Долг

Ты понял, что ничего хорошего этот вечер тебе не сулит. В таких случаях предчувствие тебя редко обманывало. И, едва успев войти, ты стал уже подумывать об уходе. Чтобы легче было незаметно улизнуть при удобном случае, ты намеревался сесть поближе к выходу. Но тот безбородый рыжий, будто угадав твое намерение, мелким бесом вертелся вокруг Бакизат и, учтиво поддерживая ее под руку и сладко воркуя: «Женеше! Женеше!», едва ли не силком усаживал рядом с самим Ягнячьим Брюшком. Ты растерялся. И пока раздумывал, решал, как теперь быть, гости, задвигав стульями, рассаживались по чину и по возрасту. Не успел и оглянуться, как все стулья оказались разобраны, и ты с ужасом понял, что вообще остался без места. Хозяин дома не заметил твоего замешательства. Он был настолько взволнован и возбужден, занят своими именитыми гостями, что стоило где скрипнуть стулу под особой, как он, не помня себя, бросался туда.

Уязвленный до глубины души, ты лихорадочно решал — как быть? Уходить или оставаться?

— Ой, Жаке!.. — наконец-то хозяин дома спохватился.

Не зная, куда усадить тебя, он засуетился. Теперь и гости обратили на тебя внимание. Пришлось кой-кому, двигая стульями, потесниться. И ты, весь потный и красный, пристроился кое-как сбоку жены. С другой стороны от нее сидел Ягнячье Брюшко, все так же сцепив пальцы на животе. Глаза его, как всегда, блуждали в пространстве. Казалось, не замечал он сейчас не только яств на столе, не только притихших перед едой гостей, но и свою супругу по правую руку, а Бакизат — по левую. Он не сразу очнулся, а очнувшись, оглянулся вокруг и тут увидел Бакизат. Она сидела потупив взор и скромно сложив руки на коленях. Ягнячье Брюшко, скрипнув стулом, подвинулся ближе к ней и что-то сказал. Казалось, Бакизат не расслышала. Тем не менее, подчиняясь извечному такту, свойственному ее полу, сдержанно улыбнулась и кивнула головой. Ягнячье Брюшко снова что-то сказал и опять получил в ответ улыбку и кивок. Подбодренный Ягнячье Брюшко заговорил теперь живее, увлеченнее, и ты только диву давался: оказывается, могли еще его руки, всегда важно покоившиеся на животе, делать и какие-то движения, более того, жестикулировать, смотри, бог ты мой, он начал улыбаться, даже, тряся плечами, смеяться, роняя с губ не те неизменные, привычные «план», «обязательства», «рыба», которые уже много лет ты привык слышать постоянно от него, а обычные, человеческие слова. Поначалу ты заинтересовался, напряг слух, однако ничего толком не разобрал. Он говорил что-то вроде: «Что же вы ничего не берете?..» Потом спросил: «Может, прибор вам подвинуть?» Можно было подумать, что рот его искривится или рука отсохнет, если он подаст или придвинет что-либо на столе, не спрашивая... А Ягнячье Брюшко между тем совсем разговорился:

— По тому, как ваш муж скрывает такую фею, думаю, что он самый настоящий феодал... Да, дорогая, он феодал!

— Не исключено, — усмехнулась и Бакизат, по-прежнему не поднимая опущенных глаз. — Все мужчины скрытые феодалы...

Ягнячье Брюшко еще что-то сказал в этом роде, а ты все не переставал удивляться. Тебе и до этого вечера доводилось бывать вместе с Ягнячьим Брюшком в гостях. И всякий раз ты был свидетелем: чем больше его ублажали, улещивали за дастарханом, одному ему отдавая все внимание, тем он становился напыщеннее, важнее, хмурил брови, ни на ком не останавливал своего рассеянно блуждающего взора. И, в свою очередь, чем больше напускал он на себя важности и спеси, тем угодливее расшибались все вокруг, угадывая малейшее его желание и капризы. И, казалось, весь вечер все глаза за столом видели его одного, все уши слышали его одного. И все тосты предназначались только ему. Все льстивые слова вращались также вокруг него. Хлопали ему, улыбались, внимали — тоже ему одному. И, видно, Ягнячьему Брюшку все это стало настолько привычным и обыденным, настолько он с этим свыкся, что даже и в мыслях не допускал, что могло быть как-то по-другому. И потому тебе не без основания казалось, что он уже не в силах, просто не в состоянии различить, где правда, а где ложь, где искренность, а где фальшь, в этом радужном фейерверке безудержно льстивых, угодливых слов. В прошлый раз в гостях, помнится, он был совсем другим, он не изволил даже пальцем на брюшке шевельнуть, пока кто-нибудь не подавал вилку, кто-то другой, угодливее — нож, а третий не пододвигал тарелку. А сегодня... Нет, сегодня его не узнать. Сегодня он весь вечер, можно сказать, был в ударе; то и дело наклонялся к красивой соседке, проявляя не свойственное ему усердие и расторопность, то пододвинет к ней тарелку, то пытается положить ей в тарелку закуски и подлить в фужер винца, и при этом каждый раз напоминает: «Даже красивый женский организм нуждается, понимаете ли, хе-хе, в калорийной пище...» А немного погодя ты с глухим раздражением заметил, как Ягнячье Брюшко еще ближе придвинулся к Бакизат и на его гладком, как отполированном, лике без морщин появилось нескрываемое желание, которое он тщетно старался прикрыть улыбкой.

