Право на легенду

Варг откинулся в кресле, расслабился. Старой работы кресло, из мореного дуба, а вот уже скрипит под грузным капитанским телом. И что это за напасть: другие с годами сохнут, кожа на них светится, а он, понимаешь, толстеть вздумал. Ничего! Егор ему забот прибавит. Уже, можно сказать, прибавил. В Сиреники, конечно, идти не резон. Не серьезное это дело. Он позвонит сейчас на метеостанцию, попросит, чтобы сбегали за Вутыльхиным, и все ему объяснит. Пусть Тимофей Иванович старому другу поможет. От Сиреников, если через протоку идти, можно до рыбозавода на вельботе добраться, в крайнем случае на байдаре. Вутыльхин в этом дока, доставит взрывника с полным комфортом. А за рыбозаводом, по чистой воде, их буксир подберет. Все гладко получится. Морозов-то, понятное дело, беспокоится: откуда ему знать, что у Варга все побережье на четкие дистанции поделено: от поселка до поселка, от одной охотничьей избушки до другой свои люди связь держат, и связь эта надежнее всякой иной будет.

Ровный и даже чем-то приятный храп, к которому Варг успел уже притерпеться, взорвался вдруг оглушительной руладой и смолк. Послышались сопение, возня, бульканье воды в стакане — это Братишвили полоскал горло по системе йогов. Что бы в жизни ни случилось, тело свое он бережет и холит. Варгу сквозь приоткрытую дверь видно, как Володя пританцовывает у окна, разминаясь после сладкого отдыха. Даже сейчас, заспанный и помятый, он был великолепен. Лепные мускулы, большие и добрые, как у лошади, глаза, хрестоматийный профиль римского легионера — все это образовывало ту сумму качеств, коими он должен был утвердить себя в мире, предусмотренном природой.

Получился, однако, просчет. Не учтены были социальные факторы; не принимались во внимание информационный взрыв и научно-техническая революция. Это и привело к тому, что прямая жизненная дорога, уготованная ему природой, обернулась тернистой тропой, приведшей Володю к дому капитана Варга.

…С неделю тому назад в кабинет председателя райисполкома явился на прием молодой человек с обаятельной улыбкой и кучей всяких документов. Документы были в порядке, а из объяснений посетителя следовало, что он решил помочь труженикам Чукотки, которые в суровых условиях не видят фруктов и овощей. У него как раз имеется возможность реализовать среди населения некоторое количество яблок, только что доставленных самолетом. Однако он не спекулянт, поэтому все должно быть честь по чести. Пусть райисполком назначит цену и выделит ему место для торговли.

Председатель ко всему, кажется, привык в этих краях, но тут сперва смутился. С такими просьбами к нему еще не приходили. Однако он позвонил в торговый отдел и попросил назвать ему цены на яблоки и лимоны.

— Вот так, — сказал он, заранее потирая руки. — Вот так, молодой человек. Яблоки идут сейчас по рубль пятьдесят за килограмм. Лимоны — полтинник штука. Семечки… — он на минуту задумался. — Семечки недавно сам покупал. Тоже полтора рубля кило. Вот так и договоримся.

Председатель был человеком серьезным, а тут, рассказывая Варгу о свидании с молодым джигитом, хохотал до икоты. Братишвили сперва не хотел верить, что стал жертвой собственного невежества, потом, вернувшись из магазина, где ему пытались навязать яблоки в качестве нагрузки, окончательно сник и стал спрашивать — что же ему теперь делать?

— А я ему говорю: торгуй, раз ничего другого не умеешь, — рассказывал председатель. — Глядишь, на обратную дорогу и наскребешь. А нет — папе телеграмму дай, не оставит сына в беде.

Председателю было весело.

Варг тоже посмеялся. Однако после заседания райисполкома решил завернуть на рынок. Братишвили стоял около груды ящиков и являл собой зрелище печальное и трогательное. Во-первых, он замерз. Из-под большой мохнатой кепки смотрели растерянные глаза человека, который не очень понимает, зачем он очутился в этих угрюмых местах. Нос у него даже на вид был холодный и мокрый. Поздние июньские снежинки неторопливо опускались на яблоки, робко выглядывавшие из-под стружек. Покупателей рядом с Братишвили не было.

— Сколько? — спросил Варг.

— Четыре с полтиной, — сказал Братишвили и торопливо поправился: — Или можно четыре. Как вас устроит.

