобы снова жить. Строить!

Поэтому я не буду «ахать» над твоим письмом: «Какой ты, Виктор, бедненький!»

Я исполняю твою просьбу — не буду вмешиваться в ход событий. Даже не буду давать тебе советов. Нет, один совет дам — с Костроминым нельзя по-хорошему, и с Моргуновым нельзя. Эти два человека сходятся только в одном: они признают силу. Ее они уважают, ей подчиняются. Поэтому приструни их. Ведь у тебя есть характер. Это только те, кто тебя не знает, думают, что ты мягкий.

Извини, пожалуйста, — прерву нашу беседу. Меня вызывают в приемную, кто-то ко мне приехал. Продолжу после…

Начал писать тебе утром, а сейчас уже вечер. Моря не видно, оно только угадывается. Где-то поют. Тут, между прочим, у всех прорезывается голос. Природа, что ли, так влияет?

У меня была Лидия Владимировна. Заехала ко мне с целой компанией.

Поговорили. Расспросила она, как меня лечат, и ужаснулась. А когда пришел профессор, прямо при мне на него набросилась: «Я, говорит, читала вашу книгу о психологии больного. Вы уж меня извините, но я с вами никак не согласна. И считаю как лечащий врач, что больного нужно немедленно уложить в постель».

Профессор слушал ее, слушал, только посапывал красным носиком. Наконец Лидочка замолчала.

Профессор начал вытаскивать свой беленький платочек. Вот, думаю, сейчас потеха начнется. Но он платочек снова спрятал, помолчал и, глядя в окно, тонким голосом сказал: «Вы, наверное, правы, коллега. Уже тысячу лет таким больным рекомендуют постельный режим» — и ушел. Лидия Владимировна решительно приказала мне лечь в постель.

Ее спутник, кажется, его фамилия Сперанский, что-то тихо ей сказал, но она даже ухом не повела.

Вскоре они уехали.

Да, виноват перед тобой, Виктор. Твое письмо лежало на столе, Лидия Владимировна его прочла, попросила твой адрес.

Утром сказал профессору, что не буду лежать, он только кашлянул и закурил.

Уходя, профессор, загадочно усмехаясь и посапывая красным носиком, сказал, что готовит мне сюрприз. Интересно, правда?

Ну вот, пока все, Виктор, а Костромина — прижми.

Николай Николаевич.

Из Крыма.

От Лидии Владимировны Северской.

Здравствуйте, Виктор… кажется, Константинович? (Извините, почему-то всегда забываю Ваше отчество.)

Прочла Ваше письмо (так полагается лечащему врачу) и расстроилась. Я тут с компанией веселюсь, отдыхаю, а у вас неприятности.

Сперанский, мой товарищ, тоже врач, говорит, что, если я настоящая современная героиня, я должна сесть в самолет и умчаться в Москву. Но я, видно, героиня не настоящая, поэтому только пишу вам и искренне желаю удачи.

Сперанский (до чего въедливый!) говорит, что вам, деловому человеку, не до лирики, но я думаю, он не прав.

Если у вас найдется время, напишите мне на адрес Николая Николаевича, буду рада. Я еще к нему заеду.

Л. В.

Из Крыма.

От Николая Николаевича Скиридова.

Я еще не надоел тебе, Виктор?

После обеда пришел ко мне профессор, постоял, подумал и вдруг предложил прогуляться.

Мы вышли. От санатория вверх шла «грунтовая» дорога. До чего же, Виктор, счастливые здешние строители! «Грунтовая» — это значит дорога, пробитая в скале. Езжай, пожалуйста, и ни тебе грязи, ни глины, никто не вязнет, никого не вытаскивают.