Чайка

Васька смотрел на всех насупившись, с обидой.

— Ну, как же, Чайка, взять его? — все еще смеясь, спросил Зимин.

— Конечно. Вестью какой порадовал! Стоит за одно это взять.

Губы мальчишки расплылись в такую широкую улыбку, что от нее на веснушчатом лице его как-то вдруг засветились и скулы, и подбородок, и кончик вздернутого носа.

— Ну да, стоит, — сказал он. — Поняли наконец-то! Катя хотела было расспросить его о своей матери, но в это время послышался странный звук: будто где-то вдали раскатисто прогрохотал гром.

Партизаны встревожились: стреляли из орудий. Залп следовал за залпом.

— Кажется, в Покатной, — неуверенно сказал Зимин.

Глава девятая

После ухода партизан тишина в Покатной длилась недолго: на улицы с разных концов села хлынули пьяные, орущие немцы. Приперев бревном калитку, тетя Нюша испуганно слушала: где-то в страхе вскрикнул и оборвался детский голос, с другой улицы несся отчаянный вопль:

— Спасите-е!.. Убива-ают!..

— Пошли в избу! — прикрикнула тетя Нюша на детей. Время казалось остановившимся.

Ни тетя Нюша и никто из ее детей не сдвинулись с места, когда раздался стук в ворота. Немцы сорвали калитку с петель и ворвались в избу. Сутулый, обрюзгший блондин — вероятно, он был старший — оглядел горницу и ткнул пальцем в Ванюшку. Солдаты схватили мальчика.

Тетя Нюша с криком протянула руки. Ее ударили прикладом по голове.

Минут через двадцать в село на полной скорости влетела машина с Максом фон Ридлером.

Два часа рыли покатнинцы возле школы широкую яму. По одну ее сторону, сложенные, как штабели дров, лежали убитые партизанами немцы, по другую — стояла окруженная солдатами толпа. За грудами трупов чернел танк, позади арестованных — второй. Вдоль дороги со вскинутыми штыками выстроились солдаты; за их спинами огромным скопищем стиснулись родственники арестованных — все село. Немцы не пропустили ни одного двора; из каждой семьи вырвали по человеку. Среди арестованных было много детей, стариков, женщин. Ванюшка стоял в первом ряду, лицом к вырытой яме. Рот у него передергивался, по щекам катились быстрые слезы. Рядом с ним, укачивая плачущего ребенка, переминалась с ноги на ногу дочь Фрола Кузьмича, Груша. Она совала в рот ребенку грудь и громко, одеревеневшим голосом баюкала:

— О-о-о… О-о-о!..

На крыльце школы стояли офицеры, и среди них на верхней ступеньке — фон Ридлер. Похрустывая пальцами, он молча вглядывался в лица арестованных, и так пристально, точно хотел запомнить их на всю жизнь.

Когда закончили рыть могилу, тетю Нюшу оттиснули к колодцу, возле которого стоял грузовой автомобиль с телами Карла Зюсмильха и еще трех офицеров. Она со страхом смотрела то на сынишку, то на Макса фон Ридлера. От соседей слышала, что этот немец был теперь главным начальником и занимал катин кабинет. Что же он хочет делать с ее сыном? Чем провинился Ванюшка?

Перед крыльцом и еще в трех местах на улице висели микрофоны — это для того, чтобы весь район знал, что происходит этой ночью в Покатной.

Взглянув на часы, Ридлер снял шляпу. Вслед за ним обнажили головы офицеры. Солдаты положили каски к ногам. Покатнинцы не пошевельнулись.

— Шапки долой! — зло прокричал Ридлер.

Два старика и худощавый парнишка шапок не сняли. Солдаты схватили их и швырнули в толпу арестованных.

— На колени! — еще резче приказал Ридлер, Приказание относилось к одним русским.

Немцы запели гимн. Орудия танков грохнули разом (это их отзвук долетел в лес до партизан, как отдаленный раскат грома). По приказу лейтенанта Августа Зюсмильха — долговязого рыжего, со шрамом под глазом — трупы стали опускать в могилу. Салютные залпы следовали после каждого опущенного в могилу мертвого немца, но стреляли танки не холостыми снарядами и не в воздух, а по домам. Когда опускали последний труп, огнем охватило больше десятка дворов.

Ридлер сошел со ступенек и бросил в могилу ком земли. Все немцы, за исключением конвоя, последовали его примеру. Держа шляпу в руке, он снова поднялся на крыльцо и ждал, когда засыплют могилу.

