Поклонитесь колымскому солнцу

Я видел розовую чайку в стеклянном ящике, укрытом зелеными бархатными занавесками.

В пояснительной табличке сказано, что эта редкая птица является гордостью колымского музея, что оперение ее донесло до наших дней отсветы зорь ледниковой поры, что эта розоватость выцветает от времени. Музей просил бережно относиться к экспонату и тщательно загораживать его от света бархатными занавесками после осмотра…

Я искренне любовался этой красивой птичкой, но вскоре почти забыл о ней, как очень часто забываем мы в жизни о многих интересных вещах.

Мы зимовали с Поповым в долине реки Н. Сдавленная высокими белыми горами, долина постоянно была в каких-то розоватых отсветах: она простиралась почти с юга на север и всегда розовела то западной, то восточной стороной, окрашенная длинными зорями короткого зимнего солнца.

Я вспомнил романтическую розовую чайку и сохраненные ее оперением розовые отсветы зорь ледниковой поры…

Мне снова захотелось увидеть розовую чайку.

…Ранним утром, на розовой заре, Попов отправил меня пострелять куропаток.

Полярные куропатки зимой становятся снежно-белыми и только у хвоста появляется у них черная отметина, позволяющая им легко видеть друг друга в стае.

Я шел по склону сопки. Над розовым снегом торчали верхушки березовых кустов, почками которых зимой питаются куропатки. На снегу они Малозаметны и людей еще не научились бояться. Я и не видел, что подошел вплотную к стае, которая грузно поднялась прямо у меня из-под ног. Поспешно, не целясь, выстрелил почти одновременно из обоих стволов и полез, увязая по пояс в снегу, за подбитой дичью. К великому моему удивлению, куропатки оказались… розовыми, не привычно белыми, а неожиданно розовыми. Нужно было немедленно удивить Попова. Еще с порога я крикнул ему:

— Три штуки — и все розовые!

— Как — розовые? — не понял меня Попов.

— Розовые, совершенно розовые, вот, пожалуйста, посмотри.

Я выложил куропаток на стол, и они оказались совершенно… белыми. Белые, с черными отметинами у хвостов.

Попов сразу начал издеваться надо мной:

— Гляди-кось, чего ему мерещится! Куропаток он розовых настрелял. Скажите на милость!

Я оказался сконфуженным сверх всякой меры и, чтобы как-нибудь замять эту неприятную историю, начал поспешно ощипывать моих «розовых» куропаток. Перо их на ощупь было тонким, нежным и шелковистым.

Дня через три сам Попов отправился на охоту. Это было совсем рядом. Собственно, при желании можно было бить куропаток с порога нашего таежного жилья. Вскоре Попов вернулся в избушку с явно озабоченным лицом:

— Действительно розовые!

Попов выгрузил своих куропаток на стол, и тут наступила моя очередь для насмешек: куропатки оказались совершенно белыми, по-моему, еще белее тех «розовых», что три дня назад приносил я.

— Вот те раз!

Попов был серьезно озадачен.

С храбростью невежественного всезнайки я объяснил эту игру цветов световым обманом: дескать, в розовых сумерках полярного утра на воле, они кажутся розовыми, а в комнате, при свете керосиновой лампы, обнаруживают свою настоящую окраску.

Только три года спустя я узнал, как далек и как близок был от объяснения этого явления.

Между тем наступила весна. Наши загадочные куропатки изменили свою окраску на летнюю, пестро-серую, и я забыл о них, как забыл когда-то о розовой чайке.

И вот однажды долгожданный самолет доставил в тайгу почту. Мы жадно набросились на газеты. Один из номеров «Советской Колымы» принес объяснение забытой уже загадки. Заинтересовавшая меня статья так и называлась — «Розовые куропатки»…

Над ученым, прилетевшим к нам на Крайний Север изучать жизнь животных и птиц, розовые куропатки подшутили так же издевательски, как тогда надо мной и Поповым. В долине той же реки он бил розовых куропаток, собирал их в мешок и дома выкладывал на стол совершенно белых птиц.

Но это был ученый, который не мог и не желал отделаться какой-нибудь поверхностной догадкой. Он хотел объяснить явление строго и точно.

