Формула яда

Несколько смягчаясь, Дитц спросил:

— Что это?

— То, что пане шеф поручили мне добыть! — не без бахвальства сказал Каблак.— Это новые советские укрепления на участке между Сокалем и Владимиром-Волынским.— Каблак намеренно затянул паузу.— Кроки их составлены с большим риском. Вся агентура по селам на линии Западного Буга набрасывала и уточняла эти данные. Двух наших боевиков особисты на месте хлопнули.

Дитц развязал платок и не без удовольствия стал рассматривать кроки укреплений.

Потом спрятал пакет в сейф.

— Ну, хорошо, герр Каблак. Я бы, конечно, не советовал вам уезжать отсюда именно в такое ответственное время, но если вы чувствуете приближение опасности... Да, а кто же в таком случае будет освещать район Нижних Перетоков?

— У меня был гость оттуда. Лицо духовное и вне всяких подозрений. А в помощь ему я отправил Верхолу. Он тоже оттуда. Нелегал и знает, как связаться с вами. В случае моего отъезда вы будете получать от них информацию на условленной явке.

— Хорошо! Слушайте внимательно, Каблак. Передайте краевому руководству украинских националистов в «Закерзонье»: поддерживать прямую связь с нами

можно не только через меня. По Западной Украине кроме моих референтов по переселению разъезжают сейчас наши чиновники, которые руководят раскопками и отправкой в империю трупов немецких солдат и офицеров, павших в недавних боях с поляками. Сообщите, что это наши люди. Пусть тайно связываются с ними. Любая информация, переданная им, будет немедленно переслана центру.

— Понимаю, господин Дитц!

— Новые доты вооружаются?

— Большинство укреплений от Полесских лесов до Перемышля уже в основном готово к приему орудий тяжелых калибров и другого вооружения. Наша агентура из Тернопольщины сообщает, что Советы начали демонтировать старую линию укреплений за Збручем и Днестром и скоро перевезут вооружение сюда. Орудия демонтированного укрепленного района в Каменец-Подольске уже погружаются на платформы.

— Мешать! Всеми силами! Любыми способами, включая диверсии!—Дитц стукнул кулаком по дубовому столу.—Дайте такую команду агентуре. Мы заплатим.

— К сожалению, одними нашими силами...

— Какие еще вам силы нужны?

Желая доставить приятное Дитцу, Каблак по-военному щелкнул каблуками и отчеканил:

— Доблестные вооруженные силы Третьей империи, пане шеф!

— Ну, вы... Не вашего ума это дело... А куда вы подевали эту девицу, из-за которой у вас в университете, как это говорят русские, «сыр и брот зажигался»? Когда я был на именинах у доктора Панчишина, митрат Кадочный рассказал мне ваш план.

— Мы запрятали ее в надежном месте.

— С сердобольным капитаном, надеюсь, покончено?

— К сожалению...— Каблак замялся.— Он только ранен. Верхола промахнулся...

Пуля пробила кость правой ноги капитана Журженко. Кроме того, падая, он сильно ударился о медный кран кипятильника. Под глазом лиловел огромный синяк, точно у боксера после жестокой схватки на ринге. Осунувшийся, небритый — совсем иной человек — смотрел на Садаклия. На тумбочке у кровати стоял кувшин клюквенного морса, букет цветов в вазочке, лежали книги.

— То, что Каблак с Верхолой улизнули, лишний раз подтверждает наши предположения. С ними вопрос ясен,— рассказывал Садаклий.— То гуси меченые. Притом с большими хвостами. Такие визитные карточки побросали— ой-ой-ой! Но не хватает другого звена...

— Их сообщников?

Садаклий встал, выглянул в коридор, не подслушивает ли кто, и, вернувшись, сказал тихо:

— Иванны Ставничей.

— Так за чем дело стало? — удивился капитан.— Вызовите ее сюда или пошлите за ней машину в Тулиголовы.

— Иванна исчезла. Бесследно. Понимаете? Кто-то вызвал ее сюда ложной телеграммой, якобы подписанной Юлей Цимбалистой. Юля этой телеграммы не отправляла... А вот и она, легка на помине!

— Скандал, товарищ капитан! — воскликнула Юлька, вбегая в палату.— Еще гости пришли. Нагорит же мне за вас от главного врача!

— Послушайте, Юля,— остановил медсестру Садаклий,— вы твердо убеждены, что если бы Иванна собиралась уехать в Киев, то забежала бы к вам?

