Чужая боль

Как бы то ни было, но седьмой «Д» — буйный, своевольный, характером похожий на необузданного степного конька-подлетку — присмирел в худеньких решительных руках Майи Григорьевны, стал говорить о себе не без гордости, что «Д» — это значит дружный, и он еще покажет, на что способен.

И действительно, он стал лучше всех других классов.

…Когда трагически погиб муж Майи Григорьевны (он на мотоцикле врезался в идущий навстречу грузовик), класс переживал горе вместе со своей учительницей, и, казалось, их душевная связь достигала нерушимом крепости.

И вдруг… Ох, эти вечные «вдруг» в школьной жизни.

Спустя месяц после похорон мужа Майи Григорьевны седьмой «Д» взбеленился. Я употребляю это малолитературное выражение потому, что никаким иным не смогу точнее выразить его возмутительное поведение. Знаете, полный «набор» ученических бесчинств. Здесь и хоровое мычание на уроках безвольного учителя рисования Игната Ивановича, и беготня по партам в перемену, и отказ всем классом писать контрольную по химии под тем предлогом, что, видите ли, «на этой неделе уже была контрольная», и до бесстыдства доходящие подсказки на уроках… Но особенно выказывали они свое пренебрежение, даже презрение… Майе Григорьевне.

Нет, это делалось не прямо — не такой она человек, чтобы разрешить подобное, — а проступало «между строк», в той изводящей неторопливости, с которой плелся к доске отвечать вызванный, в издевательском равнодушии, с которым заявляли о неподготовленном задании, в том отсутствующем выражении глаз, что постоянно стала замечать учительница во время своих уроков.

Что ж произошло?

Вы, верно, и в семье подобное встречали. Неожиданно пролегает между родителями и ребенком отчужденность, и уже изучающе-холодно глядят вчера еще полные тепла, а теперь настороженные глаза, и от этой настороженности становится не по себе.

Сначала Майя Григорьевна удивилась. Потом оскорбилась, встревожилась и начала искать объяснение. Но попытки ее вызвать класс на откровенность наталкивались на ту ранее неизвестную ей глухую стену недоверия, какую умеют порой — решительно и непримиримо — возводить дети между собой и взрослыми.

И вот пришла ко мне, своему директору. Пришла какая-то встрепанная, с немой болью, застывшей в глазах. Судили мы рядили вместе: может быть, была невнимательность! Или, что еще хуже, несправедливость! Та невольная несправедливость, что глубоко ранит детскую душу.

Молодая учительница сцепила на коленях тонкие пальцы, горестно сжала губы:

— Может быть, Степан Иванович, может быть! Но если даже предположить это… Неужели все, что нас связывало, было так непрочно! И можно с такой легкостью наплевать в душу!

Ну что я ей мог сказать! Сами посудите — что!

Признаюсь, эта непонятная история долго не давала мне покоя, но я понимал: специальными дознаниями да выпытываниями ничего не добьешься, тут только случай может прийти на помощь. Так оно собственно и вышло.

Учился в седьмом классе «Д» один мальчонка — Слава Лагунов. Лицо круглое, глаза синевато-серые, ясные. В них, в этих глазах, он до самого душевного донышка проглядывается, а на донышке — честность необычайная.

На иного ребенка смотришь и никак не можешь представить, каким он будет через тридцать-сорок лет. А вот Славу я представляю ясно: крепышом таким, с волевой складкой губ, со светлой копной колос над широким лбом, с решительным вырезом ноздрей. Такого сломить можно, но согнуть — ни за что. И в сорок лет в нем будет что-то мальчишески-чистое и честное, на всю жизнь данное.

Славик — наш сосед по улице, дружил с внуком моим, Сережей, и я его иногда брал с собой на рыбалку. Как-то под утро пошли мы с ним к реке вдвоем: Сережа уехал.

Миновали плотину и по влажному песку босиком зашагали к нашей косе. А утро выдалось удивительное. Из-за леса на другом берегу выглянул край солнца, и гладь реки стала розовато-серебристой, и такая величавость разлилась вокруг — шепотом говорить хотелось, вбирать и вбирать ненасытно глазами красоту эту. Ну, дошли мы до излюбленного места своего, за рыбачьими баркасами, возле коряг, и сели.

Или утро это размягчило Славика, или давно у него самого на душе наболело, но только стал он рассказывать мне, почему они так изменились к Майе Григорьевне. Говорил, не поднимая головы, прерывающимся шепотом. Через месяц после похорон ее мужа заметили они, что на углу возле школы ждет вечером их классную руководительницу морской лейтенант: «Черный такой, противный, ноги кривые… Взял ее под руку и повёл. Она идет, смеется, — как же, рада!».

А в следующий вечер, после педсовета, опять ее ждет. До парадного довел и за ней вошел.

— Это человек!! Да! Человек! Не успела похоронить…

Несмотря на весь драматизм исповеди, я не выдержал и расхохотался, привлек его к себе:

— Чучела вы мои милые! Да ведь моряк-то этот — брат ее родной. Понимаете! Брат! И откуда вы взяли, что ноги у него кривые!

Слава ошеломленно уставился на меня, будто не веря своим ушам. Потом глаза его засветились безудержной радостью, словно ворвался в них серебристо-розовый отсвет реки.

— Правда, Степан Иванович? Правда?

И, сорвав с себя рубашонку, со счастливым визгом ринулся к воде, бултыхнулся в нее живой пружинкой.

Биографическая справка

Борис Васильевич Изюмский родился в 1915 году.

После девятилетки работал грузчиком, токарем на одном из таганрогских заводов, а вечерами учился; закончил двухлетние курсы чертежников-конструкторов.

В 1936 году Б. В. Изюмский окончил исторический факультет Ростовского пединститута и учительствовал.

С 1940 года — член КПСС.

В начале Великой Отечественной войны он добровольцем пошел на фронт, стал командиром стрелковой роты. За боевые заслуги награжден орденом Красной Звезды и медалями.

После ранения, в 1944 году, Б. В. Изюмский был направлен в Новочеркасское суворовское училище, где семь лет преподавал историю, логику и психологию; демобилизовался в звании майора.

Первый рассказ писателя был опубликован в 1936 году; первая книга — сборник рассказов «Раннее утро» — напечатана в 1946 году.

Затем вышли «Записки офицера» («Начало пути»), «Алые погоны» (три части), повесть об учителях «Призвание» (три части), сборники новелл «Строгие глаза» и «Летние грозы», исторические повести «Ханский ярлык», «Тимофей с Холопьей улицы», «Бегство в Соколиный бор» (сборник «Девичья гора»), «Соляной шлях», роман «Девять лет» («Море для смелых» и «Леокадия Алексеевна»).

Книги Б. В. Изюмского изданы в Болгарии, Венгрии, Румынии, Польше, Китае, Чехословакии, переведены на языки народов СССР. По «Алым погонам» поставлен фильм «Честь товарища».

Многие годы Б. В. Изюмского волнует тема воспитания, формирования человека. Ей подчинена и новая книга писателя.