Еще и еще раз добывал он розовых куропаток и снова и снова приносил домой снежно-белых птиц…

В Магадане он углубился в чтение специальной литературы и в богатой магаданской библиотеке в книгах о животном мире тропических стран нашел путь к решению загадки.

Оказывается, яркая окраска таких птичек, как колибри, связана не только с цветом пера но и таким его строением, которое, преломляя по-особому белый солнечный луч, сообщает этой крохотной птичке ее необычайно яркую с металлическим блеском окраску…

В сознании ученого возникали вопросы: почему колибри сохраняет яркую и сильную окраску так долго? Почему выцветает от времени розовая чайка? Почему почти мгновенно белеют розовые куропатки?

И ученый устремился в колымский музей.

— Разрешите взять одно розовое перышко от вашей великолепной розовой чайки, — робко попросил он, боясь отказа.

Скрепя сердце, смотритель разрешил ученому взять пинцетом драгоценное перо. И когда оно было обследовано, то оказалось совсем не розовым, а очень тонко и своеобразно построенным.

Значит, не выцветает розовая чайка от времени и совсем не нужно загораживать ее бархатными занавесками. Перо мертвой птицы грубеет и перестает преломлять белый солнечный луч в нужном ей защитном направлении.

Но если колибри стойко сохраняет строение пера десятками лет, розовая чайка годами, то розовая куропатка теряет это драгоценное качество очень скоро: она кажется розовой на фоне розовеющих сопок пока жива, но она перестает быть розовой, когда ее убивает охотник.

Мертвой розовой куропатке не нужны ее защитные свойства, и она их теряет, теряя жизнь. Я протянул Попову газету и сказал: — А все-таки наши розовые куропатки были действительно розовыми.

Таежный барометр

Стоял чудесный сентябрь. Утрами мягкий морозец серебрил землю. К обеду ночные льдинки собирались радужными каплями на зубчиках золотисто-коричневых березовых листьев, на длинных иглах стланика, на белесых вмятинах ягеля, на гроздьях пунцовой брусники. Она полыхала вокруг красным прохладным огнем…

Место было глухое, тихое. Бурундуки, заготовив себе на весеннюю бескормицу кедровых орешков, крепко спали в норах. Куропаток окрест мы распугали своей охотой. И только неугомонные кедровки облетали тайгу, разрывая ее тишину громкими резкими криками.

Как у нас было Заверено, на рассвете Попов отправился за водой к прозрачному ключу, еще никак не названному на географических картах. Ключ этот с подходом партии нам предстояло разведать на золото.

Попов принес воду и, сказал:

— Выдь из хаты-то. Чудо у нас!

Ну, если Попов говорил «чудо» — значит, произошло действительно что-нибудь необычайное. Я вышел. Огромная стая куропаток мирно паслась на брусничных полях вокруг нашего жилья. Птица еще не сменила летнего пестро-серого наряда на снежно-белое зимнее оперение.

Мое присутствие не смущало куропаток. Они, правда, проворно убегали из-под ног, но скорее не от испуга, а потому что я мешал им клевать бруснику.

— Ничего не боятся, — сказал я Попову. — Прямо хоть палкой их бей.

Друг мой глянул на меня удивленно-укоризненным взглядом:

— Птица к тебе в гости, а ты ее — палкой! Совесть надо иметь.

Я понял Попова и засмеялся:

— Да это я так, к слову.

— А ты думай, когда говоришь. Слова, они тоже разные бывают.

Суровый таежный охотник, Попов перестрёлял за свою жизнь немало разного зверья и птицы. Но был он человеком твердых и своеобразных убеждений, которые не позволяли ему поднять руку на куропаток, обступивших наше жилье.

Куропаток мы не трогали, и жили они с нами душа в душу.

Спустя неделю Попов, как обычно, принес воду, но был молчалив и скучен.

— Чего ты насупился?

— Снялись наши куропатки, улетели.

— Как — улетели?! — воскликнул я.

— Обыкновенно. Поднялись и улетели. Давай пей чай да пойдем стланика сухого соберем побольше. К холоду улетели птицы. Они ведь и к нам-то от довременной зимы откочевали. Не вылиняли еще. А теперь и у нас холод куропатки почуяли. Подальше от него, в тепло бегут…