— А как же! — поправляя пояс белого халата, сказала Цимбалистая.

— В университет она не могла пойти? — спросил Журженко.

— Какой там ночью университет? — возразила Юлька.— Она приехала за несколько минут до того, как в вас стреляли!

Из-за спины Цимбалистой, делая знаки Журженко, неслышно, на цыпочках, вынырнул Голуб с букетом белых лилий и пакетом. Из него вызывающе выглядывало горлышко винной бутылки. Цимбалистая оглянулась:

— А кто вам дал право, дядьку, без спросу заходить? Я же сказала: почекайте там, в приемном покое! И как вы прошли сюда? Дверь же закрыта!

— Який там спрос! Ты меня в дверь не пустишь, так я водопроводной трубой пролезу. Я ж старая крыса из львовских каналов!

Журженко, заметив, что Садаклий пристально разглядывает Голуба,сказал:

— Знакомьтесь, товарищи! Это мой сослуживец, бригадир Голуб, а это...

Как бы предупреждая пояснение капитана, Садаклий поднялся и, протягивая руку Голубу, сказал с легкой добродушной усмешкой:

— Вообще-то мы виделись, но, если старых знакомых не признают, можно познакомиться и вторично.

Голуб опешил:

— Бачились? Де саме?

— Садитесь, Панас Степанович,— предложил Журженко.— А вы, Юльця, не сердитесь. Это свой человек!

— Какая же это холера бисова коцнула вас, инженер? — спросил Голуб.— Добре, що не в голову.

— А я предупреждала капитана,— вмешалась Юлька,— с националистами связываться опасно. У них длинные руки. А он смеялся.

Переводя взгляд на Садаклия, Голуб спросил:

— Где же мы с вами могли видеться, товарищ? Ума не приложу. Лицо будто бы знакомое... Вы по какой отрасли работаете?

— Да как бы вам объяснить? — Садаклий незаметно подмигнул капитану.— В украинском тресте «Саночистка»! Знаете, есть такая институция?

— В «Саночистке»? — заволновался Голуб.— Так это, считай, одно хозяйство с нами! А я в Водоканалтресте, там, где и инженер до армии работал. Мы с вами, ма-буть, у трести и встречались?

— Возможно,— спокойно согласился Садаклий.— А еще был у нас с вами, товарищ Голуб, один общий знакомый, некий пан Заремба. Не забыли вы его?

— Какой Заремба? — насторожился Голуб.— Луц-кий?

— Он самый. Тот, что любил в тюрьме на допросах заключенным в нос скипидар лить и почки отбивать.

— Ой, лышенько! — воскликнул Голуб.— Так вы ж тоже привлекались по Луцкому процессу! В 1934 году. Теперь я вас вспомнил. Только фамилию забыл.

— А фамилии у меня и не было. Я по псевдо проходил. Ворожбит мое псевдо было. Как ни выбивали из меня те каты Зарембины фамилию, так и не выбили.

Голуб вскочил.

— Ворожбит? Як же я, старый пентюх, не признал вас одразу? Правда, в луцкой тюрьме у вас еще чуприна пышная была.

— Была, да сплыла! — сказал, усмехнувшись, Садаклий и горестно провел пальцами по выпуклой, глянцевитой макушке.— Одно декольте осталось...

— Нас в одно время допрашивали,— обращаясь к Журженко и Юле, объяснил Голуб.— Палачей набежало в кабинет Зарембы, когда Ворожбита и меня мордовали! Целая стая.

— Значит, вы старые побратимы? — спросил Журженко, наблюдая за встречей двух старых подпольщиков.

— Еще какие! — гордо сказал Голуб.— Кто перетерпел Луцк, тому уже никакая сатана в жизни не страшна.

— Салям алейкум!—послышался голос нового посетителя. В палату ворвался Зубарь.

— Еще один! Горе мени буде! — притворно ужаснулась Юля.— А вы-то как сюда попали?

— Сторож красный семафор поднял, не пускает, хоть плачь. Ну, я выяснил обстановочку, разведал поле боя и перемахнул через забор!

Тревожный лай собаки разбудил Ставничего перед рассветом. Отодвинув засов, он вышел на крыльцо.

К нему сразу бросилась, виляя пушистым хвостом, большая черная карпатская овчарка с белой подпалиной на боку.