Зеленое золото

— Ты ведь не собирался приходить? — удивился лесничий.

— Да вроде не собирался. Но вышло, понимаешь, так, что только отослал я к тебе женщин и ребят, только отправил мужиков в поле, как вздумалось мне зайти в контору. Захожу туда, и первое, что вижу, — это план нового скотного двора. Тут меня, словно молотком по башке стукнуло: разрешения-то на порубку я из лесничества не взял.

— Сегодня воскресенье, лесничество закрыто.

— Да я не об этом… Подумал, понимаешь, о порубке и сразу вспомнил, что у вас тут сегодня затевается. Ну и не усидел на месте, вскочил на велосипед и давай к вам, за своими следом. И вроде не очень опоздал? Так ведь? Ну, говори, за что браться.

Реммельгас объяснил, куда ушел народ из колхоза «Будущее».

— Назначаю тебя начальником над твоими. Смотрите, чтоб не осрамиться.

Люди быстро сгруппировались и двинулись к своим рабочим местам. Многолюдная пестрая вереница растянулась вдоль просторной вырубки.

Нугис раздал последние корзины саженцев. После этого он разогнул спину, впервые за все это горячее утро погладил свои усы и вопрошающе взглянул на лесничего.

— А где мое место?

— Возьмешь на свое попечение вырубку слева, то есть будешь руководить посадкой. А назначенный туда линкаэвуский объездчик займется севом.

Нугис потянул себя за ус.

— Почему же я, а не он?

Нугис ничего не знал о богатырском сне Питкасте, и Реммельгас, решив, что не стоит пускаться в объяснения, сказал ему:

— Ты постарше, у тебя побольше опыта. — И добавил шутливо: — Итак, лесник Нугис, приступайте к выполнению задания. Шагом марш!

Нугис неуклюже приложил к фуражке перепачканную руку, вскочил в телегу, и та, подпрыгивая на корнях, покатила налево.

Работа началась.

Заяц выскочил из кустов, проскакал несколько шагов и, насторожив уши, прислушался. Каменка взволнованно запрыгала по куче хвороста, маленькая и юркая, словно шпулька швейной машины. Пустая, мертвая, охваченная тишиной вырубка ожила. Вдруг послышались громкие голоса, зазвенел смех.

Появились люди, которые тянулись друг за другом гуськом. Школьники сеяли. Они шли парами: один сыпал из горсти семена, другой сгребал граблями взрыхленную землю. Колхозникам была доверена посадка: один продавливал колышком лунку, другой отряхивал нежные корни саженцев и осторожно опускал их в ямку, которую первый снова тем же колышком заделывал. Казалось, что все это проще простого, — сажать капусту или помидоры раз в десять сложнее! Ни у кого даже не хватало терпения выслушать толком инструкции. Но вскоре выяснилось, что лесникам приходится многому учить людей, приходится частенько самим браться за посадку и показывать, как надо опускать саженцы в землю, чтоб не помять корней, как заделывать лунку поплотнее, чтоб хлыст не шатался, и на какую глубину следует его опускать.

Реммельгас, совершая обход, дошел до участка Нугиса. Старик поспевал всюду, где в нем нуждались: одному что-то показывал, другого поправлял, третьего посылал за хлыстами, четвертого учил, как расправлять корни и правильно опускать их в лунку, и еще успевал поглядывать, прикрыты ли от солнца нежные корни саженцев. Бегая по всей вырубке, во все вникая, он порой замечал, что иной присел в сторонке, чтобы передохнуть, да так и оставался там. Тогда старик отпускал такую ядовитую шуточку, что все за животы хватались, а ленивец, вообразивший себя участником увеселительной воскресной прогулки, стыдливо возвращался на свое рабочее место. Когда же Нугису казалось, будто все наконец в порядке, то он еще раз, обведя взглядом всю вырубку и разгладив усы, сам брал колышек и принимался за посадку.

Реммельгас подошел к Анне. Девушка увидела его и разогнулась, держа на отлете перепачканные в земле руки. Он показал на ее отца.

— Нугис-то чувствует себя сегодня, словно Кирр в воде.

Девушка кивнула. Разогнулся и ее напарник, молодой парень, у которого, видно, уже заныла спина.