— Я спрашиваю: сколько у тебя фруктов?

— Всего? Двадцать ящиков. Они в порту у меня, на складе. А вам зачем?

— Сгниют через неделю, — сказал Варг. — У нас тут все гниет. И поедешь ты домой без штанов. Если будет, на что ехать.

— Не ваше дело! — огрызнулся Братишвили.

Но уж больно нос у него был жалкий и голос простуженный.

Варг на дерзость внимания не обратил.

— Слушай-ка, — предложил он. — Хочешь, я у тебя товар оптом возьму? По магазинной цене. Второй день без толку стоишь и еще стоять будешь.

— Да я их лучше в море выкину, — неуверенно сказал Братишвили.

— Ну, как знаешь. Уговаривать не буду.

Не успел, однако, Варг дойти до конца улицы, как его догнал запыхавшийся Братишвили.

— Постойте! Надо же подумать. Вы… потом их выгодней продадите, да? Или как?

— Дожился, — вздохнул Варг. — Уже и на перекупщика похож стал. Ты говори — согласен?

— Да провались они! Берите хоть даром. Мне бы только домой добраться.

Сказал он это с видимым облегчением и покорно пошел за Варгом. Дальше все было мирно и грустно. Варг привел его к артельщику, ведавшему снабжением местного флота, и артельщик тут же закупил для матросского стола все двадцать ящиков.

Братишвили за это время успел сообразить, что Варг не просто моряк с нашивками, а какой-то большой начальник. Когда они вышли из конторы, он сказал:

— Знаете что, капитан? Спасибо вам большое. Может, вы меня в матросы возьмете? Или еще кем-нибудь на пароход.

— Не возьму, — покачал головой Варг. — Я команду не набираю, у меня пароходов нет. А и были бы — не взял. Ты же мазурик.

— Нет, капитан. Я не мазурик. Я неудачник… Вон какой вымахал, все при мне вроде, да? А женщины не смотрят. Почему? Брат говорит — я не личность. Не понимаю… фотографом работал в лучшем ателье города — не получилось. Говорят, у меня вкус плохой. Как же плохой, я такие снимки делал! Цветные делал, в разных позах. На шофера пошел учиться — выгнали. Я цвета не разбираю, болезнь такая… Вот и теперь. Все фрукты сюда везут — у всех деньги, А я считать боюсь: за самолет расплачусь, на сигареты не хватит. Домой теперь ехать нельзя. Какой же я мазурик?

«Вот оказия, — думал Варг, глядя на понуро шагавшего Братишвили. — Ему бы дубы из земли выдирать, а он сейчас плакать будет. Тетюха. А симпатия в нем есть».

— Куда уж тебе домой, — согласился Варг. — Домой тебе нельзя. Специальности, говоришь, нет? Ну ладно. Грузчики у нас в порту хорошо летом зарабатывают. Пойдешь грузчиком?

— Не знаю… Придется пойти, наверное.

— А где остановился?

— Нигде. На автовокзале у сторожихи попросился переночевать пока.

— Герой! — рассмеялся Варг. — Землепроходец! Вот как мы с тобой решим. Дочка моя сейчас в отъезде, поживешь пока у меня. Потом в общежитие устрою. Скоро пароходы придут, за сезон и на билет заработаешь, и на гостинцы, и еще останется.

Уговаривать Володю не пришлось. Два дня он отсыпался, был молчалив, не отошел еще, должно быть, от финансовой катастрофы, потом приободрился, распаковал чемодан и достал фотографические принадлежности.

А вечером Варг увидел свой портрет. На него смотрел противный старикашка в позе адмирала Нельсона. Глаза у него были выпучены, руки по швам. Варг тихо застонал, но сделать уже ничего было нельзя. За несколько дней дом капитана превратился черт знает во что: отовсюду со стен глядели разноцветные уродцы, и в каждом, если очень захотеть, можно было узнать капитана Варга.

Вот так оно все и получилось.

Вчера Братишвили взмолился: «Хоть куда-нибудь пристройте на время, хоть камни таскать, хоть картошку чистить». Варг его пристроил — пойдет нынче на продовольственный склад ящики ворочать: место к навигации освобождать надо.

Пока Варг таким образом восстанавливал картину последних событий, Братишвили успел вдоволь нафыркаться под краном и теперь стоял в дверях кабинета с простодушной, прямо-таки детской улыбкой.