Вьюга

— Мелевше, это вы? — услышала она совсем близко.

— Я… — ответила Мелевше, поднимая лицо. — Вы — Сердар?

— Да, Сердар. Тот самый, что пытался когда-то отнять у обидчика вашу птичку.

— Как давно мы не виделись…

— Вы неузнаваемо изменились, Мелевше.

— Я думаю, мы оба изменились, — девушка чуть заметно улыбнулась, блеснув ровными перламутровыми зубками.

Сердар молчал, не зная, что сказать. Ничего подходящего не приходило на ум. Он откинул назад свои блестящие черные волосы и спросил:

— Откуда вы сейчас?

— Из школы.

— В каком же вы классе?

— В этом году заканчиваю.

— А потом? Дальше будете учиться?

— Как получится…

— А как хочется?

— Я бы хотела учиться…

Тема была исчерпана, разговор зашел в тупик. Мелевше, до тех пор стоявшая с опущенной головой, подняла ее и взглянула в лицо Сердару.

— До свиданья.

— До свидания, — пробормотал Сердар.

Мелевше уходила, а он стоял как вкопанный и смотрел ей вслед. Никогда еще он не видел, чтоб люди так ходили, — Мелевше словно и не касалась земли.

Девушка свернула за угол, но Сердар видел ее так же отчетливо, как только что, когда она стояла перед ним. Высокая, тоненькая, статная… Золотистые ее волосы и ровные, словно нарисованные брови он запомнил с детства, но щеки! Золотистая розовато-белая кожа — ее щеки были как лепестки розы. Какая удивительная красавица! Даже родинки, две крохотные темные родинки, — все как положено быть у красавицы из дастана. Он никогда не думал, что такие девушки встречаются в жизни.

Мелевше ушла. Ушла и не знала, что унесла с собой сердце Сердара, его волю, его надежду, его мечты…

Высокий человек в смушковой шапке взошел на мост. Увидел Сердара, сделал движение, словно хотел остановиться, подойти к нему, но вдруг отвернулся и быстро прошел мимо.

Сердар успел разглядеть его, приметил аккуратную, подправленную щипчиками бороду, сдвинутую набекрень ушанку. Лицо этого человека показалось Сердару знакомым, но он никак не мог вспомнить, кто это.

— Ха! — Сердар даже головой покрутил. — Как же я мог забыть! Старый приятель — Пудак Балда. Тот самый, что искупал нас тогда с Гандымом! Чудак — даже не поздоровался. Если б он не отвернулся так нарочито, я бы сам подошел к нему. Как говорится, кто старое помянет… Неужели он все еще ненавидит меня? Да нет, скорей всего, просто смутился, не знал, как поступить…

Бабушка была дома одна.

— Ну что, сынок, нагулялся? — сказала она, ласково поглядев на Сердара. — Много перемен заметил?

— Много, бабушка. Межи почти ни одной не осталось!

— Не осталось, сынок… Колхоз уничтожил. — Анна-биби вздохнула.

— А чего ты вздыхаешь, — разве это плохо? Уж кто-кто, а мы с тобой от этого ничего не потеряли.

— Что ж о нас говорить. Другие потеряли. Богатые с безземельными сравнялись — не дело это, — бабушка махнула рукой.

— Как раз дело! Как раз то, что нам требуется!

— Не говори так, сынок. Нам чужого не требуется.

Спорить с бабушкой Сердар не стал. Он понимал: колхозное строительство и связанные с ним сложнейшие проблемы, экономические, психологические, этические — слишком все это трудно для старухи, привыкшей к традиционному мышлению. Он решил перевести разговор на другую тему:

— Бабушка! А чем теперь Пудак занимается?

— Это какой? Племянник моллы Акыма?

— Он, Пудак Балда.

— Пудак у нас — важная птица. Большим человеком был. Даже в бригадирах ходил. Только вот опозорился и прогнали его из бригадиров.

— Как это — опозорился?

— Ой, сынок, даже и говорить срамно… — Бабушка огляделась, словно опасаясь, что кто-нибудь подслушает, и зашептала: — Женатый он, а с другой женщиной связался… Есть у нас одна вдова, Бессир… Председатель и Горбуш-ага вызвали его, вместе увещевать стали, прекрати, мол, этот разврат, а он ни в какую. Бросил семью и перешел к той, к своей… Она уж от него родила, не то одного, не то двоих, не скажу точно…

— А может, жена у него была плохая?