— Это лучший день в жизни отца, — сказала Анне. — Уж сколько раз он жаловался: когда же наконец ле́са будут сажать столько же, сколько снимают. Он давно уж потерял на это надежду… Пытался он у себя в Сурру угнаться за топором и пилой, да разве одному это под силу? Последние две недели он почти не спал. Вы с вашими разговорами о ста двадцати гектарах совсем старика свихнули. Он по ночам о нынешнем дне бредил — я сама слышала. И так, бедняга, исхудал, что уж ничего от него не осталось: только нос, да усы, и вечная его трубка.

— Да что вы? А мне он, наоборот, кажется таким юным и бодрым, как никогда. И вы тоже.

Прежде чем Анне успела ответить, лесничий торопливо добавил:

— Вы что-то сказали о себе, а я не расслышал.

— Не всякое говорят по два раза.

— Но если я так любопытен?

— Много будете знать — скоро состаритесь. Да я и не сказала ничего интересного. — Она оглянулась назад и схватила корзину с саженцами. — Заболталась я с вами и совсем от других отстала.

И бросила своему молодому подручному:

— Ну, взялись! — Уже наклонившись, она сказала лесничему: — Председатель колхоза на пятках у меня сидит, никак его не обгонишь.

Тамм использовал задержку Анне и, подзадоривши свою помощницу, курносую девушку, сильно продвинулся вперед. Воткнув колышек в землю, он сказал Реммельгасу:

— Уж я ее догоню! Она, конечно, поопытней, но опыт — дело наживное. Чего я только не сажал на своем веку: и яблони с грушами, и репу с капустой, а тут — нате, пожалуйста, — сделал лунку, да не так — сразу нагоняй получил от старого Нугиса. Теперь уж ничего, малость руку набил…

— Соревнование, значит?

— А как же! Отстать от женщин — последнее дело: посмешищем для всех станешь.

Анне крикнула издали:

— Спорим, что обгоню вас за день? Самое малое — на два ряда?

— Ишь какая! — Тамм выпрямился и погрозил колышком. — Ну, это мы еще посмотрим!

Веселые голоса, людские и лесные, смешивались вокруг. Толстый желтополосатый шмель закружился вокруг головы лесничего: «Жу-у-у, жжу-у-у!» Какая-то девушка крикнула вдали: «Глядите, белая бабочка! Белая бабочка — значит лето будет хорошим». Вдали, почти уже у поля, кто-то влез на высокий пень, рупором сложил руки и гаркнул на всю вырубку: «Э-ге-гей, колхозники! Не зевайте, железнодорожники уже кончают!» Парень с криком погнался за хохочущей девушкой в широкой юбке, насыпавшей ему песку за шиворот…

Реммельгас следил за быстрыми движениями Анне, за тем, как она брала из груды тоненький хлыстик, расправляла его корни и осторожно опускала в лунку. Вот она остановилась с корзиной в одной руке и с лохматой елочкой в другой, оглянулась назад, и Реммельгас залюбовался ею: до чего хороша! Как ее красит эта увлеченность своим делом, эта самозабвенность!.. И он вдруг понял, что она имела в виду, когда на его замечание, будто он видит ее впервые, девушка ответила: «Так оно и есть!»

Ряд за рядом квадратики взрыхленной земли покрывались молодыми елочками. Да и сеятели не отставали. Реммельгас пожалел о том, что он не художник. Хорошо бы запечатлеть это зрелище! Сколько движения, сколько жизни было бы в изображении этих веселых, трудолюбивых людей, сеятелей будущего. Ведь лес, который они сегодня сажают, будут рубить лишь их дети, а то и внуки!

Лесничего разыскивали. Прибыли новые люди — бригада лесопункта из десяти человек, — им следовало показать рабочее место.

Проходя с ними мимо Тамма, лесничий спросил:

— Значит, на будущей неделе поедем в столицу?

— Поедем, — подтвердил председатель и выпрямился, но, увидев, насколько его обогнала Анне, махнул на Реммельгаса рукой и бросился к следующему квадрату.

Отведя вновь прибывших на место и обойдя всю вырубку, Реммельгас вернулся к Нугису и достал из кармана колышек.

— А что, лесник, если бы нам на пару взяться? Или отстанем?

Лесник ухмыльнулся.

— Ну, уж это нет. — И он схватился за ручки корзины.

Когда посадка кончилась, все снова собрались у лесничества. Подвели итоги, похвалили кое-кого за проворство и умение. Рядом с крыльцом поставили скамейку для гармониста и он, нажав сразу на все планки, растянул гармонь.