Формула яда

Участники задержанной националистической «боевки», бывшие служащие Водоканалтреста, действительно были выпивохами — мочемордами. Большую часть свободного времени они проводили в различных кабаках на окраинах Львова. Однако это не помешало им — Садаклий имел точные сведения — устраивать за пивными столиками тайные явки и встречи с курьерами, прибывающими через «зеленую границу» из той части Западной Галиции, где стояли сейчас гитлеровские войска.

Садаклий полистал еще раз дело, посмотрел анонимное письмо на свет. Он взялся за трубку, чтобы позвонить начальнику особого отдела того укрепленного района, где служил сейчас Журженко, когда раздался звонок по внутреннему телефону.

Положив трубку аппарата, Садаклий взял другую. Вахтер снизу докладывал, что капитан-инженер Журженко просит выдать ему пропуск к уполномоченному по особо важным делам.

«Странное совпадение»,— подумал Садаклий и тут же решительно сказал в трубку:

— Дайте пропуск!

Визит был сверхнеожиданным.

Садаклий открыл несгораемый шкаф и бережно положил на одну из его полок личное дело инженера Журженко и анонимное заявление, разоблачающее капитана как опасного, умного врага.

Журженко спокойно вошел в кабинет и поздоровался.

Особая работа, которую годами вел Садаклий и в подполье и в органах безопасности, научила его почти безошибочно распознавать людей с первого взгляда, разгадывать их скрытую жизнь, потаенные планы, улавливать самую простую, безобидную хитринку.

В кабинет уверенно вошел высокий человек, загорелый, статный, с прямым, открытым взглядом чуть раскосых, устремленных на собеседника добрых зеленоватых глаз. Сразу было видно: вошел свой человек.

Волнуясь, рассказывал Журженко майору, как обманули Иванну, как солгал Каблак, рассказал и о своей промашке, допущенной в кабинете ректора. Когда он назвал Зенона Верхолу, Садаклий насторожился.

Оуновский террорист Лемик, убийца секретаря советского консульства во Львове, был выпущен гитлеровцами из тюрьмы и находился где-то на нелегальном положении. Кто знает, быть может, в эту самую минуту он бродил по улицам Львова, проживая тут по чужим документам. Его старый дружок Зенон Верхола мог навести на след Лемика.

...— Ну и что с того, что Иванна дочь попа? — меж тем горячо доказывал Журженко.— Наша задача — отрывать молодых людей от чужой среды, перевоспитывать их и, если они искренне хотят учиться, помогать им!

Садаклию все больше и больше нравился этот капитан с его страстностью, с глубокой заинтересованностью в судьбе несправедливо обиженной девушки из Тулиго-лов. Он и сам всегда помогал людям и глубоко уважал тех, кто не оставался равнодушным к человеческому горю. Тем более когда обида, нанесенная человеку, могла вызвать недовольство советской властью.

Но, с другой стороны, он не имел права забывать об анонимном письме.

— Скажите, Журженко, есть у вас личные враги? — спросил внезапно Садаклий и потер эмблему с мечом на рукаве гимнастерки.

— А у кого их нет? — как-то застенчиво улыбнувшись, ответил Журженко.— Когда стремишься честно служить делу, отдавая ему душу и сердце, враги всегда найдутся. Много ведь всякой дряни еще вокруг нас, особенно здесь. Возьмите, например, вот эту историю со Ставничей. Только врагам было выгодно натравить ее на нас!

— Пятерка националистов при вас была арестована?

— При мне.

— Что вы думаете обо всей этой истории со взрывом гранаты?

— Фашистская работа! Чистой воды!

— Могли подготовить этот взрыв те пятеро?

— Кто его знает? — капитан задумался.—Веками иезуиты и церковь воспитывали в Западной Украине в людях двурушничество. Голуб хорошо сказал: «У нас, брате, тутай есть такие люди, что днем на Карла Маркса молятся, а по ночам бегают к митрополиту руку целовать».

— Подмечено точно,— сказал Садаклий.— А кто такой этот Голуб? Очень знакомая фамилия!

— Бригадир треста. Славный старик. И гордый. Настоящий человек. Революционер-подпольщик.

— Вы мне так и не ответили: могли эти пятеро подготовить взрыв?