Люди, поставленные на колени, угрюмо смотрели в землю.

Отгремел последний залп, замер вдали гул от него, и Ридлер надел шляпу.

— Вы! — как плеткой, стегнул по толпе его голос. Помолчав, он указал на выросший холм. — Пролита немецкая кровь… Я знаю, вам хочется спросить: в чем ваша вина? Хорошо, я скажу это. Вы не предупредили немецкие власти о налете партизан — раз, вы не помогали нам задержать их — два… Поэтому я рассматриваю вас как сообщников. Мы можем от села и жителей оставить один пепел. Но мы не жестоки, и я придумал урок справедливый и гуманный.

Не глядя на арестованных, он ткнул в их сторону пальцем.

— Вина на всех, поэтому ответ с каждого дома равный. Прошу смотреть и запомнить: так есть и так будет всегда!

Он кивнул Августу Зюсмильху, и тот крикнул арестованным:

— Встать!

Солдаты наклонили штыки.

Мертвую тишину нарушил женский вскрик, кто-то зарыдал…

— Es lebe Deutschland! — медленно выговорил Ридлер, и солдаты, точно в опьянении, заорали:

— Es lebe Deutschland!

Ридлер махнул рукой:

— Vor!

И арестованных штыками погнали прямо на танк, неподвижный и черный. В первом ряду шли Ванюшка и Груша с ребенком на руках.

Тетя Нюша рванулась сквозь цепь солдат, но ее отшвырнули.

— Куда вы его? Мальчонку моего куда?

Она еще не могла осмыслить значения всего происходящего, но многие уже поняли: крики ужаса, истерические рыдания заполнили улицу.

Ридлер закурил, глубоко затянулся дымом.

— Господи! Ой, господи! — Тетя Нюша заметалась: только сейчас, когда от ее сына до танка осталось не больше пяти шагов и этот танк, взревев, с грохотом и лязганьем двинулся на беззащитную толпу, она тоже поняла все.

Часть обреченных на казнь кинулась было в сторону, но немцы встретили их в штыки.

Танк надвигался прямо на Грушу. Судорожно прижимая к груди ребенка, она попятилась вместе со всей толпой. Но в эту минуту по знаку Ридлера двинулся второй танк. Под натиском задних рядов люди шарахнулись обратно. Ребенок выпал из рук Груши. Сама она качнулась и, дико закричав, свалилась под гусеницы.

— Мамка! Ой, мамка! — кричал Ванюшка.

Тетя Нюша опять рванулась к нему, но в глазах ее потемнело, что-то холодное жестко сдавило сердце, ноги подкосились, и она рухнула, ударившись головой о стенку колодца.

Ридлер курил. Взгляд его на мгновение задержался на лице Фрола Кузьмича с расширившимися, обезумевшими глазами и перекинулся на бледного Августа Зюсмильха, который с револьвером в руке поднимался на крыльцо.

— Понимаете, Зюсмильх, они, эти свиньи, задумали лишить меня транспорта… Меня!

Он презрительно рассмеялся, и лицо его, освещенное пламенем горящих домов, перекосилось от злобы.

— На себе повезут! Рысью!

Глава десятая

Маруся шла быстро, не подозревая слежки. Только один раз насторожили ее звуки захрустевших сучьев, но они больше не повторились, и она пошла дальше еще быстрее, не останавливаясь и не оглядываясь вплоть до Глашкиной поляны.

Прильнув к стволу сосны, Степка увидел, как она шарила под пеньком, и — обрадовался: «Тайник!»

Он всю дорогу размышлял, по какой такой «личной надобности» потребовались отцу партизаны? И решил: «Немцы заставили».

«Видать, крепко в работу взяли, — оттого и вышел от них как пьяный и лицом не свой», — думал он, не сводя глаз с Маруси, читавшей при свете спички какую-то записку. Его томило желание самому пошарить под пеньком, но учительница не уходила. Было ясно: кого-то ждала.

Шагах в двадцати от него лежала на земле вырванная с корнем сосна. Степка пробрался к ней и прилег. Шумел ветер, и на черную землю ложились еще более черные тени от качающихся ветвей. Близко что-то хрустнуло: может быть, кто шел, может быть, ветром обломило сучок. Степка ощутил в груди неприятный холодок: следить, зная, что у тебя за спиной никого нет, — это одно, а ожидать, что с минуты на минуту кто-то должен прийти, и не знать, с какой стороны, — совсем другое.