— Ешьте, дорогая, вы можете не опасаться за свою фигуру. Уверяю, что уж кому-кому, а вам не грозит... По крайней мере, до конца этой пятилетки, ха-ха-ха...

Супруга Ягнячьего Брюшка забеспокоилась, заерзала на стуле:

— Люди на тебя смотрят. Ешь, ешь сам, пока не остыло!

Хозяин дома поднялся, намереваясь произнести тост. По тому, как он разволновался, даже взмок весь, было ясно, что он старался сказать как можно лучше, изощренней всех. Но в ответственный момент язык, как назло, не повиновался, мысли смешались, спутались и он сам не заметил, как нечаянно выпалил: «...нынешнему небывалому расцвету Арала мы всецело обязаны вам...» И, недосказав, неожиданно запнулся, заозирался по сторонам, должно быть, запоздало подумав: «Не слишком ли я загнул?..» И тут же торопливо поправился: «Главное, будьте здоровы. Давайте, товарищи, за... испытанного руководителя нашего района, за здоровье и успехи его выпьем... выпьем в едином порыве, стоя!..» Голос его преданно дрогнул, сорвался. Гости, грохоча стульями, как один вскочили.

— Маладес! Маладес! Благодарю! — сказал Ягнячье Брюшко.

После двух-трех подобных тостов у молодежи развязались языки, и Ягнячье Брюшко тоже подобрел, повеселел и, усыпив парой фраз бдительность супруги, опять подался к Бакизат, расплываясь в улыбке. Что он сказал на этот раз, ты не расслышал, но зато заметил, что теперь Бакизат проявила повышенное внимание к его словам. Особенно тебя поразило то, что, когда сосед в очередной раз, наклонившись к ее уху, шепнул что-то, она вдруг быстро взглянула, точно полыхнула черным пламенем глаз, на него, отчего серое лицо Ягнячьего Брюшка заметно порозовело:

— Нет-нет, дорогая, уверяю вас. Такие педагоги, как вы, и городу нужны... Давайте переведем вас в город.

— Спасибо. Только вы при этом не учли положения женщины. Куда она поедет без мужа?

— Конечно, можно и мужа вашего перетащить. Только... знаете, у него вечно с планом нелады...

— Выходит, и тут оговорка есть, — рассмеялась Бакизат.

— Почему «оговорка»?.. Напрасно так думаете. Нам только захотеть, и мы вас вместе с мужем в город перетащим. Не так ли? — Ягнячье Брюшко обратился к сивоголовому мужчине, который сидел поодаль.

Тот что-то под нос промямлил: «Конечно, конечно... Достаточно одного вашего слова...»

Сивоголовый — один из крупных некогда руководителей в районе. Было время, когда он держался независимо, гордо. В те годы на заседаниях в райкоме или исполкоме люди побаивались этого крупноватого и резкого по характеру мужчину. Бывало, в самый напряженный, ответственный момент сивоголовый всегда порывисто вставал, энергично жестикулируя, напрягая и без того раскатистый голос, с ходу обрушивался на своих оппонентов. Иногда в принципиальных вопросах, забыв всякую предосторожность, открыто возражал даже самому Ягнячьему Брюшку. Это было в прошлом. А теперь, дожив до пенсионного возраста, он будто сломался, стал оглядчивым и осторожным, предпочитал больше отмалчиваться.

— Да, дорогая, нам только захотеть, и мы вас с мужем...