Макушка лета

По телефону на прием к Самбурьеву попросился главный санитарный врач Флешин. Он поселился в городе недавно: приехал, на общественных началах занялся медицинским просвещением, потом счел свое пенсионное существование преждевременным. Он невольно обращал внимание на страшную задымленность и запыленность города; едва возглавил санитарную службу, узнал, недоумевая и возмущаясь, что на металлургическом комбинате не ведется сколько-нибудь значительное улавливание газа и пыли, что население притерпелось к чаду и что его протесты, да и то глуховатые, робкие, вероятно, из-за безнадежности, поступали в городские организации лишь тогда, когда в поселках и садах, прилегающих к агломерационной фабрике, желтели и начисто осыпались фруктовые деревья и ягодные кустарники, сожженные сернистым ангидридом и капельками сернистой кислоты, и когда в глубоких горнорудных выработках, где из-за тихой погоды опасно скапливался дым, происходили отравления.

Флешин отправлялся на прием к Самбурьеву, чтобы убеждать, протестовать, взывать к милосердию. Из бесед с врачам он уяснил, что директора не волнует чистота неба и промышленных вод. Ему намекали, что посещением Самбурьева он обеспечит себе злопамятную немилость. Для пущей важности Флешин острил: « Я обеспечился пожизненной пенсией, настал черед обеспечиться вечной немилостью».

Жена советовала Флешину подождать. Он хорохорился: «Чего там?! Я медик и не завишу от Самбурьева».

Но когда Флешин вошел в кабинет директора, он понял, что всякого, кто входит к нему, Самбурьев встречает как подчиненного. Понял это, невольно почувствовал себя подчиненным и неожиданно сказал.

— С докладом о санитарном положении.

— Я не вызывал вас для доклада. Адресуйтесь в горотдел здравоохранения.

— Не по городу — по комбинату.

— О комбинате все знаю.

Чтоб с ходу не спасовать перед Самбурьевым и не развернуться кругом, Флешин без приглашения утолокся в черное западающее кресло.

Глаза Самбурьева заблестели, как стекло под солнцем, раздавленное катком.

Флешин прижмурился, дабы не отвести взгляда.

— Не для доклада. Обмолвился. Нового человека не может не ужаснуть загрязненность воздушного бассейна.

— Хочешь сказать: слабонервную барышню?

— Нет, мужчину. Я двадцать лет оперировал военных, из них — четыре на Отечественной войне.

— Чего не за свое дело взялся? Резал бы дальше.

— Был конь да изъездился.

— Тогда стой в конюшне и жуй овес.

— Слушайте, вы, хам королю, зачем вы носите на лацкане алый флажок? Вы слуга народа или...

— ...избранник богов?

— На коксовых батареях, дабы газ и шихту не выбрасывало в небо, имеется паровая инжекция. Почему инжекция не включается?

— Бездоказательное заявление.

— Факт всеочевидный.

— Прибыли высокие гости — пожалуйста. Прилетел Джавахарлал Неру с дочерью Индирой — включили. Давняя традиция!

— Ради целого города...

— Доктор, политика, а также экономика решают решительно все.

— Неужели пар очень дорог?

— Последствия дороги. Изменяется технология коксования. В горловинах стояков, через которые перед выдачей коксового пирога отходит сырой газ, образуются наросты графита. Графит надо скалывать, как лед с тротуаров. Держи для этого дополнительных люковых. Раздувание штатов. Самое главное — пар ухудшает качество кокса, повышает влажность, падает прочность. У доменщиков ухудшается коэффициент полезного объема печей, увеличивается себестоимость и уменьшается выплавка чугуна. Дорого бы нам обходился пар: во многие миллионы.

— Сколько, по-вашему, стоит человеческая жизнь?

— Смотря какая? За иную копейки не дам. Собственно, цена жизни — по твоей части. Недавно на партийной конференции какой-то демагог прислал мне записку: «Почему на комбинате нет действенной борьбы с газом?» Я ответил: «Кому не нравится наш воздух — вон из города». То же самое могу повторить тебе.

Флешин ушел оскорбленный, растерявшийся.

Вскоре после досадливой встречи с главным санитарным врачом Самбурьев был вызван в белокаменную, где проводился пересмотр семилетнего плана, обусловленный дополнительными потребностями народного хозяйства. Была необходимость и в приросте черных металлов. Величину этого прироста в тот год могли определить не только насущная государственная потребность, но и безудержное волюнтаристское пожелание. Хотя был уже второй год семилетки, Самбурьев обещал увеличить производительности комбината на шестьдесят процентов. Такое пожелание, наверно, было высказано?

