Вьюга

— Молла-ага! — Сердар даже привстал с места. — Надо наконец понять, что животноводство — главное богатство нашего края! И именно животноводством мы должны заниматься в первую голову. Умело, рачительно, вдумчиво! Скотоводство в наших местах — дело верное, надежное, не надо бояться вкладывать в него капитал. Распахали колючку — плохо. Надо посеять ее! На хорошей земле она вымахает в человеческий рост — вы понимаете, сколько это кормов? Засеем три гектара. С каждого гектара — два стога. С трех — шесть стогов. С шестью стогами сухой колючки нам не страшны никакие морозы! Любую самую суровую зиму отары переживут без потерь!

— Да… Горяч ты, Сердар… — молла Акым отправил в рот добрую щепоть плова. — Если б сегодня ее посеять, завтра б она поспела, послезавтра на пастбища свезти — куда как хорошо! Не выходит так. Караван не сразу собирается. Конечно, я понимаю, со временем все уладится, только спешить не надо. Ведь сколько б дитя ни плакало, ягода поспеет в свое время. Усмирим мы пустыню и тайны ее разгадаем, но… не сейчас. Это дело будущего. А сейчас давай-ка выпьем за осуществление наших чаяний!

Выпили еще по рюмке.

— Молла-ага! А ведь есть еще один резерв корма, который мы пока не используем.

— Ну-ка? Что за резерв?

— После того как хлопок собран, стебли хлопчатника надо не сжигать, как мы это делаем, а перерабатывать на корм!

— Да разве это годится на корм?

— Надо машинами измельчать стебли, перемешивать жмых с шелухой от семечек — отходов маслобоен… Ладно, молла Акым, — Сердар усмехнулся. — И вправду задурил я вам голову. — Грустно вздохнул, вытер руки и в знак того, что совершенно сыт, отодвинулся подальше от скатерти.

Хозяин тоже давно уже наелся, а вот тетушка Дойдук еще не насытилась. Видно было, что за прошедшие годы ей удалось управиться не с одним десятком овечек, — Дойдук погрузнела, расползлась во все стороны, но аппетит ее остался неизменным. Она с такой быстротой, с такой жадностью хватала горсть за горстью, что было совершенно ясно: плов она не жует, рис не касается глотки и проскакивает ей прямо в желудок. С самого начала Дойдук навалила себе в миску целую гору плова — Сердар не сумел скрыть удивления. Он первый раз в жизни делил трапезу с тетушкой Дойдук и понятия не имел о масштабах ее аппетита.

Сердар и молла Акым только еще приноравливались, а гора плова в миске матушки Дойдук оседала, словно пшеница на току, когда ее ссыпают в мешки. Она быстро управилась с остатками, вылизала дно миски и то и дело поглядывала на миску мужа. Если б они были одни, молла Акым, как обычно, поделился бы с женой, но при госте это было сделать неловко, и тетушка Дойдук не скрывала своей досады. Теперь, когда мужчины, насытившись, отодвинулись от скатерти, она решила доесть мужнину долю.

— А знаешь, Сердар, — вступила в разговор хозяйка, незаметно подвигая к себе миску мужа, — плохо пришлось твоему молле, когда ты уехал. Если б не помог досточтимый ахун Джумаклыч…

— А как он помог? — спросил Сердар, краем глаза следя за передвижением миски.

— Да он тебе сам расскажет. Расскажи! — Дойдук неуловимым движением мгновенно поменяла местами миски, и перед моллой Акымом оказалась пустая посудина.

— Да, помучились мы немножко с Дойдук, — со вздохом сказал председатель. — Школа-то закрылась, куда деваться! Ахун помог. Можно сказать, спас меня от голодной смерти. Сначала определил на летние курсы учителей. Три года летом я учился, а зимой ребятишек учил. Потом бухгалтерские курсы окончил. Изучил торговое дело, в кооперации работал…

— Ты расскажи, как председателем стал, — сказала Дойдук, с довольным видом вытирая жирные губы; кажется, она наконец насытилась.

— Это я тебе оставлю. Плов мой съела и слова мои говори! — молла Акым усмехнулся и с видимым удовольствием откинулся на подушку, приготовившись слушать рассказ о том, как стал председателем.

Но тут в комнату вошла Мелевше.