— Дурджахан? Что ты! Достойная женщина! Хозяйственная, честная, ей от всех всегда уважение. Почему председатель и ругал его… А дочка у Дурджахан… — бабушка вздохнула и плотнее придвинулась к Сердару: — Такая у нее подросла дочка, что надо бы лучше, да нельзя. И ростом взяла, и статью, и коса золотистая — все при ней! Первая красавица на селе… А умница какая! А скромница!..

— И она — дочь Пудака?

— Да. От Дурджахан.

— Что-то не верится… У такого подлеца чтоб дочь хорошая…

— Не говори так, детка. Не знаешь — не говори. От Пудака к ней и пятнышка не пристало — вся как есть в мать. Цветок весенний, а не девушка. И имя у нее такое подходящее — Мелевше… — бабушка вздохнула.

Сердар обалдело поглядел на старуху: Мелевше — дочь Пудака?! Ну да, конечно! Как же он мот Забыть? Снова девушка стала перед его глазами: стройная, нежная…

— Уж я на нее давно зарюсь… — бабушка огорченно покачала головой, — да где нам калым набрать?.. Мереда женили — все как есть подчистили, подскребли, ничегошеньки не осталось. Сейчас хоть половину собрать, пошла бы я к Дурджахан. Она бы меня назад не отправила. Да ведь с пустыми руками не явишься. Не видать нам этой невестки…

Соседский мальчишка отворил дверь:

— Сердар, тебя председатель зовет!

— Молла Акым?

— Да, Акым-ага. Домой велел к нему.

— Хорошо, я приду.

— Он приказывал побыстрее!

— Иди, иди, я сейчас.

Мальчик ушел.

— Гляди-ка, опять у моллы Акыма громкий голос стал, — бабушка усмехнулась и покачала головой. — И не пойму, за что ему от советской власти такое уважение? Разве что грамотный?

— Это важно, бабушка, очень важно. Он много лет в советской школе детей учил. И потом он ведь ни родовитым, ни богатым никогда не был. Школьный молла, — подумаешь, знать!

— Так-то оно так… А только хитер он.

— Ничего! Раскусим, если что не так! Ну, я пойду! А то как бы молла по старой памяти розгой меня не угостил за опоздание!

Глава вторая

В нынешнем Акыме-ага, председателе колхоза, трудно было узнать прежнего моллу Акыма. Конечно, он никогда не был истинным моллой, именитым, важным, в величественной белой чалме, и все-таки преображение его изумило Сердара.

Когда молла Акым учительствовал в духовной школе, это был высокий, худощавый молодой человек, белолицый, с едва пробившейся бородкой. Теперь он изрядно набрал мясца — отяжелел, раздался в плечах. Лицо у него стало загорелое, обветренное.

И повадки у моллы Акыма стали другие: ни суетливости прежней, ни робости. Голос стал густой, хрипловатый. Одним словом, самый настоящий председатель.

Акым-ага изменился не только внешне. Человек наблюдательный и неглупый, он пристально вглядывался в окружающий мир, стараясь разобраться в сложной его круговерти. Он не только старательно постигал необходимые для новой жизни науки, но и учился вести себя так, как требовали этого обстоятельства.

Молла Акым — будем называть его прежним его именем — мог быть серьезным и легкомысленным, молчаливым и разговорчивым, любящим уединение и компанейским — когда каким нужно. Он даже научился выпивать. Не то чтобы увлекался шумными сборищами и пьяными компаниями, но когда считал необходимым, вполне мог без вреда для здоровья пропустить рюмочку-другую.

Сейчас, собираясь посидеть за пловом с прежним своим учеником, молла Акым — ныне председатель Акым-ага — прежде всего хотел выяснить одно: зачем он приехал? Зачем человек, проучившийся пятнадцать лет, вернулся в село, чтоб снова жить среди безграмотных чабанов. Нет ли в этом его поступке подвоха?

— А что ж в Ашхабаде-то тебе должности не дали? — поинтересовался молла Акым, когда необходимые при встрече приветственные слова были произнесены.

— Предлагали остаться в Наркомземе. Начальником отдела скотоводства. Я отказался.

— Это зачем же? — молла Акым подвинул Сердару горячий чайник.