— Все возможно. После истории с Каблаком я допускаю и такое. Какими чистыми глазами глядел он на ректора, когда говорил, что впервые видит Ставничую! Говорил и нагло врал. Он видел ее не раз и до университета, когда приезжал ловить рыбу на Сан к ее жениху в соседнее село Нижние Перетоки.

— У нее есть жених? — заинтересовался Садаклий.— Почему же вы мне раньше этого не сказали?

— Есть, конечно. Богослов один. Роман Герета.

Видимо что-то припоминая, Садаклий пристально посмотрел в угол комнаты, где чернел несгораемый шкаф, потом встал.

— Спасибо, товарищ капитан, что зашли. Действительно, история загадочная, но дело даже не в ней, а в том, что вы помогли нам установить ее связь с людьми, которые нас весьма интересуют. Когда вы возвращаетесь в Тулиголовы?

— Сегодня. Ночным поездом.

— В случае чего мы свяжемся с вами через Особый отдел укрепленного района. Дайте, пожалуйста, ваш пропуск...

Журженко пришел на Главный вокзал, или Глувный двожец, как его еще называли многие по старинке, когда уже стемнело. В ожидании поезда он прохаживался под высокими стеклянными сводами. В ларьках на перронах появилось уже много советских продуктов, завезенных сюда в изобилии из Киева и Москвы,— виднелись баночки со шпротами, невиданные здесь доселе крабы, папиросы «Герцеговина Флор» и «Северная Пальмира».

К первому перрону подошел пригородный поезд из Перемышля. Будь капитан поближе к паровозу, он увидел бы, как с чемоданчиком в руках, в легком кремовом пыльнике из первого вагона выскочила на перрон Иванна.

Но как раз в то время, когда Ставничая быстрыми шагами пересекла перрон и спускалась вместе с другими пассажирами в туннель, Журженко повернулся спиной к поезду. Дневной зной еще не развеялся, и капитану очень хотелось пить. Он подошел к будке, из стены которой торчали краны с кипятком и холодной водой. Рядом, обдавая паром пустеющий перрон, весело прогудел паровоз.

Гудок паровоза и заглушил одиночный выстрел из пистолета, пуля которого настигла Журженко в ту самую минуту, когда он открывал кран.

Почувствовав острую, жалящую боль в ноге, он рухнул лицом под струю льющейся воды.

Облако паровозного пара скрыло от взглядов пассажиров убегающего между составами Зенона Верхолу. Старый террорист снова перешел на нелегальное...

Иванна быстро шла к Юльке. Зачем подружка вызвала ее срочной телеграммой?

Цимбалистая жила на квартире, или, как говорят во Львове, «на станции», у одинокой старушки пенсионерки, в прошлом учительницы польского языка, пани Уршули. Маленький домик пани Уршули, окруженный густым боярышником, находился в предместье Кульпарков, поблизости от аэродрома. Гул самолетов нисколько не мешал Юле изучать анатомию и читать учебники по судебной медицине.

Иванна была крайне удивлена, когда ей навстречу вынырнула из-за кустов высокая монахиня. Ставничая сперва не узнала их недавнюю гостью на заручинах, мать Монику, и, вздрогнув, отпрянула в темноту. Монахиня, крадучись, приблизилась к Иванне и прошептала:

— Не бойся, Иванна, то я. Туда заходить нельзя.

Когда они перешли на другую сторону улицы, Моника, показывая на домик учительницы, властно повторила:

— Туда заходить нельзя! Засада! Понимаешь — «пулапка». Меня прислала за тобой игуменья Вера. Пойдем...

— Но ведь я получила от Юльки телеграмму!

— Боже, какое глупое дивча! — пожимая высокими, острыми плечами, выпирающими из сутаны, прошипела Моника.— Телеграмму за ее подписью мог дать любой чекист. Понимаешь? А если ты зайдешь туда,— она показала на домик,— впаднешь. Пойдем скорее...

Запыхавшись, они остановились у кованной железом высокой брамы женского монастыря сестер ордена святого Василия. Моника по-хозяйски дернула за круглое тяжелое кольцо у двери, и где-то в глубине послышался звонок. Изнутри через глазок выглянула дежурная монахиня и, увидя Монику, тихонько раскрыла дверь.