Скользнула взглядом по лицу Сердара, поздоровалась с хозяевами и, опустив глаза, сказала:

— Тетя Дойдук! Дайте вашу ступку для перца…

— Ой, милая, да она у меня и не бывает в доме! Все по соседям кочует… Спроси у Бике, может, там…

Мелевше поблагодарила и снова, слегка косанув глазом на Сердара, вышла.

Не нужна была Мелевше никакая ступка. Ей нужно было взглянуть на Сердара. И все это поняли, даже Дойдук. Только Сердар ничего не понял. Он вообще ничего не видел, не слышал, не соображал…

— Я пойду! — Сердар вскочил.

— Куда ты? — молла Акым попытался усадить его. — Чай пить будем. Самый чай после плова!

Сердар не слышал его, он не отрывал взгляда от двери, за которой скрылась Мелевше.

Молла Акым снизу вверх глянул на него, усмехнулся и покачал головой.

Глава третья

Когда племянник моллы Акыма Пудак напал на мальчишек, первыми поступивших в новую школу, и сбросил их в реку, он был уже женатым человеком лет под тридцать, имел ребенка, но прозвище, которое дали ему в детстве сверстники — «Балда», прочно прилепилось к нему, так его и звали — Пудак Балда.

Прошло больше двенадцати лет, он успел побывать в бригадирах, потом за связь с молодой вдовой был объявлен морально неустойчивым и снят с работы, со злости совсем переехал к Бессир, стал жить с ней в открытую, выросла дочь, подрастал и второй ребенок — от Бессир, а кличка Балда по-прежнему оставалась за Пу-даком.

Дурджахан, мать Мелевше, и с места не сдвинулась, когда муж от нее ушел. К родителям она не вернулась. Забросила яшмак с боруком, покрепче затянула кушак и пошла работать в колхоз. Учила дочку сама, закончила ликбез. Работницей она была прекрасной, о ней даже в газетах писали. В общем, похоже было, что Дурджахан не слишком горюет о своей потере.

Пудак вернулся с базара усталый, злой — день выдался на редкость знойный, и он прямо истомился от жажды. Не найдя жены ни в кибитке, ни во дворе, он сердито швырнул на кошму сверток, который привез с базара, прислушался, не возится ли где…

— Опять унесло ее! Дурная баба, что глупый пес, никогда дома не сидит. Приобрел сокровище! Вот уж истинно: жен менять — только время терять!

Пудак вышел из кибитки, поглядел налево, потом направо и заорал во все горло:

— Жена! Эй, жена!

Звать жену по имени да еще стоя посреди улицы Пудак Балда, разумеется, не мог, но у Бессир был хороший слух, и она сразу поняла, что это Пудак и что он злится.

— И надо же… — жеманно протянула Бессир, появляясь из соседней кибитки. — Весь день, как проклятая, дома просидела, а мужу вернуться — жены дома нет… Не думала, что ты так скоро, давно бы чай вскипятила, — и она сокрушенно вздохнула.

Пудак не стал ей возражать, хотя прекрасно знал, что она врет: просто во рту у него пересохло и не было никакой охоты спорить.

Он давно уже понял, что сменял быка на петуха, когда ушел от Дурджахан к Бессир. Бессир была не только ленивая, жадная и глупая, она оказалась первой сплетницей в селе.

Когда, интимно похлопав собеседницу по коленке, Бессир начинала нашептывать ей что-нибудь этакое, у нее даже глаза сверкали от восторга. Она блаженствовала, она расцветала, она прямо преображалась на глазах, когда перемывала кому-нибудь косточки. Случалось, что в разгар беседы входила женщина, о которой только что шла речь, Бессир нимало не смущалась.

— Заходи, милая, заходи, сестрица! — певучим голосом приветствовала она незваную гостью. — А мы только что тебя поминали — чего это, мол, ее давно не видно… Садись, выпей с нами чайку!

А когда уходила та, с которой они только что болтали про эту, вновь пришедшую, Бессир укоризненно глядела ей вслед и говорила со вздохом: «Эх, чтоб у тебя груди отсохли, ну что за женщина! Хлебом ее не корми, дай только посплетничать про соседок!»

Женщины прекрасно изучили повадки Бессир и все-таки охотно забегали к ней в кибитку: уж больно складно умела она рассказывать, да и никто другой не знал столько новостей и таких подробностей.