«Масштабность» действия, на какое решился Самбурьев, ужаснула рабочих и руководителей, завода и, пожалуй, сильнее всего Шахторина, глубоко сознававшего инженерно-экономические возможности предприятия. Мощности, которыми располагал комбинат, не предвещали гарантированного Самбурьевым прироста продукции. Без того он производит десятки миллионов тонн черного металла, агломерата, кокса, чугуна, проката. Если вскрыть и даже «перевскрыть» явные и пока не обнаруженные резервы производства, все равно при существующем его потенциале завод не сможет справиться с самостийной «программой» Самбурьева. Положение усугубилось тем, что машины и оборудование, смонтированные в тридцатых и сороковых годах, изнашивались, требуя замены и частых ремонтов, а также тем, что возведение новых мартеновских печей не предусматривалось, а строительство домны и аглофабрик, по сути дела, замерло. Зато стремительно монтировался гигантский листовой стан. Это вызывало недоумение: что ж он будет катать, коль не намечалось увеличение сталеплавильных печей? Не утешало и объяснение, исходившее якобы из всевершащих уст, что стан строится  в п р о к. Давая свое грандиозное обещание, Самбурьев, вероятно, ждал, что быстро будет продвинут вверх по служебной лестнице и таким образом ускользнет от участия в неслыханном для мировой практики ускорении металлургического производства. Так это было или не так — тайна. Однако же через малое время после возвращения из столицы Самбурьев, как говорится на языке службистов, у е х а л  с  п о в ы ш е н и е м. Не так уж далеко уехал: в областной центр, куда его назначили председателем только что организованного совнархоза.

В его кресло пересел Шахторин, традиция — главный инженер сменяет директора.

Завод в том году работал лучше, чем раньше, и в следующем продолжал наращивать производительность, но критическая ситуация, созданная свободным волеизлиянием Самбурьева, сохранялась: недовыполнялся план по стали, чугуну, прокату. Хотя недовыполнение не превышало полутора-двух процентов, эти проценты в переводе на тонны металла выражались в шестизначных и даже семизначных цифрах.

Среди заводов, институтов, мастерских, которым комбинат поставлял свою продукцию, постоянно были недополучатели. Они в свою очередь творили новых недополучателей, а те... Цепная реакция! Мало того что это лихорадило их экономику и производство, оно к тому же отражалось на заработках рабочих, служащих, инженеров и сказывалось на их настроениях. Да и на самом комбинате было то же. В высшие партийные и правительственные организации поступали протесты: прекратить срывы поставок, наказать виновных.

Вся тяжесть ответственности пала на Шахторина. За короткое время, пока Шахторин директорствовал, комбинат совершил трудовой подвиг: печи, которых не прибавилось, выплавили и выжгли небывалое количество чугуна, стали, кокса, прежние прокатные станы прогнали через свои жмучие валки столько слябов, блюмов, ленты, проволоки, уголка, тавровых балок, что даже самому Шахторину было в диковинку.

Шахторин, как никто из руководителей, был причастен к этому подвигу. Но подвиг не принес ему ничего, кроме бесславия.

Антону Готовцеву запомнилось, что в период, когда Шахторин надрывался, чтобы осуществить выполнение плана, он не утрачивал интереса к лаборатории прямого восстановления железа; наведывался он сюда, конечно, реже обычного, на минутку, а чаще звонил по телефону.

В первый же месяц на новом посту Шахторин увидел, что его, как лодку в бурное половодье, закружила текучка и что зачастую мелочи текучки сгруживаются вокруг него настолько, что сквозь них никак не пробьешься к вещам крупным, генеральным. Тогда он решил расчистить поле для собственной подлинной деятельности, которая отличала бы его от забот заместителей, главного инженера, начальников цехов, и издал приказ: недопустимо для директора барахтаться в текучке, он должен возвышаться над ходом повседневности; он занимается только первостепенными проблемами и отныне отказывается решать вопросы, находящиеся в компенсации нижестоящих руководителей; никто из подчиненных не может явиться к нему без вызова; строго определены дни приема для командных лиц и только по неотложным или перспективным вопросам. В приказе имелось графическое изображение пирамиды, посредством которой наглядно показывалась и уточнялась роль каждого руководителя в цепи подчинения и то, что он обязан решать.